Медведь - Кривак Эндрю
Дрова, собранные в сухую погоду, они хранили в углу. Девочка раскопала яму, в которой они разводили костер в первый день, положила туда угли, накрыла их растопкой. Она раздувала огонь, пока растопка не задымила и не занялась, а потом кинула сверху сучки и палки, собранные с пола.
ВЕСЬ ДЕНЬ ОТЕЦ ЕЕ ЛЕЖАЛ НА ОДЕЯЛАХ, ДРОЖАЛ и неподвижно смотрел в потолок пещеры. Время от времени она усаживала его как могла, расправляла одеяла и опускала обратно. Подала воды, он попробовал глотнуть, но не смог, тогда она отодвинула тыкву в сторону, промокнула ему лицо своей рубашкой и стала следить, как он блуждает между неверным сном и явью.
Ближе к сумеркам она вдруг сообразила, что они со вчерашнего вечера ничего не ели и она очень голодна. В торбе у нее лежала, присыпанная солью, вторая рыба, которую она поймала; и вот девочка положила водоросли на угли на краю костра, а рыбу — на водоросли и коптила ее, переворачивая, пока мясо не стало отходить от костей крупными кусками, тогда она вытащила ее из пламени.
Спросила у мужчины, хочет ли он есть, он слегка кивнул.
Он сел, взял у девочки кусочек рыбы, положил в рот, попытался проглотить и опять не смог. Он открыл рот, нагнулся вперед, слюна, перемешанная с рыбой, потекла на песок. Он откинулся на одеяло, глаза расширились от слез, от того, что он не хотел называть, но про что она знала: это страх.
К вечеру все его конечности свело судорогой, взгляд сосредоточился на стене пещеры, на лице застыла странная гримаса — в свете пламени было понятно, как ему больно. Звуки он издавал, только когда тело напрягалось и выгибалось над одеялом высокой дугой, — из-за стиснутых зубов доносилось нечто, напоминавшее одновременно и стон, и крик. Если она дотрагивалась до него, он морщился. Поэтому она просто сидела и тихонько разговаривала с ним, пережидала очередную судорогу, продолжала, когда его отпускало. Она напоминала ему про подарки, которые он дарил ей каждый год накануне солнцестояния, про вещи, которые он ее научил делать, про вещи, которые она сделала под его руководством. Она рассказывала ему его же истории, которые останутся с ней до тех пор, пока у нее сохранится память, говорила, что, если он умрет, она отнесет его домой на одиноко стоящую гору и положит в могилу рядом с мамой, рядом с камнем, похожим на медведя, а сама будет жить поблизости, пока не кончатся для нее времена года. Она сказала: надеюсь, их будет много, потому что еще есть одна недосказанная история, окончания которой ни она, ни он никогда не узнают.
В СЕРЕДИНЕ НОЧИ ОНА ВЗДРОГНУЛА И ПРОСНУЛАСЬ. Огонь погас, но луна по-прежнему светила в небе; девочка почувствовала, что мужчина не спит. Она приблизила свое лицо к его лицу и ощутила его неглубокое дыхание, потом взяла его здоровую руку в свою.
Губы его медленно шевелились над все еще стиснутыми зубами, но слов она разобрать не могла.
Еще раз. Еще раз, попросила она и наклонилась так низко, что губы его коснулись ее уха.
Буду скучать по тебе, прошептал он.
На этот раз она поняла и сжала его ладонь еще крепче.
Я по тебе тоже буду скучать, сказала она. И буду говорить с тобой. Если я буду в тебе нуждаться, ты же придешь меня выслушать?
Да, сказал он.
ОНА СНОВА ЗАСНУЛА, ГОЛОВОЙ К ЕГО ГОЛОВЕ, вслушиваясь в его последние вдохи, а когда утром проснулась — ярко-белое солнце вставало над горизонтом, — он был мертв.
Она дотронулась до его лица, странно размягченного после ухода того, что забрало его прочь, пальцами потянула вниз его веки, накрыла с головой одеялом.
Спи спокойно, сказала она.
Дождь перестал. Утренний воздух был влажным, неподвижным, с суши налетели мухи: океанский бриз больше не отгонял их обратно в болото и чащу. Она сообразила, что до солнцестояния остается еще как минимум одна луна, а потом еще две до того момента, когда она сможет вернуться домой. Она повернулась лицом к морю, вышла из пещеры, села на песок там, где раньше горели их костры, и заплакала.
ВЕСЬ ЭТОТ ДЕНЬ И ЧАСТЬ СЛЕДУЮЩЕГО ОНА НЕ двигалась с места, не ела и даже не пила. Заснув, она просто склонилась вниз к песку. Проснувшись, выпрямилась и села в той же позе, глядя, как солнце встает, начиная новый день, как вставало накануне и встанет завтра. Западный ветер ночью сделался крепче, силы его хватало сдувать гребни с волн, разбивавшихся о берег, а с ветром прилетел землистый запах леса и воды ручья, и девочка сквозь голод и горе поняла, что ей теперь нужно делать.
ОНА ВСТАЛА, НАЧЕРТИЛА НА ПЕСКЕ КРУГ РАДИУСОМ с ее собственное тело, а потом голыми руками вырыла внутри круга яму глубиной себе по локоть, выложила ее самыми плоскими камушками, какие смогла найти. Вокруг еще было совсем мокро от дождя, поэтому она притащила из пещеры все оставшиеся поленья, сложила их квадратами в яме. После этого отправилась в лес поискать еще дров.
Весь день она таскала ветки поваленных деревьев от ручья, уходила дальше к северу в поисках топляка. К полудню на берегу сушилась на солнце горка растопки, длинные ветки и куски мертвых стволов. Когда солнце село за западный кряж, девочка сложила мужчине в песке погребальный костер.
Она знала, что луна взойдет поздно, но ей не нужно было иного света кроме света пламени. Вместо носилок она взяла его одеяло, перетащила тело из пещеры на берег, до самой ямы, а потом подсунула руки под мужчину в одеяле, приподняла с громким воплем злости и ярости на свое одиночество в этом мире и положила сверху на хворост, который для него собрала.
Она вытащила из торбы все оставшиеся кедровые стружки, принесла кору, которую собрала в лесу, бумажные карты, которые отец нес с собой и с которыми сверялся в пути, а потом стала бить кремнем о кресало, пока растопка не занялась от искр и в крошечном уголке погребального костра не закурился дымок. Она приложила всю силу легких, чтобы раздуть пламя, хотя совсем ослабела от голода и усталости, — но этого хватило, чтобы пламя вспыхнуло, окрепло, распространилось по нижней части кучи. Когда оно стало всепожирающим, она в последний раз сходила в пещеру, взяла лук и стрелы и вернулась к костру. Подойдя, отшатнулась от жара, подняла лук и колчан из оленьей кожи над головой и бросила их в середину костра. После этого опустилась на колени, спрятала лицо в ладонях и упала вперед, простерлась, подобно паломнику из древности: не могла или не хотела смиренно смотреть, как пламя вздымается все выше и выше, пожирая мужчину.
~~~
ОНА БЫЛА ОДНА В КАНОЭ, ГРЕБЛА К БЕРЕГУ, где ее дожидался отец, но озеро оказалось таким огромным, что выглядело бескрайним, — нос лодки разрезал воду, а время замедлилось, и листья на деревьях на острове начали из зеленых превращаться в желтые и красные. До нее долетал запах перезрелой черники, хотелось погрузить руки в воду и приложить к лицу, вот только влага, которую она ощутила на лице, почему-то была теплой, густой и пахла рыбой.
МЕДВЕДЬ МОРДОЙ ПЕРЕВЕРНУЛ ДЕВОЧКУ ЛИЦОМ вверх и слизал корку сна и соли с ее глаз, — она проснулась, уставилась на мутные очертания непонятной головы, заслонившей небо.
Мы дома? — спросила она, да так и осталась лежать на песке, сжавшись в комок и дрожа.
Нет, сказал медведь.
Девочка встряхнулась, попыталась одним движением встать, осела обратно.
Медведь отступил, они стали разглядывать друг друга через разделявшее их расстояние.
Можешь развести еще один костер? — спросил медведь.
Девочка не ответила. Подумала убежать, отползти крабом по берегу, потом метнуться к скалам. Но в горло впились слабость и жажда, каких она никогда еще не испытывала. Она понятия не имела, сколько времени не ела и не пила. Сколько проспала. Она посмотрела на обугленный песок на расстоянии вытянутой руки, туда, где раньше горел огонь, дым из ямы не поднимался. Угли потухли. Жар остыл.
