Переход - Миллер Эндрю Д.

Все работы красным шрифтом окончены. Установлен, как хотела Мод, новый (отремонтированный) двигатель. Воздвигнута мачта, корпус блестит новой красной краской, по ватерлинии кремовая полоса. Все прочее можно доделать уже на воде. Со всем, чего на воде не доделаешь, придется ждать до конца сезона, когда яхту поднимут из воды.

Мод взяла недельный отпуск. Первые три дня яхта стоит на верфи у понтона. Тим и Мод спят в носовой каюте, просыпаются от птичьих криков и пения фалов. На борту есть газ в баллонах, действующий камбуз. Они варят кофе, жарят тосты. Варят яйца и бросают пустые скорлупки в воду, смотрят, как их крутит прилив.

Тим начинает курить. Это, говорит он, обдуманное решение. Он сворачивает самокрутки и курит их на баке. Созерцает речную жизнь, нескончаемые приходы и уходы, речное волшебство.

У них целый список работ, и конца ему не предвидится. Смысл не в том, чтобы настал конец. Тим шкурит и лакирует. Мод внизу подключает новую дизельную печь. Заглядывают люди. Любопытствуют, как дела у молодой пары, и поскольку оба молоды, подразумевается, будто строят они не просто лодку, но жизнь, свою совместную жизнь. Роберт Карри помогает Мод установить дымоход (в палубе просверливают пятидюймовую дыру), приладить палубную пробку. Как и прочие мужчины, на Мод он смотрит озадаченно и с интересом, косится, когда она хмурится, работая. Он не любезничает, не флиртует, либо любезничает и флиртует так, что она не замечает. («Дай этому человеку подходящие инструменты, – говорит Тим, – он построит целый город».)

На четвертый день – на борту пресная вода и девяносто литров топлива – они перебираются на середину реки и швартуются к бочке. Завтра – наконец-то! – поплывут. Уйдут с утренним отливом, поднимут паруса и все увидят. Посмотрят, на что способна эта их лодка. Наступает ночь; они сидят друг напротив друга на потертых зеленых банках и из мисок едят мидий. Печь не разжечь, еще не установлен насос, но не холодно, тем более в свитере и с бокалом вина в руке. Они дожидаются полуночного метеопрогноза для мореплавателей, затем падают в койки, и кожа их пахнет лаком, судовой краской и мидиями. Там, где сходятся койки, головы их сближаются, можно поцеловаться, но тела расходятся клином. Спят некрепко. Яхта приноравливается к приливу; корпус гудит под ударами воды. Якорная цепь в канатном ящике позвякивает, словно деньги.

Остаток лета и начало осени побережье Англии пронизано услужливыми ветрами. Яхта – средоточие их бытия; вдали от яхты они только и делают, что ждут возвращения. Каждые выходные «лянча» едет на юг, затем (порой под звездами, под луной, среди бус заблудших прибрежных огней) они гребут на тузике, груженные сумкой с одеждой, пакетами с продуктами. И вот она, на месте, и под нею скользит река, и палуба слегка кренится, когда они забираются на борт.

Печь теперь работает, и в прохладные ночи Мод сворачивает салфетку жгутом, поджигает и бросает в топку. Затем из пакета выуживается бутылка, в пластиковых контейнерах ждет еда – то, что приготовил Тим, пока Мод была на работе.

Яхта становится тем, чем, вероятно, была прежде, при Джоне Фантэме. Настоящая парусная яхта, прочная, без прикрас, сухая там, где должно быть сухо, кают-компания – скорее мастерская или садовый сарай, чем гостиная. Они мало что планируют; по выходным ходят туда, куда гонят ветра и прилив, то на крыльях прилива пролетают мимо мыса Старт-Пойнт, то пересекают залив Лайм под вестом и на ночь бросают якорь поодаль от эксмутских доков. В конце октября яхта по-прежнему на ходу. Экскурсионные суда – те немногие, что еще ходят, – по большей части пусты. Речные берега блекнут, оголяются. Тим и Мод говорят друг другу, что это длинный хвост сезона, прекрасно можно ходить до Рождества, встретить Рождество на борту, проскочить, скажем, в Ньютаун и пировать там в одиночестве. Без проблем. Они самоуверенны, они всё беспечнее. Во вторые выходные ноября оказываются за много миль от марины, и прогноз обещает ветер четыре балла с порывами до пяти («Они же так сказали?»), но по ощущениям скорее шесть с порывами до семи, и все свежеет. Налетает внезапно – ну, так им чудится. Некогда задраиваться, вспоминать, что не убрано внизу. Тим ищет спасжилеты и страховочные лини, не находит. Закручивают стаксель до лоскутка, Мод ползет на крышу надстройки зарифить грот. Брать рифы она умеет, но на «Киносуре» еще не пробовала. Тим ведет лодку в крутой бейдевинд, а Мод травит фал, тянет, ничего не выходит. Где-то заклинило, или она что-то забыла. Качка снова и снова бьет ее об мачту. Тим кричит – советует или ободряет, не слышно. Мод срывает ноготь, цепляя риф-кренгельс на крюк, ползет вдоль гика, чтобы потравить заднюю шкаторину, а дождь и брызги смывают кровь из пальца, едва кровь капает на палубу. Море вздувается. Поначалу от восторга кружится голова. Они доверяют лодке, лодка справится, но проходит час, и оба молчаливы, глазами не отлипают от размытой и безликой береговой линии. Идут под парусами с мотором, почти на семи узлах, но ничто не приближается. Виднеется лишь еще одно судно, каботажное, на всех парах уходит прочь. Они проголодались, свет меркнет. Они дети, отправились на поиски приключений, попали в переделку. Из-под палубы раза два-три доносится стук, злорадный грохот; Тим ныряет в кают-компанию за горсткой печенья, а внизу мерцает битое стекло, черепки. Когда Тим и Мод прочитывают огни замка на скале и понимают, что выбрались, уже десятый час. Спустя сорок минут они убирают грот и под одним мотором прячутся в тень ветра. Ветер отступает от их лиц. Видны горящие окна, освещенная колокольня, фары машин, безмятежно шныряющих по узким городским улочкам. Руки от холода крапчатые; пальцы скрючились. Пришвартовавшись, оба идут вниз, средь осколков на полу стаскивают с себя мокрое, натягивают сухое и теплое, что под руку попадется. Тим заваривает чай, Мод подметает. Они плещут в чай виски, говорят друг другу, что это, конечно, неприятно, пожалуй, они сглупили, зато хотя бы знают теперь, как ведет себя лодка в непогоду. А где страховочные лини? Может, в багажнике валяются? Они трясут головами, подливают виски, потом забираются в спальники, хвалят лодку, и голоса их все тише. Напоследок – голос Тима, он втолковывает Мод что-то про хижины арктических исследователей, и как там всё развешивали сушиться, и горели масляные лампы, и кто-то в белой водолазке набивал трубку табаком, и было так невероятно, невероятно уютно…

Рано утром, завязывая чехол грота, Мод резко шагает к борту, наклоняется над леером и травит за борт. Тим, готовя завтрак, высовывает голову из сходного люка. Мод тылом ладони отирает рот, смотрит на Тима и пожимает плечами.

15

Оказывается, она беременна. Следующие полтора месяца ее тошнит изо дня в день, и не раз. В кармане зимнего пальто она носит полиэтиленовые пакеты. Если поблизости нет туалета, можно взять пакет, а потом выбросить в первую же урну. Тим спрашивает:

– Так вообще должно быть?

Он уговаривает ее взять отпуск, но она отвечает, что не больна, а беременна. На стоянке кройдонской больницы падает в обморок, быстро очухивается в сером сугробе. Отряхивается, подбирает портфель и идет на совещание, где вскоре кто-то вежливо наклоняется к ней и сообщает, что у нее кровь идет, слегка сочится ссадина над левым глазом. Спустя два дня она приезжает в Рединг, в офис «Феннимана». В коридоре ее останавливает кадровичка. Хочет знать, что случилось в Кройдоне.

– Давайте поболтаем, – говорит она.

В ходе болтовни – среди красной мебели в серебристой комнате – кадровичка узнает, в каком Мод положении, и мельком сигналит ей разочарованной гримасой. Тем, кто поступает на работу и считаные месяцы спустя объявляет о беременности, не место в содружестве женщин, преданных делу.

– Ах вот оно что, – говорит она. – Ну, поздравляю, конечно. Собираетесь нас покинуть?

– Нет, – отвечает Мод.

– Но вам понадобится отпуск по беременности.