Эммануил Райс - «Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978)
Я с ним горячо спорил, обвинял его в узости. А вот теперь сам вынужден указать на количественно значительную категорию русских стихов, для меня поэзией не являющихся: Некрасов, Маяковский, Твардовский, Вы…
Ввиду Вашей любви к Маяковскому, Вы, надеюсь, не обидитесь за такое соседство.
Почему это так? Не знаю. Верно, причина этого кроется где-то в глубинах моей субъективности. М. б., из-за того, что вся эта «поэзия» — «прикладная»? Не знаю, но у всех этих авторов (от Некрасова до Твардовского) я непрерывно чувствую внутреннюю фальшь и им не верю. Если даже у Некрасова можно сделать исключение для 2–3 стихотвореньиц: «Маша», «Утро» — то и они фальшивы насквозь.
У Маяковского я бы сделал исключение для его футуристического периода (1910–1918 прибл<изительно>) и для «Про это». От всего остального — претит! — Ложь, фальшь, ходульность, пошлость, особый вид сухой пошлости (в отличие, напр<имер>, от И. Северянина, мокрой, ему свойственной). (В прочем, кажется, наша оценка Маяковского совпадает.)
О Твардовском и говорить нечего — его благонравные фельетоны, в которых ничего, кроме послушания и потрафления, не найти — мерзки! Хотя «Василий Теркин», в советских условиях, и является почти что смелым поступком (не Сталина похвалил, шутка ли сказать!), все-таки больно и стыдно, что после Блока и Хлебникова, после Пастернака и Клюева, после Цветаевой и Ходасевича такие грубо-плоские стишки, замешанные на квасном ура-патриотизме (Теркин и Смерть), могли обратить на себя внимание образованных русских людей.
Сознаю, что у всех вышеозначенных (Некрасов — Твардовский и Маяковский в своем падении) словесная ткань очень замечательна — отличается новизной, богатством и разными там звуковыми и иными достопримечательностями. Но… вижу в этом лишь указание на то, что одной словесности недостаточно для того, чтобы получилась поэзия, тем более что эти люди в большой мере проституировали свой дар.
Что же касается Вас лично, то Вы и не фальшивы и не заинтересованы (Ваша биография доказывает противное). Но… одно из двух — или, несмотря на Вашу культурность и на сравнительно благоприятные условия в Ленинграде (см. «Нов<ый> журн<ал>»[83]), советская «эпоха» наложила на Вас свою неблагодатную печать, видно, что и Вам не удалось отделаться от твардовщины, увы!
Но вероятнее другое: сила Ваша не в стихах, а в литературной критике. В Вашей поэме лучшее — «литературность», не в смысле правильности и гладкости (попадаются шероховатости вроде
«В век выхолощенных душ»[84] —
тут один слог лишний, и можно найти еще примеры), а в смысле Вашей пропитанности литературой, реминисценциями из классиков, литературной проблематикой и т. д., вроде «север вреден» или «покой и воля». Вообще Ваша поэма «ситуируется» в чистой литературе, все ее темы «ад — рай», «возлюбленная» и т. д. взяты под чисто литературным углом зрения, и правильнее всего, как «жанр», было бы назвать ее «литературная шутка».
Но… это ли поэзия? Где относительно Ваших стихов смысл немецкого слова «Dichtkunst». т. е. искусство сгущения, концентрации? Где в Ваших стихах глубочайшее, ответственнейшее, серьезнейшее, последнее выражение квинтэссенции Вашей личности или хоть стремление к нему?
Вы мне укажете на замечательных поэтов-шутников Lewis СаггоГа, Христиана Моргенштерна (Galgenlieder[85]) или на А.К. Толстого. Но… сравните и Вы увидите 2 вещи: во-первых, они несравненно гуще Вашего, у Вас слишком легко наговорено, разжижено. Во-вторых — у них за шуточной внешностью кроется очень глубокое метафизическое зерно. И этого я у Вас, при максимуме внимательного и благожелательного чтения, не различил — да и Ваша ли это природа? Тоже сомневаюсь.
Так что же остается: честный Твардовский? Для Вас я бы хотел лучшего!
В Вашей поэме (как и в прежних стихах) попадаются приятные частности, удачи, как, напр<имер>, про чертей
Хорошие ребята,
Мохнатые хвосты
или
стихом нальется проза
или
Но все дороги к Богу
Крапивой заросли…
и есть еще.
Но этого мало.
Не вижу дурного в том, чтобы замечательный критик В. Марков, от времени до времени, разражался стихотворной шуткой, но он лучше моего знает, что это не поэзия. Вот у Хлебникова:
Нам только корку хлеба
И каплю молока,
А солью будет небо
И эти облака…[86]
Не отсюда ли Ваше:
Давай краюшку хлеба,
Народный тарарам,
А что такое небо,
Не так уж важно нам.?
Сравните сами…
Но писать все это мне было немного тягостно потому, что многие почему-то ценят в себе только поэта. И ударить по поэту у ближнего часто значит ударить по самому чувствительному, больному месту.
Заранее сам очень жалею, если и у Вас так дело обстоит, но все-таки считаю, что правильнее было сказать Вам искренне то, что думаю о Ваших стихах, чем пощадить Ваш стихотворный violon d’Ingres[87].
В Вашем случае это особенно досадно, ибо у Вас есть нечто очень ценное, нужное и прекрасное, а в нашей литературе, особенно бедной по этой части, почти спасительно необходимое: критика!
Ваш подлинный дар и реже и нужнее дара поэтического и так же прекрасен, как и он. Вот Америке в этом отношении повезло! У нее целая плеяда замечательных критиков: Allen Tate, Randal Jarrell, R.P. Blackmur, не говоря о Yvor Winter, F.O. Matthiessen, D.R Bishop[88] и о многих других, хотя и менее замечательных, но тоже очень ценных и недостающих нам.
Почти все они пишут или писали и стихи. Неужели их часто бледные стихи должны затмить их литературную критику?
А Вы у нас — единственный. Ах, как бы мне хотелось окрылить Вас сознанием не только ценности, но и важности Вашей критики. Ходасевич, Д.П. Мирский и Вы — все остальное, увы, или пустыня, или бессовестное подхалимство, или просто непонимание, «в чем дело» — всех этих Сакулиных и Пиксановых (чтобы не говорить о заведомых марксистах) — путающих литературу с пропагандой экономических шпаргалок и с междупартийной грызней.
Поэтому рад теперь повернуться к лучшему у Вас — к Вашим статьям.
В первую очередь (и в этом, м. б., отчасти суть статьи о зверях) — очень важно, что Вы осмелились заговорить об оценке «всего человека в придачу».
Нет ничего более для меня отвратного, чем «прикладная» поэзия и оценка ее по всевозможным партийным и иным идеологическим признакам. Все это — ошибка, если не недобросовестность.
Но моральная оценка личности поэта — мне всегда казалась касающейся самой сути поэтического дела.
Все дело в том — какая моральная оценка. Если осуждать Бодлера за недостаточную респектабельность, а Фета за недостаточную новизну, то, конечно, цена такой оценке — грош.
Но если поставить проблему о целокупности личности поэта — то это непременно связано и с оценкой ее, ибо есть какая-то неполнота, недоговоренность в оценке личности вне моральных критериев, вне общего суждения о ней.
Но тут возникает важный вопрос. Лично мне, по судьбе, пришлось встретиться с довольно многими поэтами, как русскими, так и иностранными, и, по правде, моя моральная оценка их (это человека, почти больше всего в жизни любящего поэзию) — крайне невысока. Попытаемся сличить наш опыт. Возможно, Вам тоже известна шокирующая гордость почти всех их, достигших хоть какой-нибудь известности. Это не законное сознание собственного достоинства, а какое-то нежелание ни с кем и ни с чем считаться, наплевательство на всех и на вся, как если бы весь свет был бы перед ними в неоплаченном долгу.
Не я буду отрицать ценность того, что они дали или дают, ни заслуженную ими за это от нас (читателей) благодарность. Но опять-таки дело это не ихнее, а наше. И если читатель бывает писателю неблагодарен при встрече — то это вина читателя. Если же писатель ведет себя так, как будто благодарность ему полагается по праву, и ее требует, то моральные роли поворачиваются в обратную сторону.
Все это мало относится к русской литературе, потрепанной революцией и прочими бедствиями, хотя и у нас бесцеремоннейшее попрошайничество и прихлебательство (человек с именем такой-то (и с именем очень заслуженным), объявляющий в печати, за своей подписью, мецената, щедрого на водку, Шекспиром — увы, не единственный и даже не наихудший пример), нарушение данного слова, политическая беспринципность и т. д. тоже цветут махровым цветом.
Но не случалось ли Вам сталкиваться, напр<имер>, с английскими или французскими писателями. За 2–3 благородными исключениями (Gabriel Marsel или покойный Orwell) — ну как их просто квалифицировать!
