Максим Бодягин - Машина снов
Марко сел и попытался вытереть лицо руками. Бесполезно. Кровь покрывала его сплошным слоем с головы до пят. Подсыхая, она мерзко стягивала кожу. Марко с трудом разжал одеревеневшие пальцы. Стилет выпал на камни, звон от падения показался оглушающим.
Великий Чиншин лежал на огромном каменном столе, чуть вогнутом подобно гигантской квадратной чаше. Антрацитовые кудри слоисто расплескались по ноздреватой поверхности камня. Интересно, сколько времени он лежит тут, присыпанный пылью словно мукой, подумалось Марко. Неприбранные волосы Чиншина достигали в длину нескольких локтей. Закрытые глаза покрывали небольшие кусочки пожелтевшей от времени бумаги с незнакомыми иероглифами. Марко попытался осторожно приподнять бумагу стилетом, но она оказалась наклеенной на веко воском. Веки и рот Чиншина запечатывал ровный нитяной шов, уши и ноздри плотно залепляли восковые пробки с нацарапанными иглой иероглифами в древнем стиле, который Марко так и не научился разбирать. Скрещённые на груди руки, перехваченные выцветшим шнуром, тоже покрывал небольшой бумажный лист с надписями. Отросшие за долгие годы безмолвного оцепенения ногти оплетали кисти рук причудливым узором.
Марко рефлекторно перекрестился и коснулся этих сухих на вид рук. Чиншин определённо был жив: кожа, хоть и высохшая, оказалась тёплой на ощупь, суставы податливы в сочленениях.
Жидкая полувоздушная бородёнка дымным облачком окутывала подбородок великого мага, но его лицо походило на лицо Хубилая, как одно куриное яйцо походит на другое. Его не покрывали шрамы, оно, разумеется, выглядело куда моложе императорского, но сомнений не было — перед Марком лежала точная копия Хубилая. Чиншин оказался так же огромен, как и император: исполинская грудь вздымалась приливной волной, могучие руки выглядели так, что могли бы сломать любую подкову. Самое удивительное, что, если бы не швы, Чиншин выглядел так, словно уснул вчера. Просто прилёг отдохнуть.
Марко аккуратно расстегнул покрытый пылью халат. Всё тело Чиншина, насколько можно было заметить, покрывали магические знаки. Все естественные отверстия запечатывал воск. Даже стопы покрывали расписанные восковые пластины.
Марко запер ворота в покои на два толстенных засова. Подошёл к каменному столу, довольно бесцеремонно сдвинул ноги Чиншина вбок и сел рядом, поигрывая стилетом. Хотелось помыться.
Чиншин лежал совершенно безмолвно. Но вокруг с каждой секундой нарастало странное напряжение, заставлявшее волосы шевелиться.Двадцать три.
Марко подобрал в углу длинный бамбуковый шест с крюком на конце, отворил ставенки бойниц под потолком, чтобы впустить в келью побольше света и воздуха. Он задыхался от запаха крови, облепившей лицо, руки и грудь ссохшейся коричневой коркой. Отчего-то этот знакомый и даже некогда возбуждающий аромат сейчас казался ядовитым, словно на нём подсыхала отравляющая слизь каких-то неведомых гусениц или других тварей, не имеющих никакого отношения к миру людей. Содрогаясь от омерзения, Марко поискал глазами что-нибудь, похожее на бадью для умывания, но огромная келья была суха, как заброшенный степной колодец. Наверное, для сохранности тела здесь нужен сухой воздух, подумалось Марку. Он подобрал с пола обронённый стилет, попытался счистить кровяную корку, чуть не обрезался, смачно плюнул и выматерился.
И в ту же секунду порыв ветра хлопнул всеми ставнями одновременно. В покоях потемнело. Марко поёжился, отчего-то глянул на песчаные струйки, чья чистота на фоне окровавленной одежды казалась невероятной и, почему-то, немного обидной, потом бросил взгляд на тело Чиншина. Тяжёлые складки халата, из-за обилия орнаментов и толстых золотых и серебряных нитей казавшиеся негнущимися, словно, картонными, напряжённо задрожали, будто покойного охватил приступ падучей. Но лицо Чиншина оставалось совершенно неподвижным, только еле заметно вибрировали исписанные бумажки, прилепленные воском к лицу. Марка охватило зябкое чувство, которое он не смог сразу определить, робость, усталость, неуверенность — всё вместе.
Холод усиливался, словно летний день внезапно кончился, оборотившись осенней водяной моросью. Марко с неприязнью чувствовал, как сгущается воздух, и с ещё большей неприязнью ловил себя на мысли о том, что, находясь в логове великого мага, совершает большую глупость. Он попытался поднять тело, но халат колол драгоценными нитями, упирался, словно живой, защищая немую плоть хозяина. Марко, закусив губу от напряжения, взрезал одежду, оставив тело в исподнем, вынул из котомки моток веревки и отрез довольно грубой, хоть и нетолстой хлопчатой ткани, быстро спеленал Чиншина, надев ему на голову тёмный коричневый мешок, и, взвалив его на плечо, пошёл к выходу.
Несмотря на видимую корпулентность принца, тело его в этом состоянии вовсе не тяготило плечо, не вызывало желания ругнуться, передохнуть и пожалеть о том, что рядом нет пары помощников, которым можно было бы всучить святую ношу. Марко, хоть и шатался от усталости, но понимал, что утомлён отнюдь не весом царственного полутрупа, а кровавой мясорубкой, в которую ему пришлось попасть на подступах к Чиншиновой башне. Пошатываясь и более всего боясь подскользнуться на залитых кровью каменных ступенях, он медленно пополз вниз по крутой лестнице, словно старуха, ощупывая стопой каждую ступень перед тем, как встать на неё. Из пропасти справа поднимался свежий ветерок, игриво треплющий его за рукав холодными пальцами, и Марку подумалось, что он верно перебросил тело именно через правое плечо, чтобы не дай бог не глянуть вниз, туда, где завитки тумана, поднимающиеся от невидимой реки на невидимом отсюда дне ущелья, манили вниз своей иллюзорной мягкостью. Один раз, попытавшись заглянуть за низенький каменный бортик, не огораживающий, а скорее художественно оформляющий отвесный обрыв, Марко случайно наступил на грудную клетку поверженного охранника, слегка промнувшуюся под его стопой. Его тут же бросило в пот, он пошатнулся, выровнялся и быстро сосредоточился на осознании своей цели и на том факте, что растерзанная усадьба по-прежнему полна лис, и, кроме того, кто-то из охраны мог уцелеть. Эта опасность перебила неприятное ощущение обрыва рядом, и остаток пути Марко проделал почти без проблем, если не брать в расчёт, что кровь покрывала ступени сплошняком, превращая кожаные подошвы сапог в подобие салазок, готовых беспрепятственно катиться по гостеприимной багровой жиже до самого низа.
Доскакав чёрт-те как до подножья предательски вьющейся лестницы, Марко выглянул из-за каменной колонны с благоприятными знаками, осеняющими вход на извилистую анфиладу, и бросил быстрый взгляд на двор. Опоенные, обескровленные стражники, там и сям валяющиеся мокрыми мешками и грудами тряпья, казались вполне безопасными. Двор пересекла полуголая лиса, пьяная от крови, измазавшей ей правую грудь, выбившуюся из располосованного ворота платья. Она что-то счастливо пела, точнее, орала, словно купчина, пересёкший с караваном весь путь от Кашгара по пустыням и бесплодным плато и вот дорвавшийся до первой же харчевни. Марко потянул носом воздух и почувствовал, что где-то выдохнул те тряпки, что защищали ноздри от запашистого лисьего дурмана. Он попытался положить тело на пол, но потом просто потянул на себя зубами часть импровизированного савана, отхватив порядочный лоскут. Помяв его челюстями и как следует намочив слюной, он неловко извернулся, прихватил край и, разодрав лоскут надвое, заткнул нос, облегчённо выдохнув ртом. Лиса, какой бы пьяной она ни казалась, внезапно повернулась на этот шумный звук и ощерилась. Марко прижался к колонне, прикидывая, как удобнее вынуть стилет из рукава, но лиса опознала его, рассмеялась колокольчиком и упорхнула по направлению к главным покоям усадьбы, где, судя по всему, оргия и не думала прекращаться, а наоборот, только- только подходила к пику своего похабного веселья.
Марко быстро перебежал двор, по-вороньи тяжело перепрыгивая через валяющихся стражников и с тревогой ощущая колебания тела на плече в те минуты, когда его прыжки отдавались в животе Чиншина гулким внутренним чмоканьем. Выйдя за ворота, он с удовлетворением отметил, что пугающее, мерзкое чувство холода и ощущение загустения воздуха почти прошли. Он дошёл до поворота, где одиноко стояла опустевшая лисья арба без возницы, явно поспешившего исполнить роль прислуги на отвратительном пиршестве в усадьбе. Рядом с арбой растерянно пасся Марков жеребчик, шлея распуталась и висела как сопля, но невидимая любовная нить всё ещё привязывала его к кобыле, потерявшей к нему всякий интерес. Марко присвистнул, подав условный знак, и конёк, радостно кивая, поскакал к нему как жеребёнок, но, не добежав буквально несколько локтей, внезапно озадаченно плюхнулся на круп, мотая головой. Постепенно в его глазах проявлялся испуг. Он поднялся неуклюжим рывком, визгливо заржал, но Марко снова засвистел, приговаривая: нунунумойхороший, ненужно, ненужнобояться, всёхорошомоярадость, айтымойкрасавчик, эточейтакойхулиган, соскучилсятыпохозяинубратишка? Жеребчик поуспокоился, сливово косясь на свёрток, вокруг которого паутиной вились бесчисленные завитки песка. Марко хекнул, перевалил Чиншина через холку, взлетел в седло и дал коньку шенкелей, желая поскорей убраться из этого проклятого места. Жеребчик рванул было на дыбки, но Марко одеревеневшей рукой ухватил поводья, похлопал конька по шее, забалтывая его, убаюкивая старушечьими ласковыми полупричитаниями, и тот понёсся по большаку, копытами выбивая из камней искры, долго не затухающие в тёмном воздухе.
