Орехов Виталий - Демиургия
– Не перебивай меня, брат, ты добьешься своей цели, или ее внешней стороны, ты сделаешь, то, что страшнее войны, а точнее берет свое начало и завершается в войне. Я не буду говорить, что будет потом, но да, революция уничтожит все порядки, против которых ты будешь бороться, ты построишь новое государство, но всех целей ты не добьешься и никто не добьется в жизни, ибо они недостижимы, и это ты также должен понять, как и то, что за тобой придет он… Тот, который разрушит идею, самое важное и единственное, что есть у тебя, кроме желания разрушить предыдущее, полагающее основы. Он, он разрушит все, что построил ты и создаст новое царство тьмы, тьмы, которая будет жить независимо от тебя, этот Цезарь будет жесток и зол на мир, в котором ему не нашлось места, но он, слабое по сути своей создание, окунет мир во тьму, пронзающим страхом задевающую каждое сердце человеческое. Он сделает мир своим! И это, это после стольких трудов, которые ты и товарищи, – это слово Александр произнес с ненавистью, – вложили в дело свое, после крови наступит новая кровь, отдающая резонансом по всему свету! Ты, брат, ты не освободишь мир и народы! Чтобы ты не делал, человеческая природа, нелогичнейшая по сути своей, возьмет верх и все, ради чего ты боролся, обернется мраком. Он подчинит себе мир, но и он уйдет, и твое государство, созданное на крови просуществует одну лишь жизнь человека, не более,.. все остальное не зависит от тебя, ты должен лишь сделать выбор! Продолжишь ли ты борьбу, которую начал? – Александр говорил удивительно медленно, внушительно четко и отрешенно.
– Если нет?
– А если нет, то порядки разрушатся все равно, ты ведь этого хочешь? Ненавидимая тобой монархия будет свергнута в любом случае, но царство равенства построено не будет, ведь человек… человек, он, понимаешь, такое существо, которое не может бороться за равенство не имея своей мысли. Таких, как ты – единицы. Ты знаешь это, но веришь, что люди, идущие за тобой изменятся, ты к чему их ведешь?! Знаешь ли ты это? Сделанный тобой выбор будет настолько важен, что это будет оказывать свое влияние на миллиарды людей после тебя, но ты целей не добьешься, Володя, приняв борьбу, ты не будешь счастлив уже никогда… Ты понял меня?
– Да. – сухо и коротко ответил Владимир.
– Отлично. Тебя удивляет наш разговор?
– Нет, уже нет. – Владимир стал чрезвычайно серьезен.
– Значит ты уже понимаешь.
– Понимаю что?
– Мы связаны, мы очень похожи с тобой. – Александр говорил четко.
– Нет, и никогда. Я не делаю ошибок.
–Там я многое понял и изменился. Сейчас это уже не имеет значения, важно другое: все, что произошло и происходит, не является случайностью. Когда-то я умирал, как будто я мог наблюдать свою смерть со стороны, но там я изменился. Я, так же как и ты сейчас, был уверен, что это невозможно, что «там» не существует, но, тем не менее, это произошло. Я не умер. Никто не умирает здесь. Я пришел к тебе, – каждое его слово чеканилось маршевым стуком, – и сейчас я здесь не так просто. Володя, ты виновен в том, что я после смерти столько понял, и я должен был умереть, чтобы понять, понять все и прийти к тебе. Свободен ли я?
– Поздравляю, – сказал Володя, при этом, в его словах не было ни радости, ни усмешки, ни эмоции, он говорил, как брат.
– Поздравляешь?!. – Александр замолчал и сделал паузу, – Тебе хорошо известно, как обманчиво внешнее благополучие и внешность вообще, поэтому я скажу тебе, почему я здесь. Я здесь, не потому что свободен, а потому что ты связан условностями, которые ты же и придумал. Не замечать и не видеть, мы никто не видим этого, пока не придется… – Опять пауза. – Я здесь из-за тебя! Я должен тебе все сказать, что будет побуждать или усмирять тебя. Что будет вести к действию или бездействию, что должно влечь или отвлекать. Что должно определять цели. Цели, связавшие нас. Меня привел сюда ты, Володя, и ты должен осознать и понять это! Я должен… Ты сам решишь, когда все кончится. Только тебе решать, избежать ли этого…
– Я сам сделаю верный выбор.
– Я знаю это, я верю в это. Важно, какой выбор ты сделаешь. Ты чувствуешь ответственность, Володя? От этого решения зависит все. Это решение принять сложнее, чем ответить на бездарный по сути своей вопрос, в чем смысл этой жизни.
– Ты прав. Я сделаю выбор. Ты знаешь, какой. – Володя был серьезен, его глаза выражали чрезвычайную сосредоточенность.
Александр изменился в лице, он не ожидал такого, он верил.
– Почему, Володя? Что ты делаешь?! Зачем именно так ты все решаешь? Зачем? Неужели есть какая-то идея, или тебе просто страшно проиграть?! Так в чем же идея? Это свобода?! Правда? Может, счастье?! Или ты борешься за равенство? Иллюзии, Володя, все неправда, тлен! Попытки лишь! Все это, столь же искусственно! Володя! Ты не можешь победить. Есть ли смысл в борьбе?! Почему, Володя, брат, почему?
– Я…. – Твердо, но тихо ответил брат.
– Что?!
– Я выбрал так. – Володя сказал почти шепотом.
–Это мир, где нет правды, нет правды! – Вскричал Александр.
– Ты прав, Александр. Но у меня есть выбор и я его сделал.
– Будь по-твоему… – Александр сказал это удивительно смиренно и тихо.
Он повернулся и неслышно ушел. Владимир как будто не заметил, как он удалялся…
– Herr Iljin, Herr Iljin, entschuldigen Sie mich bitte, ich bin gezwungen, Sie zu wecken. Ist mit Ihnen alles in Ordnung?17
– Что?… Что? Как… а, Ja, ja, in Ordnung. Alles ist in Ordnung.18
– Wir werden geschlossen, ich sehe, wie m?de Sie sind, aber es ist schon Zeit…19
– Ja, sicher. Ich muss weg, ich muss, ich muss ein bisschen bummeln.20
Владимир встал, быстро взял вещи в гардеробе и ушел навстречу Цюрихскому закату.
Горизонты
Будущее – туманный горизонт.
Святополк Мирский
– На 17-й… Под упреждением полсекунды… Пли! – прозвучал суровой голос, выработанный у артиллериста за годы службы, и снаряд с приданной огневой мощью пролетел в направление вражеских диспозиций.
– Бух! – разнес он какую-то сельскохозяйственную постройку…
– Заряд на 24-ую… без упреждения… дробью… Пли! – произнес тот же голос, и смертельный дождь понесся сеять смерть.
– Бу-Бух! – где-то совсем рядом взорвалась австрийская граната.
Легким, но так не выносимым аккомпанементом вступили музыканты с винтовками – второй взвод вступил в огневую схватку в метрах 800 отсюда.
– Фью.. Фью.. – уже совсем над ухом Зеркалова проносились пули.
– Это еще хорошо у них чего-то пулеметы молчат. Видать перебросили, мы не то для них… – заметил ассистент и почему-то усмехнулся.
– Зажим! – приказал Зеркалов, игнорируя последнюю реплику ассистента. Ассистент Котоев достал из зеленой сумки с красным крестом зажим и вложил в протянутую руку врача.
– Убирай кровь, пока я буду зашивать. У офицера венозный катарсис. Работать надо быстро, если хотим, чтобы он не умер. Возможен сепсис, кликни сестру, прикажи камфорный аякс…
– Это.., Вадим Михалыч, мож до обоза? Тут перестрелка, а мы тут с вами катарсис лечить будем…
– Выполнять, Котоев.
– Есть, – с неохотой ответил ассистент и, позвав сестру, принялся убирать кровь.
Пока шла эта незамысловатая операция бойцы второго взвода, теснимые силами противника, отступали, все ближе приближая силы врага к сестре, Котоеву и Зеркалову. Кавалерийская атака с фланга, предпринятая Ротмистром Есауловым провалилась, захлебнувшись во встречной контратаке немецкой пехоты, во много раз превышающей численность русской кавалерии. Еще держался правый фланг, обеспеченный поддержкой артиллерии, почти всей переведенной в режим ближнего боя. Это не давало вражеским войскам прорвать полосу первой заставы и ворваться к штабу, который уже давно был эвакуирован, но об этом знало только высшее командование участка и несколько фельдфебелей по особым поручениям…
Зеленоватое небо Галиции, кое-где затянутое свинцовыми тучами начало смеркаться, но не только солдаты обоих армий не замечали этого, но на это не обратила внимание и сама природа. Редко залетавшая в эти места в последнее время птица как ошалевшая металась между снарядами, пытаясь выжить и проклиная все и вся, а главное саму себя, за то, что очутилась здесь. Деревенские дома стояли совершенно пустынны, но не потому, что заброшены (местные жители ушли отсюда еще за месяц и переселились в тыл, тем же, кому некуда было идти, оставались здесь до последнего, пока не услышали выстрелы, а потом и вовсе сгинули неизвестно куда, таких, впрочем, было меньшинство), но потому, что даже расквартированные здесь военные были на поле боя и либо сражались, либо ждали приказа к бою, либо уже больше никогда в бой не вступят. Сформированные Оппелем медобозы изредка увозили раненных в тыл, и еще реже возвращались. Госпиталь стоял в 35 километрах к востоку, за окопами, и основная забота полковых врачей была обеспечить раненным возможность выжить, пока их будут перевозить до госпиталя. Обеспечивать медицинскую помощь тем, кто до госпиталя не дотянет, было категорически запрещено. К счастью для солдат четко не оговаривалось, кого считать «безнадежным» и это оставалось на совести врачей, которые помогали всем, кому было возможно. Для критических случаев существовали сестры милосердия, подготавливавшие солдат к последнему пути.
