Сиротка. Слезы счастья - Дюпюи Мари-Бернадетт
– Это очень любезно с вашей стороны, Лора, – сказала Эстер, вытаскивая из шкафа свои личные вещи.
– Мирей ликует, потому что ненавидит нашу нынешнюю домработницу. У Акали имеется одно явное преимущество: она будет жить здесь и поэтому сможет помогать мне более эффективно. Наша дорогая Мирей займется главным образом приготовлением пищи, тем более что это ее конек. А вот мой зять и моя дочь становятся безрассудными. Они твердо решили, что проведут зиму вчетвером: он, она и их дети Констан и Катери. Получается, что Констан не пойдет в этом году в школу, а это прискорбно. Думаю, им составит компанию Одина! В ее возрасте она не захочет проводить снежные зимние месяцы в горах. Короче, моя дорогая подруга, я в полном смятении. А как дела у вас? Думаю, в этой вашей спешке насчет съема квартиры на улице Марку и переезда туда отчасти виновата я. Я создала вам затруднения тем, что перестала пускать в свой дом Овида Лафлера.
Эстер закрыла свой чемодан и теперь сворачивала летние платья и шерстяную кофту, чтобы положить их в матерчатую хозяйственную сумку.
– Лора, вы отреагировали абсолютно нормально – так, как должна реагировать бабушка, стремящаяся оберегать свою внучку. У нас с вами довольно близкие отношения, и поэтому я могу сказать вам, что Овид поведал мне о том, что произошло между ним и Лоранс. Он очень сердился на самого себя и продолжает сердиться. Минута слабости… У кого из нас их не было?!
Лора с изумленным видом всплеснула руками.
– Он вам об этом рассказал? Ну что же, он, по крайней мере, честен. Я согласна с вами, Эстер, насчет минут слабости, однако когда сорокалетний мужчина допускает подобную слабость по отношению к шестнадцатилетней девушке – это ненормально. Слава богу, Лоранс, похоже, уже забыла о том, что было для нее всего лишь мимолетным увлечением.
– Ну да, она ведь еще так юна! Моя дорогая Лора, я благодарю вас за гостеприимство и за ваше дружеское отношение ко мне. Я буду часто к вам приезжать, и мы будем болтать за чашкой чая. А сегодня вечером я спешу. Меня ждет Овид.
– Вы его любите?
– Думаю, что люблю.
– Ну, тогда будьте счастливы. Вы этого заслуживаете. Вероятно, он тоже вас любит, а иначе у вас не был бы такой довольный вид. Не тратьте много времени внизу, в гостиной, на то, чтобы попрощаться. Вы, в общем-то, становитесь нашей соседкой, и видеться мы будем часто.
– Договорились. Передайте от меня привет Мадлен и четырем девушкам, которых в гостиной не было.
– Мадлен, должно быть, пошла молиться, а девочки прогуливаются по пляжу. У них есть о чем друг с другом пооткровенничать. Такой уж у них возраст.
Эстер вскоре оказалась лицом к лицу с Эрмин: та, увидев, что Эстер направляется к ней, поднялась со своего кресла. Неожиданная смерть Шарлотты отодвинула в сознании певицы на второй план все остальное, и она уже почти забыла об Эстер. Кроме того, пробыв несколько дней в Большом раю, она ничего не знала о романе, начавшемся между ее бывшим робким воздыхателем и Эстер.
– До свидания, Эстер, – вежливо сказала она. – Вчера на похоронах я видела вас лишь мельком. Спасибо за то, что пришли.
– Не за что. Я была мало знакома с вашей подругой, но я сочувствую вам всем своим сердцем.
– Я вам верю, – вздохнула Эрмин.
Недолго думая, она поцеловала ту, которую еще совсем недавно считала своей соперницей.
Тошан, растроганный поступком своей жены, решил последовать ее примеру и громко чмокнул Эстер в обе щеки.
– Будьте мужественной! Первая зима в Квебеке наверняка станет для парижанки чем-то умопомрачительным! – пошутил Тошан. – На что вам следует обратить особое внимание в своем доме – так это на отопление.
– Я последую вашему совету.
Эстер пожала руку Жослину, Мукки и Луи. Наконец дошла очередь и до Людвига. После недолгих колебаний она пожала его протянутую руку.
– Примите мои соболезнования, месье. Я, следуя примеру Тошана, могу всего лишь пожелать вам быть мужественным.
Красивый немец уже знал из рассказов Эрмин, что Эстер Штернберг была узницей в концентрационных лагерях. Он посмотрел на нее своими светло-голубыми глазами и сказал торжественным тоном:
– А я, мадемуазель, хотел бы попросить у вас прощения от имени своего народа, пусть даже очень многие немцы – как, например, мои родители – ничего не знали о тех зверствах, которые совершались в Третьем рейхе. Один из моих дядей умер в Дахау. Его отправили туда, потому что он выступал против нацистского режима. Еще раз прошу у вас прощения от имени своих соотечественников!
Произнеся эти слова, он слегка поклонился, а его голос задрожал. Эстер, сильно смутившись, отступила назад. Она не смогла ничего сказать в ответ. Ей показалось, что ее выставили напоказ голой, что она снова стала юной изможденной мученицей, терзаемой болью и ненавистью.
– До свидания, – сказала она.
Затем Эстер повернулась и быстро вышла из гостиной.
Сразу же после ее ухода воцарилась гробовая тишина. Людвиг, понимая, что причиной такого ее поведения были его слова, посмотрел на Тошана и спросил:
– Я сделал что-то не так?
– Нет, старина, все было правильно. Просто Эстер хотела сохранить в тайне кое-какие эпизоды из своего прошлого. Мы отнеслись к этому решению с уважением. Похоже, кое-кто проболтался, – усмехнулся метис.
– Я не мог этого знать, – сокрушенно покачал головой Людвиг. – Извините меня, я пойду подышу свежим воздухом.
Берег озера Сен-Жан, тот же вечер
Мари-Нутта развела костер из маленьких веточек, которые насобирала, пока шла по берегу с Лоранс, Акали и Кионой. Из этих четырех девушек она была единственной, кто еще не мечтал о любви, и даже гордилась этим. Глядя своими зеленовато-голубыми глазами на пляшущие языки пламени, она рассуждала:
– Я не сентиментальна, и тем лучше для меня. У меня есть одна страсть: фотосъемка. Я сделаю ее своей профессией. Позднее, если я встречу мужчину, который мне понравится, я подумаю, как мне поступить. А вот вас троих я не понимаю.
– Нутта, три года назад, когда Делсен крутился возле Большого рая, ты считала этого парня очень красивым! – напомнила Акали.
– Да, но примерно так же, как я могу счесть красивым пейзаж, животное или любого человека как мужского, так и женского пола. Когда я думаю о Делсене, мне приходит в голову мысль, что его можно было бы рассматривать как интересный пример того, как выглядят индейцы монтанье в наше время. Кроме того, вполне можно признавать, что юноша очень красив, но при этом не терять голову и не влюбляться в него. Откровенно говоря, Лоранс, я никак не могу поверить в то, о чем ты мне только что рассказала. Ты ведь могла утонуть – утонуть из-за какого-то там Овида Лафлера! Надеюсь, что ты нам не врешь и что это не было осознанной попыткой совершить самоубийство.
– Уверяю тебя, что не было. Спроси у Кионы, она прекрасно почувствовала, что я говорю правду. Я не хотела накладывать на себя руки. Я была безумно влюблена, это верно, но не до такой степени, чтобы принести подобное горе маме, папе и тебе, моей сестре. Знаешь, недавние события дали мне понять, как сильно я нуждаюсь в твоих советах и твоей поддержке. Если бы ты в тот период была здесь, рядом со мной, я бы страдала намного меньше. Сейчас я задаюсь вопросом, как я могла испытывать такие сверхсильные чувства. Я заблудилась в своей мечте и не отдавала себе отчета в том, что Овид далек от того, чтобы меня любить. Он всего лишь был обо мне высокого мнения – что, впрочем, само по себе уже хорошо.
Акали слушала своих подруг, глядя на костер. Смуглая кожа ее красивого лица казалась золотистой из-за падающего на нее света пламени. Она была одета в желтую блузку и широкую бежевую юбку. В этот тихий летний вечер ей хотелось быть рядом с Антельмом.
– Лоранс, ты и в самом деле его больше не любишь? – спросила Акали, поеживаясь от того, что начал дуть прохладный ветер.
– Все стало другим. Он мне по-прежнему очень нравится, но уже не хочется ни выходить за него замуж, ни ложиться с ним в постель… В самом худшем случае, раз уж он увлечен Эстер Штернберг, я подожду года четыре или лет пять, и когда она ему надоест, я стану его любовницей.
