Михаил Каратеев - Русь и Орда
– Я слыхал уже о том оружии, да не очень тому верил, – промолвил Василий. – Пока ты был на Руси, приезжал к хану Мубареку один ученый монголец, и он мне сказывал, будто китайцы уже давно придумали такое зелье, которое если насыпать его в трубу либо во что иное и поджечь, оно в тот же миг порождает гром и такую силу, которая не то что камни метать, а может повалить крепостную стену. И китайцы, говорит он, этим пользовались, покуда не потеряли секрет того зелья, поелику известен он был лишь немногим. Значит, то правда была… Кто же теперь на Литве княжит?
– Все литовские земли Гедимин завещал поделить промеж семерыми сыновьями своими и при том разделе старшинства их в расчет не брал. Так, старшему из братьев, Монивиду, достался едва ли не самый плохой удел – город Кернов и окружные земли. Кейстут получил Гродно с княжеством, Кориат – Черную Русь [151] , Любарт – Волынь, Наримунт – княжества Пинское и Туровское, Ольгерд – княжество Кревское. Минскую же землю, стольный город Вильну и с тем вместе великокняжеский стол оставил Гедимин любимцу своему, младшему сыну Явнуту [152] . Все это мне поведал гонец, который вез эти вести из Литвы в Рязань. Мы с ним повстречались в Меченске [153] и до Пронска ехали вместе. Сказывал он тож, что старшие братья таким разделом вельми обижены, и потому Явнут едва ли усидит на великом княжении. Не иначе как ссадит его оттуда либо Кейстут, либо Ольгерд.
– Скорее всего Ольгерд, – сказал Василий. – Я его знаю. Из всех Гедиминовичей он самый дошлый. Погляди, к примеру, как сумел жениться: взял за себя последнюю витебскую княжну Марью Ярославну, которая некрасива была и постарше его, но зато принесла ему в приданое все Витебское княжество, а оно будет раза в три побольше того удела, что ныне ему отец оставил. Хитер Ольгерд и разумом силен, вот увидишь, он невдолге всю Литву к рукам приберет.
– Ну, теперь слушай дальше, – помолчав, сказал Никита, и по его изменившемуся голосу Василий понял, что он переходит к худшему. – Нет уже в живых князя Александра Михайловича Пронского. Минувшею весною повез он в Сарай дань, собранную для царя Узбека, а в ту пору ехал из Орды князь рязанский, Иван Иванович Коротопол, вместе с темником Товлубеем, который вел своих татар под Смоленск, о чем я тебе уже сказывал. Не знаю уж, почему так вышло, но, на беду, в тот день Товлубей замешкался и поотстал, Коротопол шел впереди и первым повстречался с обозом пронского князя. Людей у него было много больше, к тому же пронцы, видя своих, русских, ничего худого не ждали и ехали спокойно навстречу. И вот, поравнявшись, рязанцы напали на них врасплох, как последние разбойники. Не успели люди Александра Михайловича схватиться за оружие, как их всех посекли, обоз разграбили, а самого князя связали и кинули в телегу.
Когда подъехал Товлубей, иуда Коротопол ему сказал, что пронцы первыми на него напали, а он лишь оборонялся. Может, Товлубей тому и не поверил, да ведь этого пса вся Русь знает: за деньги он что хошь сделает! Рязанский князь поделился с ним заграбленным добром, и темник принял его сторону. Старика Пронского привезли в Рязань, а там Коротопол повелел его убить. Теперь в Пронске княжит Ярослав Александрович.
– Неужто он так это дело оставил?! – воскликнул Василий.
– Ездил он в Сарай, искать суда и управы на убивца своего родителя, но воротился ни с чем: царь Узбек, которому Товлубей обсказал дело по-своему, его и слушать не схотел.
– Ну и дела, – промолвил Василий, взволнованный и пораженный этим рассказом. – Кабы я не от тебя, а от кого другого это услышал, нипочем бы не поверил! Чтобы так, без всякой войны, напасть на большой дороге, как разбойник и тать, на другого русского князя, кажись, такого еще Русь не видывала! Царствие небесное Александру Михайловичу, хороший был человек и мудрый правитель. Вот незадача-то Пронску! Бедная Елена, ей-то каково было в те дни!
– Елена Пантелеевна о том не узнала, – глухо сказал Никита. – Господь призвал ее к себе на четыре месяца раньше…
– Никита, да что это ты! – воскликнул Василий, меняясь в лице и судорожно сжав руку друга. – Чем она провинилась перед Господом? Да нет, наверное, то лишь слух пустой… Али истина?
– Истина, княже. Нет уже на земле нашей голубки… Умерла она от родов, и дочку ее новорожденную Бог с нею не разлучил: прибрал к себе вместе с матерью… Не плачь, Василий Пантелеич, ей теперь лучше, чем нам: светлым ангелом летает она у престола Господня.
Глава 55
Одним из самых преданных хану Тохтамышу людей был Карач-мурза. Он был сыном какого-то русского князя, который жил в Орде и был женат на близкой родственнице Тохтамыша.
Из семейного архива князей Тохтамышевых
Этою зимой, в холодный и вьюжный день февраля, в шатре Василия произошло радостное для всех его обитателей событие, ни для кого, впрочем, не явившееся неожиданностью: ханум Фейзула родила сына.
Пока все это совершалось, Василий, напуганный случаем с Еленой, не находил себе места от волнения. Но роды прошли вполне благополучно. Маленький Карач-мурза, как суждено ему было называться в жизни, пришел в мир здоровеньким черноволосым мальчонкой и громким криком заявил о своем праве на подобающее ему место под солнцем.
Родители были от него в восторге. Целыми часами они не сводили с сына глаз, подробно обсуждая каждую черту его сморщенного личика и стараясь определить, на кого он похож. Наконец решили, что будет похож на отца – только относительно цвета глаз пока ничего нельзя было сказать. Лишь весною, когда стаяли снега и проснувшуюся землю пригрело яркое солнце, цвет этот полностью определился, и уже не могло быть сомнений, что у мальчика глаза синие, как у матери.
– Ну, теперь есть у меня наследник, – с гордостью говорил Василий Никите, – да еще какой! В нем и Рюрикова кровь, и Чингисова, он и для Руси, и для Орды горазд в самые верхи. Такому сыну надобно оставить достойную вотчину.
– Что же, вотчина у него будет неплохая: если получишь ты Брянскую и Карачевскую земли, это будет, почитай, с половину того, чем владел его великий прадед, князь Михаил Всеволодович.
– И я получу эти земли, либо жив не буду! Что для себя бы, может, не сумел, то для сына сделаю.
Мубарек-ходжа прислал для новорожденного богатые подарки, а когда, некоторое время спустя, Фейзула пошла показать ему своего первенца, он принял их ласково, как членов семьи, и новым своим родичем остался очень доволен. Чтобы отдать дань уважения его роду, мальчика решили назвать Ичаном, в честь предка его, первого ак-ордынского хана. Василию это имя понравилось и по другой причине.
– Вот и ладно, – говорил он, – почти что Иван. Как вернемся на Русь, так его Иваном и окрестим. Для татар будет он мурза либо царевич Ичан, а для русских князь Иван Васильевич.
Что будет на Руси, пока можно было только предполагать, но в Орде имя Ичан к мальчику не привилось: родители и Никита называли его Ваней, а татары с малых лет стали величать Карач-мурзой.
Жизнь в ханской ставке текла между тем своим чередом. В общей обстановке никаких заметных перемен не было, улусные ханы после курултая вестей о себе не подавали и, видимо, старались не обострять отношений с Золотой Ордой. Мубарек-ходжа стал мрачным и раздражительным. Враг его Узбек, вопреки всем предсказаниям, продолжал жить, и Мубареку начало казаться, что сам он умрет раньше его.
Для столь невеселых мыслей у него были основания: какой-то внутренний недуг медленно, но неуклонно подтачивал силы хана. Никаких болей он не ощущал, но стал худ и желт лицом, еда больше не доставляла ему удовольствия, и все чаще повторялись приступы внезапной слабости, от которой он едва не валился с ног.
Ни молитвы муллы, ни местные лекари никакого облегчения Мубареку не принесли. Тогда были посланы люди на Ак-Идель с приказом разыскать живущего там знахаря-булгарина, который славился своим искусством врачевать всевозможные болезни. Когда его привезли в Чингиз-Туру, он осмотрел хана и сказал, что его хворь вызвана кознями злого духа Керемета и что она пройдет, если в первую ночь после новолуния больного, завернутого в шкуру только что убитого вороного коня, положить под деревом, в которое ударила молния.
Выслушав этот совет, Мубарек ответил, что прикажет содрать шкуру с самого знахаря и, не ожидая новолуния, выбросить его тело на съедение собакам, если он не знает другого средства, более совместимого с ханским достоинством. Тогда булгарин стал поить его теплой лошадиной кровью, в которую примешивал по щепотке сажи, взятой из девяти различных очагов. Но хану от этого не становилось лучше.
В этом году весна наступила рано, не было большого разлива рек, и орда вышла на кочевку ранее обычного. Дойдя вместе со всеми до реки Исети, Василий со своими людьми, отделился от орды Мубарека и направился в свой улус. В начале мая он был уже в Новом Карачеве. Люди, оставленные им в городке, перезимовали хорошо и воочию убедились в преимуществах зимовки в сложенных из камня домах. Впрочем, едва наступило тепло, все они снова переселились в шатры и кибитки, усеяв ими берег Миаса.
