Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута
Мимо камня, за которым прятались схоласты, протарахтела повозка. Один из осликов истошно заорал, дышло неловко повернулось, и все сооружение завалилось набок.
- Сколько я понимаю, таков обычный порядок вещей в варварских землях, - предположил Кирко. - Слово «порядок» здесь несколько неуместно, впрочем. Надо бы избавиться от этих двоих с безопасного расстояния. Они почти наверняка пойдут на юг и увидят наш тетракикл. Готовь лук, дадим им подъехать шагов на сто. Вот уж не думал, что этот навык мне пригодится. С восьми лет...
- Три дня каждую неделю, - закончил за него Йеро. - Погоди, что они делают с невольниками?
Спешившийся варвар в чешуйчатом доспехе снял с пояса выпавшего из седла и валявшегося на дороге брюхом кверху лысого - кровь только-только перестала хлестать из обрубка его руки - кольцо с ключами. Он кинул кольцо товарищу, тот поймал его, наклонился на луке седла вперед, переставил сапоги назад в стременах, лихо запрыгнул на собственное седло, и с него соскочил в одну из повозок.
- Я про подобное искусство только в хрониках читал, - проронил Кирко.
Тем временем, первый воин помог упавшей пленнице встать и оглядывал ее узы, скрученные из сыромятных ремней, присоединенных к общей цепи, волочившейся за повозкой. Он вынул из-за голенища нож и принялся было пилить толстую кожу, потом махнул рукой, сунул нож обратно за голенище, и вытащил меч. Невольники и невольницы попытались с визгом броситься врассыпную. Визг удался, а вот с рассыпной получилось существенно хуже по причине тех же сыромятных уз: весь гурт попадал на землю. Воин, похоже, принялся объяснять рабам неправильность их поведения, но без большого успеха - те визжали так, что почти перекрывали вопли ослов у опрокинутой повозки. Второй воин показался из-под полога. На его плече был небольшой окованный железом ларь. Увидев безобразие за последней повозкой, он поставил ларь в кузов и снова скрылся. Его повторное появление было очень скорым, на этот раз, с плотницким топором и странной формы деревяшкой в руках.
Деревяшка скорее всего служила какой-то определенной рабовладельческой цели, например, в качестве болванки для плетения уз, но маленький воин использовал ее проще, поставив на землю между цепью и одной из рабынь, свернувшейся в клубок и вопившей. Он подтянул орущий клубок чуть поближе к цепи, воспользовавшись образовавшейся слабиной в ремне, положил его на деревяшку, и рубанул.
Отсоединенная от цепи дева некоторое время продолжала голосить, потом наконец заметила перемену в своем состоянии, встала, бросилась воину в черном на шею... и снова заголосила.
- Я не понял, они что, их всех просто так расковывают? - удивился Йеро.
По ходу дела, маленький воин в кольчуге получил от товарища подзатыльник, но это не остановило сотрудничества обоих в уничтожении орудий порабощения. Последовали попытки посадить деву, чье падение, похоже, начало всю заваруху, на каракового конька. Ранее падшая дева сперва вроде бы держалась верхом с некоторым умением, но вдруг поникла на шею коня и сковырнулась из седла на руки воину в чешуе.
- Надеюсь, на север пойдут, - Йеро напряг память. - До нас очередной торговец довез рассказ, как на берегу Янтарного моря один молодой архон освобождает всех рабов. Может, у них теперь обычай такой.
- Верно, я читал, варвары раньше весной на волю птичку выпускали113. С них станется теперь за чужих невольников приняться. Варвары, они ни в чем меры не знают, вино, и то пьют неразбавленное. С рабами закончат, погоди, за наших арнотавров возьмутся, или вон за ослов. Всех на волю, и давай из ойнохои114 прямо с горла неразбавленное каллирское хлестать. Если б только этих длинноухих здесь не угораздило... Тихо!
Посадив деву в кузов одной из повозок, воин в черном вскочил на рудую лошадку и поехал к опрокинутой повозке. Одному из ослов удалось встать, другой, похоже, повредил ногу, и оба отчаянным образом орали.
- Сейчас его снять? - Йеро вытащил из горита стрелу.
- Лучше обоих сразу, погоди.
Шагах в ста с небольшим от схоластов, верховой остановился, уставился прямо на камень, за которым они прятались, порылся в седельной сумке, и помахал в воздухе чем-то белым.
- Как он нас увидел? - У него тессера! - одновременно с удивлением шепнули хранители мистерии.
Кирко вытащил из-за пазухи кливаниона свою тессеру - половинку резной полоски из слоновой кости, когда-то хитро просверленной посередине и сломанной пополам. Если другая половинка каким-то образом была у незнакомца в черном...
- Оставайся за камнем, прикрой меня.
Вислоусый схоласт поднял руку, помахав своей тессерой из-за выступа. Воин в чешуе спрыгнул из седла, лихо, хоть и без акробатики, и, стоя на дороге, повторил движение кусочком слоновой кости. Схоласт вышел из-за камня, сказав на наречии северо-восточных варваров, иногда называвшимся венедским, приветствие:
- Гой еси, кмете!
- Живи и здравствуй, кентарх, - вполне понятно отозвался венед на языке гегемонии.
- Я не кентарх, я схоласт, - облегченно ответил на том же наречии Кирко.
- А почем при мече? Наши схоласты с... забыл, - незнакомец хлопнул себя по поясу, за который была заправлена булава.
- С сидерорабдиями?
- Не знал. Не знал. И забыл. Скажи другу - опусти чеснок... эээ... лук.
- Сначала сравним тессеры.
- Иди тут. Я не завтра родился.
«Йеро его и там достанет,» - решил схоласт и пошел навстречу венеду. Половинки тессеры соединились.
- «И сказал таковы слова
Молодой Вольга Крепковязович:
“Как пожаловал меня родной батюшка
Слистерь-городом, что на Слён-реке,
Будет в том городе все по-моему.
Будут по двору ходить жеребчики,
Темно-карие да мохноногие,
Будут кузнецы броню ковать,
Будут красны девы песни петь,
А темниц да уз в моем городе
Днем с огнем не найдется, не сыщется.”
Так сказал Вольга Крепковязович,
В белы рученьки взял остер топор,
Топором стал путы рубить,
Отпускать на волю горе-лишеников.
На подмогу ему Курум-богатырь,
С ним сестра их Осинушка-краса.
Растворили темницы подземные,
И расправили плечи подневольники,
Кто годами не видел света белого.»
Боривой остановил сказ, чтобы прислушаться к ходу возка. Одно колесо точно поскрипывало, но не так, чтобы нужно было смазывать прямо сейчас. Пока не начались сумерки, стоило продолжать путь, по крайней мере до места, где холмы начинали сменяться равниной. Лучше было бы избежать ночевки вблизи от возвышенностей, вкривь-вкось утыканных подозрительными истуканами и издырявленных пещерами. Часть пещер была промыта в ноздреватом камне холмов водой, часть продолблена незнамо кем, и в пещерах водились львы, медведи, крысы размером с собаку, и, по слухам, всякая всячина, что хоть уже не живет, но покоя не знает. Даже и без пещерных напастей, безусловно следовало на ночь убраться подальше от зловредных духов свежеубитых и брошенных посреди дороги работорговцев, как и от всевозможных тварей, охочих до трупов, некоторым из которых могло бы захотеться и мясца посвежее. На ровном месте, хищников и призраков отпугивали изредка слонявшиеся слоны, хотя настоящее изобилие серых длиннохоботных панциреносцев вместе с многотысячными стадами туров и сайги ждало на западном берегу за переволокой.
- Так доподлинно и было? - спросила дева.
За пару часов в кузове, она малость оклемалась, хотя все еще была скорее похожа на Плакушу, чем на Смеяну.
- Мстивой рассказывал примерно то же. Ну, кое-что Златовит из Велиграда переврал. Это простительно, былина дело такое, когда на гусляра восхищение накатит, горе правде, что не посторонится.
- Например?
- Ну, как Годлав затеял набег. Напоминаю...
«Шел Янтарным морем Годлав-богатырь
Со своей дружиною хороброю.
На пяти они черленых шли ладьях,
Мимо берега песчаного добрянского.
Вдруг на море сходилась погода сильная,
Море волнами бьет, паруса-то рвет,
И нейдут корабли с места на море.
А на синем море да на самом дне
Со желтым песком вода смутилася,
И восстал из моря Рерик-град,
Что нуитским колдовством пущен под воду.
Растворились ворота дубовые,
Из ворот выезжает ратоводец Селибор.
Его кости огнем навьим светятся,
Мертвый конь идет по волнам, точно посуху.
Говорит Селибор таковы слова:
“Гой еси, Годлаве Мечиславович!”»
- Вот откуда книжник взял это «Гой еси!» - догадался Беркут. - А я сперва было думал, он по-чердынски что загнул...
