Владимир Сорокин - Сердца четырех
– Пошли, пошли, – Ребров быстро зашагал к санчасти.
– Витя! Витенька! – Ольга догнала его. – Это же пиздец! Ой… миленький… сильно болит?
– Тихо.
Они миновали выходящих из столовой солдат, подошли к санчасти. Неподалеку стояла черная «волга». Ребров сел на переднее сиденье, Ольга сзади.
– Здравия желаю, товарищ подполковник, – сидящий за рулем сержант завел мотор.
– Здорово, – Ребров потрогал губу, – Москва, Дорогомиловская, дом 42.
– Есть, товарищ подполковник, – сержант включил передачу, машина тронулась.
– Как Дорогомиловская? – удивленно наклонилась вперед Ольга. – Зачем же?
Ребров строго посмотрел на нее.
– Я не могу! Я не смогу! Господи! – она закрыла лицо руками.
– Волга впадает в Каспийское море, – сухо произнес Ребров.
Ехали молча. На Большой Дорогомиловской свернули во двор и стали…
– Жди здесь, – сказал Ребров шоферу, быстро вылез из машины и открыл заднюю дверь. – Прошу.
Ольга выбралась из машины и побрела к подъезду. В лифте она разрыдалась.
– Ольга Владимировна, я прошу вас, – Ребров взял ее за руки, – я очень вас прошу.
– Ну зачем! За что мне… Господи, я не могу! – трясла она головой, – все же хорошо… ну, зачем?!
– Вы же все, все понимаете, вы помните 18 на раскладке, милая, мне самому тяжело, но мы на пути, и теперь так легко сорваться, разрушить все. Возьмите себя в руки, прошу вас, не губите наше дело. Мы не можем себе позволить расслабиться. Расслабиться – значит погибнуть, погубить других. Ну! – он встряхнул ее за плечи.
– Да, да, – всхлипнула Ольга, доставая платок, – погибнуть…
Они вышли из лифта, она вытерла лицо и Ребров позвонил в квартиру 165.
– Я не приказываю, я прошу, – сказал он.
Дверь открыл Иванилов. Он был в байковой рубахе, кальсонах и тапочках на босу ногу.
– В самый, самый раз, – заулыбался он, пропуская их в тесную переднюю, – а я вот это, съезд показывают, и там Ельцин им дает… В квартире громко звучал телевизор.
– Лезут на него, понимаешь, а он их глушит! Во, во… полозковцы. Может, чаю?
– Мы торопимся, Петр Федорович, – сухо сказал Ребров, расстегивая шинель на Ольге.
– Как знаете, – Иванилов выключил телевизор, открыт комод.
Ребров повесил шинель Ольги на вешалку, она сняла фуражку и прошла в маленькую смежную комнату. Иванилов вынул из комода серую папку, положил на стол.
– И поаккуратней, Петр Федорович, – Ребров прошел на кухню, посмотрел в окно. – У нас сегодня тяжелейший день.
– Все понял, – Иванилов с улыбкой вошел в смежную комнату и запер за собой дверь. Окно в комнате было плотно зашторено. Сидя на узкой кровати в углу, Ольга снимала сапоги.
Посередине комнаты стояло старое зубоврачебное кресло, над изголовьем которого был укреплен на столе стул с круглым отверстием в днище. Иванилов проворно разделся догола, положив одежду на угол кровати:
– Светлана Викторовна, давайте помогу.
– Отойдите! – дернула головой Ольга. Он отошел и встал возле кресла, поглаживая себя по плечам. Она разделась и села в кресло. Иванилов влез на стол, сел на укрепленный стул, спиной к Ольге. Его зад просунулся в отверстие, навис над Ольгиным лицом.
– Только не быстро, – произнесла Ольга, крепко берясь за подлокотники.
– Само собой… – Иванилов напрягся, шумно и протяжно выпустил газы в лицо Ольги. Она открыла рот, приложила к его анусу. Иванилов стал медленно испражняться ей в рот, тихо кряхтя. Ольга судорожно глотала кал, часто вдыхая носом. Голые ноги ее дрожали.
– Все, – пробормотал Иванилов, приподнимаясь. Ольга сползла с кресла на пол и замерла, всхлипывая и громко дыша.
– Все, все, – Иванилов слез со стола на пол, стал одеваться. – какой сегмент?
Ольга не ответила.
– Ну, я тогда там… – он оделся и вышел из комнаты.
Ребров пил молоко на кухне.
– А какой сегмент-то? – громко спросил Иванилов. Ребров поставил стакан, вошел в комнату:
– Восемнадцатый.
– Так. Восемнадцатый, – Иванилов выдвинул нужный ящик сегментной картотеки, достал след.
– И пожалуйста в двух экземплярах.
– Хорошо, хорошо.
Иванилов вынул из папки две разметные сетки, приложил след и обвел.
Вошла Ольга, застегивая китель.
– Как вы? – приблизился Ребров. Она покачала головой. Он вынул носовой платок, вытер ее коричневые губы:
– Все будет хорошо.
– Сделано, – Иванилов убрал след и папку и тут же включил телевизор. – Интересно, продавит он собственность?
Ольга пошла одеваться. Ребров взял сетки, сложил, спрятал в карман.
– С другой стороны, колхозников тоже понять надо, – усмехнулся Иванилов. – Работали, работали, понимаешь, а тут – на тебе!
– До свидания, Петр Федорович, – проговорил Ребров, и они с Ольгой вышли. В лифте Ольгу вырвало.
– Легче всего! Легче всего дать волю эгоизму! – воскликнул Ребров. – Давайте! Показывайте, какая вы гордая! Какая самостоятельная! Демонстрируйте! Как вы презираете всех! Как плюете на остальных! Ну! Демонстрируйте!
– Я… нет… – шептала Ольга, прижавшись лбом к стенке кабины.
Ребров схватил ее под локоть, вытолкнул из лифта:
– Идите! Гордитесь собой!
Они сели в машину.
– Поехали на шестой склад, – сказал Ребров, закуривая.
– Есть, товарищ подполковник.
* * *
Когда черная «волга» подъехала к военкомату, было уже темно. Машина Реброва стояла на месте. Штаубе и Сережа спали в ней, привалившись друг к другу.
– Перегрузишь в мой багажник, и свободен, – приказал Ребров сержанту, вылезая из «волги». Ольга постучала в заднее стекло «Жигулей»:
– Ау!
Штаубе проснулся, открыл дверь, она села на переднее сиденье:
– С добрым утром, милые.
– Как? – морщась, спросил Штаубе.
– Отлично! – радостно шепнула она. – Вон, смотрите.
Штаубе оглянулся. Сержант подносил к «Жигулям» металлический ящик.
– Става Богу.
Ребров захлопнул багажник, сел за руль:
– Здравия желаю, Генрих Иваныч.
– Дали? 48?
– 48, – Ребров завел мотор. – Вы не замерзли здесь?
– А я дважды заводил. Погодите, а как с Клоковым? А Басов что? Выписку нашли сразу?
– Сразу! – Ребров посмотрел на Ольгу, они засмеялись. – Сразу!
– А этот говнюк, Сотников, торговался?
Ребров с Ольгой засмеялись громче.
– Погодите, чего вы ржете, расскажите толком? Мне к Коваленко ехать?
Сережа проснулся, громко зевнул:
– О-о-ой… холодно… а Олька где?
– Я здесь, милый. Спи.
– Я есть хочу.
– Да, – посерьезнел Ребров, – есть. Нам всем пора пообедать. А точнее – поужинать.
– Может – к Михасю? – предложила Ольга. – Жутко в баню хочу.
– К Михасю? Без звонка? – потер лоб Ребров.
– Именно – без звонка! – Штаубе надел шапку. – Да эта сволочь должна вам в любое время суток жопу лизать, не разгибаясь! Поехали.
* * *
Они сидели за столом в пустом банном зале с мраморными колоннами и бассейном. Ребров и Штаубе были в простынях, Ольга и Сережа – голыми. Официант принес десерт и шампанское.
– За удачное, – пробормотал разомлевший Ребров.
Чокнулись и выпили.
– Еб твою… – Штаубе поморщился, взял бутылку. – Полусладкое. Вот пиздарванцы. Человек!
Подошел официант.
– Что это за говно ты нам принес? На хуй нам полусладкое? У вас что, нормального шампанского нет?
– Извините, но завезли только полусладкое.
– Еб твою! – Штаубе ударил бутылкой по столу. – Зови сюда Михася!
– Одну минуту…
– Генрих Иваныч, да все хоккей, – Ольга допила, встала и бросилась в бассейн. – Сережка, иди ко мне!
Сережа прыгнул в воду.
– А вот это… после еды… вредно! – погрозит пальцем Ребров.
– Отлично! – закричала Ольга.
– Ей сиропа разведи водой – и тоже отлично будет, – проворчи Штаубе, откусывая от яблока.
Ольга схватила Сережу за руку, потянула на середину бассейна. Сережа завизжал. Вошел Михась.
– Что же это, друг любезный? – Штаубе щелкнул по бутылке.
– Михаил Абрамыч, извините ради Бога! – Михась прижал пухлую ладонь к груди. – С брютом щас такой напряг, все по валютным барам, нам вообще ничего не дают. Хотите «Напариули»? Джина с тоником? Ликерчик у меня хороший есть. Яичный.
– Яичный? – издевательски прищурился Штаубе. – Говно ты собачье! Ты видишь кто к тебе приехал?! Ты, пиздюк – в жопе ноги! Мы что тебе – бляди райкомовские, или уголовники твои, чтобы это пойло лакать?! Кто мы тебе, гад?! Отвечай! – он ударил кулаком по столу, опрокидывая бокалы.
– Генрих Иваныч, – поднял руку опьяневший Ребров, – ну не надо так… они же все… подчиненные.
– Прошу прощения, извините, пожалуйста, я щас принесу все, что есть, все, что есть! – забормотал Михась.
– Тащи все, гад! Все! Чтоб все стояло здесь! Все! – стучал кулаком Штаубе. – Полусладкое! Ты что, говнюк, в детстве сахара мало ел?! Или решил, что мы блокадники? Или ветераны войны, ебать их лысый череп?! Это им ты будешь клизму с полусладким вставлять в жопы геморройные, понял?! Им! А нам это… – он схватил бутылку и швырнул в Михася, – по хую!
