Максимов Юрий - Христианский квартал
- Да, дядя Петя.
- Кате нужна помощь. А потом ещё больше понадобится.
- Конечно, дядя Петя.
На этом разговор закончился.
Мне хотелось верить, что дело прояснено и трагедий больше не последует.
Но всё оказалось не так просто...
* * *
Не хочу, чтобы вы представляли Мату, как какую-нибудь болезненную маньячку.
Она очень задорно улыбалась, хоть редко, но, что называется, метко. На её улыбку сразу же хотелось улыбнуться в ответ. Вообще была очень живая по натуре. Субботними вечерами мы втроём смотрели избранные фильмы, я сам выискивал их по прокатам, - только качественное. А потом обсуждали впечатления на кухне, за сушками и чаем. У Маты случались интересные наблюдения.
Катя научила её красиво одеваться. Ни о каких серых платьях до пола уже и речи не было. Вместе они мотались по рынкам, вместе подбирали. Ей нравилось светлое - белый, бежевый, бледно-голубой цвета. Ещё она очень полюбила зиму. Из-за снега. Могла часами смотреть из окна на метель и мотающиеся на ветру плакучие ветви берёзок во дворе. Как японцы на свои сакуры смотрят. Запомнилось: в синих сумерках на фоне окна неподвижный девичий силуэт, тонкая такая, с двумя косичками...
Но часами - это если дел по дому не было, а такое выпадало нечасто.
Я уже писал, что почти все хозяйственные обязанности взяла на себя воспитанница. При этом, находясь в полном послушании, Мата всегда держалась очень самостоятельно. Всегда чувствовалось: она делала так, потому что сама хотела и сама для себя решила, а не потому, что кто-то решил за неё, или она не могла иначе. Могла.
А не любила, кстати, позднюю осень. Слякотные ноябрьские дни, вроде того, в который она прибыла на российскую землю.
С отцом Мата переписывалась, но довольно вяло. Судя по её словам, старый негр неизменно передавал мне поклоны. Ну-ну.
Как-то я заметил - Мата забыла на кухне блокнотик. Он оказался мелко исписан арабской вязью. Письма отцу? Дневник? Стихи? Или... списки обречённых? Не знаю, с арабским я не в ладах, но в любом случае какая-то отдушина у неё была.
Месяцев через семь после пополнения нашего семейства, Мата крестилась. Сама. Мы с Катей никак её к тому не подвигали, вера - сугубо личное дело человека. Может, так она исполняла волю отца. Может, так на неё повлияли крестины Ванятки. А может, ещё что. Она любила читать много разного. Почти всё свободное время или читала, или по интернету бродила. Комп с подключением мы ей ещё на аттестат подарили. Я надеялся, что она хоть по сети друзей найдёт. Но - куда там. Самообразованием занималась. С Россией знакомилась. Религии изучала.
* * *
Кажется, целый год, или даже полтора смертей не было. Но и о социализации пришлось забыть. Мата грела питание, стирала пелёнки, подмывала Ванятку, нянчилась с ним, когда Катя отдыхала. Интересные песенки она ему напевала. Национальные. Я подслушивал через дверь. Это даже не арабский был, наверное, волоф или ещё какой из негритянских языков Мавритании.
Поневоле вспоминалась жара, приземистые улицы Нуакшота, сморщенный чёрный старик с белой бородкой и пыльный запах тканей. В такие моменты я размышлял: как сложилась бы наша с Катей жизнь, пройди я тогда мимо? Отчего-то картинки выходили всё очень скучные и блеклые.
Однажды ночью, уже в начале осени, я проснулся от криков. Кричали на улице. Первые секунды думал: пьянь песни горланит. Но нет. Кого-то избивали.
- Петя, звони в милицию. - тревожно сказала Катя. Она тоже не спала.
Я откинул одеяло, встал, нашарил в темноте тапки и зашаркал в коридор. Ванька мирно сопел в кроватке, слава Богу, со сном у него полный порядок.
Только потянулся включить свет, как вдруг понял, что крики прекратились. Будто выключили их.
И в наступившей тишине - тяжёлые вздохи из-за двери напротив.
Я шагнул, помедлив, коснулся ладонью холодной доски и замер - в темноте, посреди коридора, слушая прерывистое, с хрипом, дыхание.
- Мата...
Шорох, шлёп босых ног о пол, шёпот с той стороны:
- Да... дядя Петя?
- Тебе чем-нибудь помочь?
- Нет... я... сейчас справлюсь... спасибо...
Так мы ещё какое-то время стояли, молча, по обе стороны плотно закрытой двери...
* * *
Утром я сидел на кухне и глядел в окно, сквозь позолоченные сентябрём берёзки. Человечки в серой форме что-то рассматривали возле дома напротив. Трупы увезли ещё раньше. Мата была тут же, гремела посудой под шум льющейся воды. Катя только что пошла с Ваняткой на прогулку.
- Тебя что-то печалит, Мата.
- Да, господин. - вода смолкла, - Я устала забирать жизни...
Несколько листиков слетели с жёлтых веток и закружились к земле.
- ...я бы хотела... дать жизнь.
Слова заставили обернуться. Мата смотрела на меня. Большие тёмно-карие глаза.
- Так ведь... - горло вдруг перехватило, пришлось откашляться, - придёт время, ты сможешь найти жениха... В университете, когда восстановишься, или ещё где... Да тот же Антончик...
- Мой отец отдал меня в жёны вам, господин.
Сердце стянуло. Я опустил взгляд, уставившись в пол перед Матой.
Всё стало ясно.
Мата знала, что я не могу взять её в жёны. Знала, что вольна здесь выбирать себе любую жизнь. Знала, что в России никто не швырнёт в неё камнем. Но то, что дало ей страшный дар, сидело очень глубоко - глубже разума, глубже чувств. Разрушить оковы можно было только внутри этой логики.
Но... я не мог этого сделать. Верите, иль нет, но я никогда не изменял Кате, не искал "леваков" и был вполне счастлив. И саму Мату я воспринимал... совсем иначе.
Но не мог и оставить всё как есть. Теперь, когда знаю...
* * *
Как только у нас это получилось, Мата ушла. Ветреным ноябрьским утром я остановился у ларька купить пива, и мои пальцы нашарили в кошельке вместо купюр сложенную бумажку. На листке, аккуратно вырванном из блокнота, синела надпись: "вы ведь не отказали бы мне, попроси я об этом". И это, кстати, была сущая правда.
В тот миг я понял, что больше не увижу её.
Странно теперь себя чувствую. Зная, что где-то живёт женщина, которая, как сказали бы древние, носит под сердцем моего ребёнка. То есть, оно, конечно, совсем не под сердцем, но древние умели говорить красиво. И при всём том - я не познал её, ни разу не целовал, и даже не касался. Странное чувство. Вы уже, должно быть, догадались. Экстракорпоралка - дело затратное, тут одних моих заначек было мало, пришлось к Мишке в долг влезать. До сих пор ещё с ним, кстати, не расплатился.
Итак, что в сухом остатке? Вроде и желание Маты осуществил. И Кате, вроде, не изменил.
А на сердце всё равно как-то не так... тяжело...
Иногда, напившись, напоминаю себе, что обычный спермодонор в точно таком же положении живёт себе, и в ус не дует. А ещё думаю, что новые технологии неизбежно уродуют привычный нам уклад жизни. Как знать, не станет ли мой случай прообразом семьи будущего? Но - чего стоят эти самоутешения?
Наверное, надо попробовать на исповедь сходить. Так, пожалуй, будет правильно. Но не могу. Тяжело пока. Не соберусь никак. Вот эти писульки, может, окажутся чем-то вроде репетиции. Подготовки. Посмотрим.
Наверное, пару строк надо черкануть, что называется, вместо эпилога. Ну... Ванька говорит уже вовсю. В доме стало заметно грязнее. Катю опять мучают мигрени, а я хожу за обезболивающим в аптеку, что на нашей улице. Антончик всё ещё позванивает иногда - не вернулась ли она? Удивительное постоянство, не ожидал от племянничка. Ведь уже четыре года прошло с тех пор, как он стал ей названивать.
Когда Мата исчезла, большой переполох вышел. Катя долго привыкнуть не могла. Я придумал сказку, будто Халид со смертного одра в очередном письме вызвал дочь, и та немедленно улетела в Мавританию. Так себе сказочка, но поверили родные.
А куда им деваться?
P.S.: Купил недавно щербаковский учебник арабского. Учу теперь, самоуком, когда минутку выкроить удаётся. Туго идёт. Эти... породы глагольные, да по пять вариантов написания у каждой буквы... мрак! Но - надо. На листке том, что Мата мне в кошелёк сунула, с другой стороны что-то этой самой вязью выведено. Интересно узнать. А к переводчику обратиться не решаюсь - мало ли...
Второй вариант концовки:
Мата окончила читать, но ещё несколько секунд глядела на исписанный листок. Невольно вздрогнула, заслышав:
- Что-нибудь ещё? - официантка дежурно улыбнулась.
- Счёт, пожалуйста. - такой же улыбкой ответила Катя.
- Одну минутку.
На столике между двумя женщинами располагалась лишь синяя папка со стопкой исписанных листков, да две чашки кофе, - нетронутая, и полупустая.
- Ну, как устроилась? - поинтересовалась та, что постарше, машинально поправляя выбившийся локон.
- Спасибо, хорошо. - та, что моложе, отложила последний листок в папку, - Хороший город. Тихий. Детей много на улицах. А дома так поставлены, что всегда дует ветер. Это... интересно. Как Нуакшот.
- В смысле?
- Нуакшот переводится как: место, где дуют ветра.
- Да, забавно.
Несколько секунд обе молчали, глядя на синюю папку.
