Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута
Говорит Селибор таковы слова:
“Гой еси, Годлаве Мечиславович!”»
- Вот откуда книжник взял это «Гой еси!» - догадался Беркут. - А я сперва было думал, он по-чердынски что загнул...
- Не перебивай?
- Тогда быстрее до дела добирайся!
- Мы что, куда-то торопимся?
- Не то чтобы очень, но, пока ты эту былину доскажешь, запросто можем Самкуш проехать!
- Если будешь перебивать, то и проедем!
«Гой еси, Годлаве Мечиславович!
Не спится мне в колоде, вечный сон нейдет,
Вот решил тебя просить о помощи.»
- Ну, дальше я помню! Призрак Селибора говорит, что не может перейти через Калинов мост, пока кто-то не отомстит за Рерик. Годлав обещает отомстить Гнупе, внуку Гудфрида-колдуна, что затопил город и угнал ремесленников в неволю. Селибор отпускает корабли, и понеслась. Так что, Годлав не видел призрака? - разочарованно спросил сын наволокского воеводы.
- Может, и видел, - Боривой улыбнулся. - Хёрдакнут у толстого Свина в Зверине ему продал нарвалий рог, а потом они вместе в такой хлам нарезались, что не то что Селибора, а самого Сварожича могли лицезреть. Но Годлава подначил на Гнупу пойти никакой не призрак, а тот же старый йеллингский воевода, помяни мое слово - Гудфридов род и доней допек набегами. Хотя отомстить за Рерик все равно надо было, так что в былине и красивее, и по существу верно. Или вот про Горма и Асфрид... Тоже сказ краше вышел. Мстивой говорит, никакой любовью и разлукой там и не пахло, Горм эту дундулю при первой же возможности в нуиты переправил.
- Больно легко ты про это говоришь - «кое-что переврал, в былине красивее,» - вставил Беркут. - Нас с батяней Сотко-брехун золотопоясный вообще как в половинчатом дегте со скипидаром изгваздал, а из моего заумного зятя и худосочной вредины-сестры наоборот сделал великого поединщика и красу неписанную. Думаешь, ты невольничий поезд вспять к Самкушу повернул, так теперь про тебя тоже былину сложат?
- А как же! Не у... - прежде чем продолжить, Боривой оглянулся на Смеяну. - Не уши от мертвого осла, а посадничью дочку отбили! Молодечества-то!
Беркут попытался отвесить младшему брату руянского посадника (или воеводы - кто их, бодричей, поймет) оплеуху, но тот легко увернулся. Чтобы хоть как-то поставить не по годам оборзевшего южанина на место, старший венед строго сказал:
- Дурачества, а не молодечества! Еще немного, и я бы деву выкупил...
- Сейчас! Сколько с тебя хотел драть тот лысый? Такую кучу серебра конь не свезет! Ты сам спалился - зачем дал ему знать, что Смеяна тебе знакома?
- А что ж мне еще делать? Проезжаю мимо поезда, вдруг слышу, одна полонянка другой говорит: «Вставай, Смеянушка, не то Пикро кнутом до смерти забьет.»
- Ну, не лупить сходу: «Смеяна Станимировна?»
Беркут на миг смутился, но, отказываясь признать поражение в споре, решил сменить подход:
- А как бы мы плясали, окажись у тех ослоумных ослов на ослах самострелы или луки?
- Луки б нашу броню не взяли!
- А шальная стрела в глаз? Мне батяня обещал ладью и ватагу дать, как свезем письма от Званы да Быляты червленым книжникам да с ответным письмом вернемся. А ты... Потаенное вежество мешаешь с дракой, замысел вестницы дурью под угрозу ставишь!
- Ну ладно, ее бы выкупили, а с остальными горюшами как? Не у одного Селимира посадника внучку угнали!
- Верно, Боривоюшко. Не кори отрока, Беркут Лютович, - вновь вступила в разговор Смеяна. - Как суждено, так и случилось.
- Кто их дедов знает, тот пусть тех внучек и выручает? - предложил Беркут, потом вздохнул. - Нет, это и впрямь как-то без молодечества. Ох, Боривой Витодрагович, должен я был для тебя быть хорошим примером, а не ты для меня плохим, да верно говорят - с кем поведешься, с тем и попадешься. Да и не могу тяжко тебя винить. Будь у меня такой меч, я б только и чаял у любой трудности голову сыскать да срубить.
- Так что тебе усатый книжник рассказал про мой меч? Дед им лапчатому змею голову ссек, - Боривой погладил рукоять, крытую мелкочешуйчатой кожей загадочного животного.
- Усатый ничего, а тот, что с бороденкой, сказал, что это очень старая работа...
- Ну, это я и сам знаю...
- Он говорил, китежская, с самого Светлояр-острова115!
- Врешь!
- Погода мне снегу за шиворот насыпь, не вру! - Беркут блеснул знанием бодричской клятвы.
- Ладно, может, ты и не врешь, а откуда червленому книжнику знать?
- Их записи на пять тысяч лет вспять идут, когда сам Китеж еще с Гридьей Вежей торговал. А моя палица, кстати, зовется «сидерорабдия.»
- Ученое слово! А что за хитрость с голубями?
- Да никакой хитрости - голуби как голуби, точь в точь как те, что мы везли.
- Нет, хитрость-то есть, иначе зачем бы их тащить за тридевять земель. Может, внутри у них что запрятано?
- Ну да, в голубе утка, в утке заяц, в зайце бобер, а в бобре четыре кирпича, каждый с заветным словом. Только не лезь проверять?
- А в свитке что? Тоже ученость? Дай посмотреть!
- Смотрел уже, от таких вот, как ты, тайнописью защищен.
- А сам-то! А короб? Глянем?
На этот раз, Беркуту удалось-таки отвесить Боривою подзатыльник:
- Я те гляну!
- Чего ты дерешься? Печати на крышке можно осторожно сковырнуть, а потом каждую на лепешку горячего воска обратно прилепить!
Сын наволокского воеводы в голос рассмеялся:
- Чудилка ты руянская! Вестница может узнать, о чем боги в горних явях говорят, речь котов-баюнов с Белухи-горы понимает - неуж про твою лепешку восковую не прознает? Нет, никакого баловства. Везем короб в стольный град, и разговору конец.
Младший брат Мстивоя погрустнел:
- Больше двух лун дороги, и наверняка без единой хорошей драки по пути...
- Может, и не так долго. Два других возка нам только до Самкуша пасти, дальше полоняне сами пусть разбираются. Возьмем в Самкуше в Свентанином чертоге полдюжины коней или лосей, три обычных седла, одно грузовое. Будь рад, что хоть на ослах едем, а не на овцебыках - на тех, еще на пару недель дольше добирались бы.
- Кто ж здесь на овцебыках... - начал было возражать Боривой, но вовремя остановился. - А книжникам червленым-то мохнатые вонючки с какой дури сдались? Не в квены, чай, шли?
- Похоже, они не великие путешественники. Одно ведают, о другом гадают. Дивились, как я прознал, за каким камнем спрятались.
- То ж совсем простое дело! На остальных птицы сидели, а с того слетели! Хоть справа у них добрая, что для грамотников, что для воинов, но за поприще видно, что всю жизнь в крепости просидели. Скажи лучше, с серебром что сделаем?
- Как что? Пополам?
- Неплохо бы долю выделить, чтоб освобожденным помочь до домов добраться, - заметила Смеяна.
- И то, - без особой радости согласился Беркут - сказать «Нет» язык как-то не поворачивался.
Молодой наволокский ушкуйник искоса бросил взгляд на четыре раза перепроданную и до шрамов поверх шрамов на спине битую кнутом посадничью внучку и с некоторым уважением подумал: «Порода свое берет.» За телегой постукивали копытами кони, чьи поводья были привязаны к кузову. Со стороны холмов раздалось безумное хихиканье - не то общительные, круглоухие и пятнистые звери-оуены116 делили трупы, не то пещерная нежить предвкушала приближение заката. Впереди от возка предупредительно затрубила слоница, мол, шляются всякие, слоняток пугают. Мысли Беркута обратились к былине, которая, по уверению Боривоя, непременно должна быть сложена. Обычай требовал, чтобы сказ заканчивался исчерпывающе - погребальной тризной или свадебным пиром. Чьей тризной или чьим пиром? Ушкуйник опять покосился на Смеяну.
Опираясь на костыль, Горм тяжело опустился на скамью. Сквозь раскрытые ставни, Сунна освещала прямоугольник на каменном полу со сложным узором из кусочков синеватого радужника и темного аспида. Местами проглядывал оттенок бурого - не то природная игра цвета в камне, не то опять не до конца отмывшаяся кровь-кровища. Несмотря на весеннее тепло, в углу покоя горел очаг. Повернув спину к огню, в низком кресле расположился Торлейв Мудрый. В пламени грелись концы неприятного вида орудий, деревянные рукоятки которых поддерживала пара железных козел с гнутой железной змейкой между ними. Подпирая боком резную облицовку, по правую сторону от очага стоял Биргир. На него и на пыточные принадлежности с опаской поглядывал Эйольв Скальд, сидевший у полуоткрытого окна. Сам Йормунрек сидел в резном кресле с высокой спинкой, развлекая себя игрой с серебряным зеркалом. Еще одно кресло, повернутое в сторону от окна, стояло за конунговым. Каким-то образом сидевший в нем оставался в тени.
По лестнице поднялись ярлы Торкель из Уппланда и Гудбранд Белый. Оглядев покой, они поклонились конунгу и двинулись к столу в углу, противоположном очагу. На столе стояло несколько кружек и пара кувшинов, предположительно с вином. Одним из кувшинов уже завладел Берг-Энунд, очень богатый и жадный ярл Аска, что в Хёрдаланде, непонятным произволом судеб оказавшийся зятем знаменитого своей щедростью Бьорна Вольного, а с его смертью прибравший к рукам все Бьорновы земли. Берг-Энунд с хлюпаньем приложился к кружке.
