Михаил Каратеев - Русь и Орда
Повозки у них покрыты черным войлоком, да так хорошо, что никакой дождь не промочит. В них впрягают волов и верблюдов и перевозят жен и детей. Жены у них славные, мужьям верны и хорошо хозяйничают. Они продают и покупают все, что нужно мужу, и делают все по хозяйству. Мужья ни о чем не заботятся, только воюют и охотятся на зверей и птиц. С чужою женой ни за что не лягут и считают это делом нехорошим и подлым.
Марко Поло,венецианский путешественник, XIII в.
Нестерпимо медленно тянулась долгая сибирская зима. Василий изнывал от тоски, сидя в своем засыпанном снегом шатре и прислушиваясь к завываниям вьюги. Единственным его развлечением оставались бесконечные разговоры с Никитой и с Лаврушкой, которые так же томились в этой чужой и непривычной обстановке. Эти разговоры, понятно, были насыщены воспоминаниями о прошлом, от которых потом, когда мысли снова возвращались к суровой действительности, становилось еще тяжелее на сердце.
Временами тяга на родину охватывала Василия с такой силой, что все причины, побудившие его к отъезду, начинали казаться ему не столь уж важными.
«В самом деле, – думал он, – разве нельзя было просто поехать к хану Узбеку и растолковать ему, как и почему все это приключилось? Или, подняв народ, биться с козельскими ворами и их пособниками?» Почему он, наконец, не согласился остаться на княжение в Брянске? Небось все бы как-нибудь обошлось и не сидел бы он теперь за тридевять земель, в этом проклятом татарском шатре!
И, настроившись на такой лад, Василий клялся в душе, что, едва лишь сойдут снега и проезжими станут дороги, он тотчас же пустится в обратный путь, а там будь что будет!
Но кончилась наконец угнетавшая душу зима, растаяли снега, реки и озера сбросили ледяные оковы, все вокруг зазеленело, и вместе с весенним теплом возвратилось к Василию благоразумие.
Оживилась после зимнего прозябания и орда Мубарека. Снова начались почти ежедневные воинские упражнения, скачки, охоты и пирушки. Истомленный долгой бездеятельностью, Василий целиком отдался всем этим развлечениям, и тоска его постепенно утратила свою остроту.
Едва лишь закончилось весеннее половодье и подсохли дороги, отправился на родину Лаврушка. Хотя он и упирался, твердя, что не может покинуть на чужбине своего князя и благодетеля, было заметно, что ему не терпится попасть домой. Он тоже часто думал о своей Насте, которую оставил беременной, и беспокоился о ее судьбе, хотя вслух этого и не высказывал, чтобы князь не упрекал себя за то, что оторвал его от семьи.
Василий вручил ему длинное письмо для передачи Елене и дал все необходимые наставления. Обо всем, что с ними произошло, он велел без утайки рассказать с глазу на глаз воеводе Алтухову и боярскому сыну Шабанову. Всем же прочим надлежало говорить, что они зимовали в Вятской земле, а куда теперь князь поедет, ему, мол, Лаврушке, неведомо.
– Ну а Муром ты объедешь стороной, – после некоторого раздумья добавил Василий, – чтобы тебя из муромцев ни одна живая душа не увидела.
Этою зимою он много и подолгу думал об Ольге, сначала со смесью тоски и досады, а потом с неприязнью, даже почти с ненавистью. Постепенно ему стало казаться, что в его несчастной судьбе она столь же повинна, как и его коварные родичи; что послушайся она голоса сердца – вся его дальнейшая жизнь сложилась бы по-иному…
Лаврушку снабдили в дорогу всем необходимым и дали ему двух хороших коней, чтобы он мог двигаться быстрее, пересаживаясь в пути с одного на другого. Двое татар, которым князь Василий обещал хорошо заплатить, согласились проводить его через Югорскую землю и вывести на Каменный Пояс.
В начале мая ставка хана Мубарека снялась со своего зимнего стойбища и медленно, по нескольку дней задерживаясь на промежуточных остановках, передвинулась верст на четыреста к югу, в зеленые, покрытые сочной травой степи между Тоболом и Ишимом. Здесь уже находились два тумена белоордынской конницы. Остальные кочевали значительно южнее, с тем чтобы потом, когда солнце выжжет южные степи, постепенно передвигаться к северу. В Орде все это было отлично налажено: каждому тумену были отведены строго определенные места для кочевья и темник точно знал, когда ему надлежит переходить с одного на другое. Таким образом, скот всегда был обеспечен хорошим пастбищем, исключалась возможность каких-либо пререканий между темниками, а в ставке хана всегда было известно, где в данное время находится тот или иной тумен.
Для летнего стойбища выбрали место на берегу одного из бесчисленных озер, рассыпанных по этому привольному краю, и расположились примерно в прежнем порядке. Только лишь Хисар-мурза, пользуясь тем, что князь Василий не торопился занять свое место, поспешил поставить свой шатер как можно ближе к ханскому. Увидав это, Василий усмехнулся, но спорить не стал и устроился чуть в стороне от всех, возле самого озера, под сенью нескольких больших деревьев.
До сего времени Хисар-мурза ничем не проявил своей враждебности к Василию. Вначале последний не раз ловил на себе его злобные взгляды, но потом монгол, казалось, просто перестал его замечать, и Василий платил ему тем же. Возможно, что это состояние холодного мира перешло бы постепенно в отношения внешне нормальные, если бы никем не предвиденный случай не разжег приутихшую ненависть Хисара с новой и гораздо большей силой. Но об этом дальше.
Жизнь на новом месте потекла по прежнему укладу, изменилась лишь внешняя обстановка, да больше времени стали уделять воинским упражнениям, скачкам и выездке молодых лошадей.
Изредка мимо проходили караваны, принося с собою всевозможные слухи и отголоски больших и малых событий, случившихся в дальних землях. Василий жадно прислушивался к этим известиям, но ничего интересного для себя не узнавал. По-видимому, на Руси все было спокойно и никаких серьезных сдвигов ни там, ни в Золотой Орде не произошло.
Для хана Мубарека обстановка складывалась удачней. Гонцы, прибывшие с южных окраин его земли, привезли хорошие вести: в Сыгнаке положение Тинибека было непрочно, улусные ханы и князья роптали и оказывали ему открытое неповиновение. В Золотой Орде, несмотря на внешнее спокойствие, тоже было неблагополучно: хан Узбек болел, в ожидании его близкого конца многочисленные сыновья и родичи подкапывались один под другого, вербовали себе приверженцев среди влиятельной знати и, вовлекая в свои распри темников, тем самым подрывали единство и мощь Орды.
В Мавераннахре было еще хуже: там шла напряженная борьба местных эмиров против чагатайского хана, который был бессилен привести их к повиновению. Сейид [135] Худавенд-Заде правил в Термезе как независимый государь – купцы показывали Мубареку монету его чеканки. Эмир Казаган, объединив многие племена кочевых тюрков, создал из них сильное войско и открыто призывал других эмиров помочь ему раз навсегда сбросить власть чингисидов. Все это ясно указывало, что в случае столкновения между Золотой и Белой Ордой Мавераннахр Узбека поддержать не сможет.
Взвесив все полученные известия, Мубарек-ходжа пришел к заключению, что настал удобный момент для попытки возвратить свои южные владения и выгнать из Сыгнака золотоордынского ставленника. Успех этой попытки теперь зависел главным образом от того, сумеет ли он сговориться со своими родичами и удельными ханами, которые прежде были им недовольны и не поддержали его при первом столкновении с Узбеком. Сейчас, судя по слухам, настроения их изменились, ибо от Золотой Орды они терпят гораздо большие утеснения и обиды.
Мубарек по опыту знал, что сноситься с каждым из них в отдельности и долго, и бессмысленно: все они будут давать уклончивые ответы, хитрить и выжидать, что скажут другие. Надо было созвать курултай, то есть собрать их вместе, выслушать их мнения, а главное – определить слабые места и чаянья каждого, чтобы знать наверняка, чью поддержку и чем можно купить.
Придя к такому решению, Мубарек-ходжа принялся действовать: в улусы полетели гонцы, призывая всех его родичей, имевших какой-либо вес, «во имя великого Аллаха и для общего блага» этим же летом съехаться на курултай в его ставку.
Собрать курултай было нелегким и нескорым делом. Большинству приглашенных надо было ехать издалека, причем Мубарек знал, что, прежде чем выехать, почти все будут еще сноситься со своими ближайшими родственниками и соседями. Затем, не спеша, начнут сниматься со своих стойбищ и вместе с семьями, рабами и частью воинов двигаться кочевым порядком через степь. Учитывая все это, хан считал, что едва ли все соберутся ранее середины августа.
Он был приятно удивлен, когда уже в начале июля приехал его внучатый племянник Урус-хан [136] . Его улус находился в верховьях реки Эмбы, ехать ему надо было около тысячи верст, но Урус, прихватив с собою лишь два десятка нукеров, двигался налегке и первым прибыл на место сбора. Это был единственный из всех удельных ханов, в чьей поддержке Мубарек не сомневался: Урус ненавидел Узбека и был горячим сторонником войны с Золотой Ордой. Все знали, что со своим отцом, ханом Чимтаем [137] , он имел по этому вопросу вечные разногласия, однажды едва не перешедшие в усобицу.
