Александр Янов - Россия и Европа- т.2
Конечно же, «оракул» опять ошибался. И грубо. После Парижского мира 1856 года Европа была уже совсем нета, что до него. Роли переменились. На «первое место среди царств вселенной» опять претендовала Франция. Наполеон III Бонапарт, вообразивший себя вождем новой континентальной сверхдержавы, был теперь так же высокомерен, как за три года до этого Николай. И сам даже Погодин не решался возразить против его первенства: «Первое лицо в Европе [теперь] — это Бонапарт. Он умен, смел и счастлив, в этом надо согласиться».165 А только что с позором свергнутая со сверхдержавного Олимпа Россия, напротив, вступала теперь в фантом-
Там же, с. 344.
Там же, с. 349.
ную фазу своего наполеоновского комплекса и главной её заботой отныне станет, как и положено в этой фазе, реванш.
Во всяком случае раздел Турции, не говоря уже о Славянском Союзе, больше ей не светил. Добиться бы хоть отмены условий позорного мира. В особенности того из них, что запрещало ей держать на Черном море военный флот. На этом реванше Россия отныне и сосредоточится. До такой степени, что проворонит угрозу со стороны Германии, которую как раз тогда и воссоединял «железом и кровью» Бисмарк. И даже по неизреченной глупости Горчакова поможет коварному канцлеру. Не зря же, как говорит биограф Тютчева К. Пигарев, Федор Иванович «отдавал себе отчет „в невероятной пустоте Горчакова" так же, как и в его „непомерном тщеславии"».166 То-то М.Н. Катков назвал горчаковский МИД «иностранным министерством русских дел»167 и даже сплетничал, будто Горчаков «давал Бисмарку читать им самим еще не просмотренные донесения русского посла в Берлине».168 Так или иначе, однако, очередной проект московского «оракула» оказался опять построен на песке.
Глава шестая Рождение
наполеоновского комплекса |Э 6
пункта» Заключая разговор о первичной наступательной фазе наполеоновского комплекса в России, интереснее, однако, поговорить не столько об ошЛбках Погодина или Тютчева, классиков, если можно так выразиться, последнего консенсуса николаевской эпохи, скользко о том, что уцелело от этого консенсуса во всех бурных реформах и революциях, потрясавших постниколаевскую Россию на протяжении полутора столетий. О том, короче, что дожило до наших дней. По иронии судьбы в этом уцелевшем ядре старого консенсуса насчитал я тоже, как и в первоначальных европейских условиях мира, отвергнутых Николаем, четыре пункта.
«Литературное наследство», M., 1935, т. 19-21, сс. 200, 203.
Там же, с. 203.
Там же, с. 207.
Прежде всего никому из классиков николаевского консенсуса не приходило в голову усомниться в том, что Россия задумана Богом как империя. Полтора столетия спустя множество серьезных и ученых людей в России по-прежнему в этом не сомневаются. Доктор философских наук В.В. Ильин даже убежден, что «без империи нет России, натурально они принадлежат друг другу».169 А. Б. Чубайс согласен. Пусть хоть «либеральной империей» должна стать, по его мнению, Россия, но империей непременно. Более того, А.Г. Дугин сурово предупреждает, что за любым
«промедлением в собирании Империи (не говоря уже об отказе от геополитической экспансии России) неминуемо последует большая евразийская кровь».170
Во-вторых, не сомневались классики, что для полноценного функционирования России ей почему-то непременно требуется некое «дополнение». Шла ли речь о Польше, которая «должна была погибнуть», и о «православном Папе в Риме», как думал Тютчев, или о Балканах и Восточной Европе, как полагал Погодин, или о Всеславянском союзе — с Россией в качестве «гегемона», — как уверен был Данилевский, но без «дополнения» ей никак нельзя. Циник усмотрел бы в этом что-то вроде комплекса неполноценности, но вот православный фундаменталист Егор Холмогоров убежден, что, напротив, Россия имела законное право на любое «дополнение», поскольку «была лидером Европы, её центром, решающим фактором в мировой политике».171
Погодин так в свое время суммировал это превосходство России над Европой: «В противоположность русской силе, целости, единодушию у них распря, дробность, слабость, коими еще более, как тенью свет, возвышаются наши средства».172 Отсюда следует, по мнению того же Холмогорова, что, если Россия по-прежнему хочет оставаться «решающим фактором в мировой политике», противостоящим европейской «дробности», требуется обязательно восстановить её былую «силу, целость, единодушие». Заметьте, что «свобода» точно так же исчезла из этого перечня, как исчезла она
В.В. Ильин. Новый миллениум для России: путь в будущее, М., 2001, с. 191.
А.Г. Дугин. Цит. соч., с. 173.
Е. Холмогоров. Битва за историю, www.traditio.ru
с. 3.
М.П. Погодин. Цит. соч., с. 7.
у раннего Погодина. Для полного сходства, впрочем, не хватает в перечне Холмогорова лишь «беспредельной доверенности и преданности царю».
В-третьих, согласны были классики старого консенсуса в том, что, поскольку Россия — единственная из великих держав представляет в мире вселенское христианство (в отличие от «отступнических» католицизма и протестантства), превосходством своим обязана она не одной лишь силе и преданности царю, но и истинности своей веры. Поэтому, считали они, Россия не может не быть православной империей. Тем более, что, говоря словами Тютчева, «сво- n бода совести есть бред».173Справедливости ради скажем, что, хотя доктор исторических наук Н.А. Нарочницкая полностью разделяет зто фундаментальное убеждение классиков и, более того, видит в нём непременное условие возрождения России, в некоторых частностях она, подобно Холмогорову, все же с ними расходится. Например, в том, что «в истинном, освященном христианством национализме, — говорит она, — суть православного поиска в преодолении собственных грехов».174 Странное, впрочем, согласитесь, замечание. Почему, спрашивается, преодоление грехов — исключительная прерогатива именно «православного поиска»? И какое отношение имеет к этому национализм? И как вообще может национализм быть «освящен» вселенским по определению христианством? Совершенная ведь бессмыслица.
Тем более, что крупнейший специалист в этих сюжетах князь Е.Н. Трубецкой ни на минуту не сомневался, что после разящего анализа Владимира Сергеевича Соловьева никакой «истинный, освященный христианством национализм» в принципе невозможен — по крайней мере, для сколько-нибудь образованного христианина. И что именно поэтому его современники (Трубецкой писал это в 1912 году) больше не могут, в отличие от классиков, «отождествлять православное со вселенским... это значило бы вычеркнуть из своего образования Соловьева».175 Ясное дело, Нарочницкая вычеркнула. Ведь пишет она много десятилетий спустя после Трубец-
Поли. собр. соч. Ф.И. Гютчева, Спб., 1913, с. 200.
«Завтра», 25 июня 2003.
«Русская идея», с. 245.
кого. Причем грозных, катастрофических десятилетий, которые произвели, по словам современного политолога В.В. Лапкина, «непоправимые разрушения в культуре, духовности, ментальности, системе ценностей россиян».176 Как после этого ожидать от советской барышни теологической образованности?
По-настоящему важно здесь, однако, другое. А именно, что смесь религиозного сектантства с «геополитической экспансией», вдохновлявшая классиков консервативного национализма в николаевские времена, не только пережила и 1917-й и 1991-й, но, если верить Нарочницкой, именно сейчас, в XXI веке, обещает принести, наконец, «положительные плоды». «Можно судить по тому, — говорит она, — что мои идеи, которые для сочувствующей, но встроенной в систему публики, казались эпатажем, теперь идут нарасхват везде и во всех ведомствах, вплоть до самых высоких». Причем, расхватывают их все: «бизнесмены, профессора и высокопоставленные сотрудники».«Такое оздоровление общественного и национального сознания», — как называет Нарочницкая новую популярность московит- ского фундаментализма среди высокопоставленных сотрудников, — «неизбежно родит положительные плоды». В чем именно будут эти «плоды» заключаться, автор нам не сообщает. Но судя по декларациям её более откровенных единомышленников, речь все о том же «собирании Империи» (с большой, конечно, буквы). Недаром же, заключает она, «наши воинственные западники в панике» от успеха её идей.177
И если обратимся мы теперь к последнему, четвертому пункту, в котором согласны были классики последнего николаевского консенсуса, то и там ведь найдем то же самое. И в хорошо знакомой нам упаковке: воссоединение славянства под присмотром (и гегемонией) России. Впрочем, в отличие от своих сегодняшних эпигонов, классики, как правило, не позволяли себе отзываться о «поглощенных» империей народах уничижительно. Говорили они о «братстве», а не о «патронируемых территориях», как тот же, допустим, В.В. Ильин. «Славяне были затерты историей, — объяснял Пого-
