Семейная жизнь весом в 158 фунтов - Ирвинг Джон Уинслоу

*

Джон Ирвинг

Семейная жизнь весом в 158 фунтов

Посвящается JMF

Нас тогда было даже не двое, а четверо, и у этой нашей четверки жизненные соки в жилах бродили так вольно: струились, кровоточили и кипели, как уже никогда в будущем.

Джон Хоукс. Кровавые апельсины

«Это было что-то невероятное, и, я думаю, на взгляд Господа Бога, было бы лучше, если бы они все повыкалывали друг другу глаза острым ножом. Но они были, что называется, „хорошие люди“.

Форд Мэрдокс Форд. Хороший солдат

1. Ангел по прозванью «Улыбка Реймса»

Моя жена Утчка (чье имя некоторое время тому назад я сократил до Утч) способна научить терпению даже бомбу с часовым механизмом. Она и меня не без успеха учила выдержке. Сама она эту школу прошла, так сказать, по принуждению. Она австриячка, родилась в местечке Айхбюхль рядом с пролетарским городком Винер-Нойштадт, находящимся в часе езды от Вены, в достопамятном 1938 году, известном как год аншлюса. Ей было три года, когда ее отца убили как большевика и диверсанта. Был ли он в самом деле большевиком, неизвестно, но диверсантом был точно. К концу войны городку предстояло разместить у себя самый большой аэродром в Европе, и, естественно, там стали производить и испытывать немецкие «мессершмиты». Отца Утч убили в 1941 году: его схватили при попытке взорвать самолеты на взлетной полосе аэродрома.

После того, как отец был казнен, местные эсэсовцы нанесли визит маме Утч в Айхбюхль. Они сказали, что пришли искоренить «ростки предательства», явно нашедшие благодатную почву в этом доме. Они велели соседям глаз не спускать с матери Утч, чтобы выяснить – нет ли у нее, как у ее бывшего мужа, контактов с большевиками. Они изнасиловали мать Утч и унесли из дома деревянные часы с кукушкой, которые отец привез из Венгрии. Айхбюхль расположен совсем близко от венгерской границы, и влияние Венгрии можно заметить повсюду.

Несколько месяцев спустя мать Утч изнасиловали местные жители, которые объяснили это тем, что так они поняли инструкцию эсэсовцев: глаз не спускать с этой женщины, дабы выявить ее политические пристрастия. Судить их не стали.

В 1943 году, когда Утч было пять лет, ее мать лишилась работы в монастырской библиотеке рядом с Кацельсдорфом. Якобы она распространяла среди молодежи литературу неподобающего содержания. На самом деле был у нее грех – она таскала книги, но не это поставили ей в вину; впрочем, и пропаж не обнаружили. Маленький каменный дом, в котором родилась Утч, стоял на берегу речки, протекавшей через Айхбюхль. К домику примыкал курятник, где хозяйничала мама Утч, и коровник, который девочка сама стала ежедневно чистить, едва ей исполнилось пять лет. Дом был полон краденых книг, в основном религиозных, хотя Утч больше запомнились книги по искусству. Огромные, плакатных размеров, каталоги церковного искусства: скульптура, архитектура, витражи – начиная от времен еще до Карла Великого и кончая поздним рококо.

Вечерами, когда смеркалось, Утч помогала маме доить коров и собирать яйца. Соседи платили за молоко и яйца колбасой, одеялами, капустой, дровами (реже – углем), вином и картошкой.

К счастью, Айхбюхль был довольно далеко от завода «мессершмитов» и аэродрома и почти избежал бомбежек. В конце войны союзники сбросили на территорию завода и аэродром больше бомб, чем на любую другую цель в Австрии. Утч лежала с мамой в их домишке с затемненными окнами и слушала: «бум!», «бум!», «бум!» – бомбы падали на Винер-Нойштадт. Иногда низко над местечком пролетал подбитый самолет, а однажды бомбы попали в цветущий яблоневый сад Хаслингеров. Земля под деревьями покрылась толстым слоем лепестков, как свадебным конфетти. Пчелы не успели опылить сад, так что весь урожай яблок погиб, не родившись. Фрау Хаслингер обнаружили в домике, где делали сидр, – она пыталась заколоть себя секатором; там ее и держали связанной несколько дней в огромном яблочном ларе, чтобы пришла в себя. Она заявляла, что во время своего заключения была изнасилована какими-то мужланами, но это сочли фантазией на почве нервного расстройства от потери урожая.

Но далеко не фантазией было вступление русских войск в Австрию в 1945 году. Утч, которой уже исполнилось семь, была прехорошенькой девочкой. Ее мама слышала, что с женщинами русские обращались ужасно, а к детям были добры, но не знала, отнесутся ли они к Утч как к женщине или как к ребенку. Пришли русские из Венгрии и с севера; они особенно свирепствовали в Винер-Нойштадте и его округе из-за пресловутого завода «мессершмитов» и обитавших там высокопоставленных офицеров люфтваффе.

Мама привела Утч в коровник. Там стояло восемь коров. Подойдя к самой большой из них, мать закрепила голову коровы и перерезала ей горло. Когда корова сдохла, мать освободила корове голову и перевернула тушу набок, вскрыла брюхо, вытащила внутренности, вырезала прямую кишку, а потом положила Утч в образовавшуюся полость между огромных коровьих ребер. Часть внутренностей – сколько влезло – она запихала обратно в утробу, а остальные разложила на солнышке, чтобы привлечь мух. Разрез прикрыла, соединив края брюшины и спрятав Утч от чужих глаз, и сказала, что дышать можно через задний проход. Потом оставленные на солнце внутренности, сплошь облепленные мухами, мать Утч принесла обратно в коровник и разложила над головой мертвой коровы. Окруженная роем мух, та теперь выглядела, будто сдохла давным-давно.

Потом мама поговорила с Утч через коровью задницу:

– Смотри не двигайся и не издавай ни звука, пока тебя отсюда не вытащат.

У девочки там была длинная узкая бутылка от вина, наполненная ромашковым чаем с медом, и соломинка. Так что можно было утолить жажду.

– Смотри не двигайся и не издавай ни звука, пока кто-нибудь тебя отсюда не вытащит, – повторила мать.

Два дня и две ночи лежала Утч в утробе мертвой коровы, пока русские опустошали Айхбюхль. Они зарезали всех оставшихся в стойле коров, а потом привели в коровник и убили нескольких мужчин, не говоря уж о том, что частенько приводили туда женщин, но к лежащей корове даже не подходили: думали, что она пала давно и мясо ее испорчено. Русские использовали коровник для самых разнообразных зверств, но ни разу Утч не шевельнулась в коровьей утробе и не издала ни звука. Даже когда у нее кончилось питье, а коровья туша подсохла и сдавила ей бока, даже когда скользкие внутренности прилипли к ней – и тогда Утч не издала ни звука и не пошевелилась. Она услышала голоса: говорили на чужом языке. Вот корову ткнули в бок. Голоса стали громче и возбужденнее. Корову куда-то потащили. Голоса стали стихать и совсем смолкли. А когда тушу подняли, раздался вопль: Утч, облепленная коровьими внутренностями, вывалилась прямо на руки человеку с черными усами и красной звездой на серо-зеленой фуражке. Это был русский. Он грохнулся на колени вместе с Утч на руках и как будто потерял сознание. Остальные русские, столпившиеся вокруг, поснимали головные уборы, казалось, они молились. Кто-то принес воды и вымыл Утч. По счастью, это были те русские, которые любили детей, и им даже в голову не пришло отнестись к Утч как к женщине. Поначалу, надо сказать, они думали, что Утч – теленок.

Постепенно выяснилось, что произошло. Маму Утч изнасиловали. (Почти все матери и дочери были изнасилованы. Почти все отцы и сыновья – убиты.) Однажды утром какой-то солдат решил сжечь коровник. Мама Утч уговаривала не делать этого, но у нее уже не было сил спорить. Ей ничего не оставалось, как убить русского солдата лопатой, а потом другому русскому ничего не оставалось, как застрелить ее.

Постепенно, сопоставив факты, русские обо всем догадались. Девочка, должно быть, дочь той женщины, которая так не хотела, чтобы сгорел коровник, а не хотела она потому, что… К такому умозаключению пришел тот самый русский, который подхватил выскользнувшую из коровы Утч. Этот русский был офицер, грузин, с далеких черноморских берегов. Они там любят коверкать слова и придумывать разные смешные словечки. Так вот «утч» на каком-то их жаргоне означает «корова». Я везде расспрашивал об этом грузин, и они могли только предположить, что слово «утч» напоминает звук, издаваемый коровами во время отела. А «утчка»? Ну ясно, это – не что иное, как теленок. Именно так назвал грузинский офицер девочку, которая вывалилась из коровьего чрева. И само собой, женщину, когда ей за тридцать, странно было бы называть Утчка, так что я звал ее Утч.