Френсис Фицджеральд - Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)
Он вспомнил, как оркестру совали тысячефранковые банкноты за одну-единственную песню, как портье совали стофранковые билеты, чтобы позвать такси.
Но все это было роздано не просто так.
Любые суммы, даже самые дикие, можно было промотать, лишь бы получить у судьбы за эту взятку шанс забыть то, что действительно стоило бы забыть, – то, что теперь он будет помнить вечно: ребенка, которого у него отобрали, и жену, навсегда скрывшуюся в вермонтской могиле.
В тусклом свете пивной с ним заговорила женщина. Он заказал ей яичницу с кофе, а затем, избегая ее призывного взгляда, сунул на прощание двадцать франков и на такси отправился в отель.
IIОн проснулся; стоял ясный осенний день – мечта футболиста. Вчерашняя подавленность ушла, люди на улице попадались исключительно приятные. В полдень он сидел напротив Гонории в «Ле Гранд Ватель», единственном ресторане, который не был для него связан с воспоминаниями об ужинах с шампанским и завтраками, начинавшимися в два и оканчивавшимися в рассеянном и неуверенном свете сумерек.
– А как насчет овощей? Ты ведь должна есть овощи?
– Ну, да.
– Есть эпинард, чу-флер, морковка и арикот.
– Давай чу-флер.
– Может, еще что-нибудь добавим?
– Обычно на завтрак у нас что-то одно. Официант притворился, что без ума от детей:
– Ку-эль э миньон ля петит?! Эль парль экзактмент ком ун франсэз!
– А десерт? Подождем пока?
Официант исчез. Гонория с интересом посмотрела на отца:
– Какой у нас план?
– Сначала идем в магазин игрушек на улице Сен-Онор и покупаем все, что ты хочешь. А затем пойдем в водевиль «Эмпайр».
Она задумалась.
– Водевиль – отлично, а магазин игрушек – нет.
– Почему?
– Ну, ты же подарил мне эту куклу. – Игрушка была у нее с собой. – У меня много игрушек. И мы ведь уже больше не богаты, да?
– Да мы и не были… Но сегодня ты получишь все что угодно.
– Ладно, – послушно согласилась она.
Когда у нее была мать и французская нянька, он старался вести себя построже; теперь он сильно расширил границы допустимого; он должен стать ей сразу и отцом, и матерью и не позволить оборваться ни единой связи между ними.
– Позвольте с вами познакомиться! – серьезно сказал он. – Для начала позвольте представиться. Меня зовут Чарльз Дж. Уэйлс, я из Праги.
– Ой, папочка! – Она чуть не лопнула от смеха.
– А как, простите, ваше имя? – продолжил он, и она тут же включилась в игру:
– Гонория Уэйлс, живу на улице Палатин в Париже.
– Замужем или свободна?
– Нет, не замужем. Я свободна. Он указал на куклу:
– Но я вижу, у вас есть ребенок, мадам?
Не в силах предать куклу, она прижала игрушку к сердцу и быстро нашла выход из положения:
– Да, я была замужем, но теперь уже нет. Мой муж скончался.
Он быстро перебил ее:
– Как зовут дитя?
– Симона. В честь моей лучшей школьной подруги.
– Мне очень приятно, что ты хорошо учишься.
– В этом месяце я третья в классе, – похвасталась она. – Элси, – так звали ее кузину, – на восемнадцатом месте, а Ричард где-то в самом хвосте.
– Ты дружишь с Ричардом и Элси?
– Да. Ричард хороший, и она тоже ничего. Осторожно и как бы между делом он спросил:
– А как тебе тетя Мэрион и дядя Линкольн? Кто тебе больше нравится?
– Наверное, дядя Линкольн.
Он чувствовал себя все ближе и ближе к ней. Когда они вошли, по ресторану пронесся шепот: «…прелестное дитя», а теперь сидящие за соседним столиком даже умолкли, откровенно разглядывая ее, будто она была не больше чем цветок.
– А почему я не живу с тобой? – неожиданно спросила она. – Потому что мама умерла?
– Ты должна быть здесь и учить французский. Папе будет тяжело так хорошо заботиться о тебе.
– Да обо мне не надо так уж сильно заботиться! Я уже могу сама о себе позаботиться.
Когда они выходили из ресторана, его неожиданно окликнули мужчина с женщиной.
– Вот это да, старина Уэйлс!
– А, привет, Лоррейн… Дунк…
Нежданные призраки из прошлого. Дункан Шаффер, приятель из университета. Лоррейн Карлс, красивая бледная блондинка лет тридцати; одна из той компании, что помогала им в тучные времена три года назад превращать месяцы в дни.
– Муж в этом году не смог приехать, – ответила она на его вопрос. – Мы бедны, как церковные крысы. Он дал мне две сотни на месяц и сказал: живи, как хочешь. Твоя девочка?
– Давайте вернемся и посидим! – предложил Дункан.
– Не могу. – Он был рад тому, что у него нашлась причина. Он опять почувствовал пылкую, вызывающую привлекательность Лоррейн, но теперь он жил в другом ритме.
– А может, поужинаем вместе? – спросила она.
– Увы, дела. Скажите мне ваш адрес, я вас обязательно навещу.
– Чарли, да ведь ты трезв! – с осуждением сказала она. – Дункан, я уверена, что он трезвый! Ущипни его и убедись, что он трезвый.
Чарли кивком указал на Гонорию. Оба рассмеялись.
– И где остановился? – со скепсисом произнес Дункан. Он замялся, не желая сообщать им название отеля.
– Я пока не решил… Лучше я к вам зайду. Мы опаздываем на водевиль в «Эмпайр»…
– О! И я тоже хочу! – ответила Лоррейн. – Хочу поглядеть на клоунов, акробатов и жонглеров. Идем сейчас же, Дунк.
– А у нас по дороге есть еще одно дело, – сказал Чарли. – Так что увидимся.
– Ну пока, сноб… До свидания, юная красавица!
– До свидания.
Гонория вежливо поклонилась.
Н-да, лучше бы не встречаться… Он привлекал их своей деловитостью, своей серьезностью; они хотели с ним общаться, потому что он был сильнее их, и они хотели получить подпитку от этой его силы.
В «Эмпайр» Гонория гордо отказалась сидеть повыше, на свернутом папином пальто. Она уже была личностью с собственными принципами, и Чарли все больше и больше желал вложить в нее немного от себя до того, как она окончательно сформируется. Нечего было и надеяться, что за столь короткое время он сможет хорошо ее узнать!
В антракте они вышли в холл, где играл оркестр, и натолкнулись на Дункана с Лоррейн.
– Выпьем?
– Ладно, но не в баре. Пойдемте за столик.
– Идеальный папаша!
Не слушая болтовню Лоррейн, Чарли наблюдал за Гонорией – ее взгляд оторвался от столика, и он тоже с тоской осмотрел помещение, пытаясь увидеть его ее глазами. Их взгляды встретились, и она улыбнулась.
– Вкусный лимонад, – сказала она.
Что она сказала? А чего он ждал? По пути домой в такси он притянул ее к себе, положив ее голову к себе на грудь:
– Милая, ты вспоминаешь маму?
– Да, иногда, – неуверенно ответила она.
– Прошу, не забывай ее. У тебя есть ее фотография?
– Да, наверное. У тети Мэрион точно есть. Почему ты хочешь, чтобы я не забывала ее?
– Она очень тебя любила.
– Я тоже ее любила. Они помолчали.
– Папа, я хочу уехать и жить с тобой, – неожиданно сказала она.
Его сердце дрогнуло; именно так он себе и представлял этот момент.
– Разве ты не довольна своей жизнью?
– Довольна, но тебя я люблю больше всех. И ты любишь меня больше всех, правда, раз мамочка умерла?
– Ну конечно! Но, милая моя, ты ведь не всегда будешь любить меня больше всех. Ты вырастешь, встретишь какого-нибудь ровесника, выйдешь за него замуж и забудешь, что когда-то у тебя был папа.
– Да, это правда, – спокойно согласилась она.
Он не стал входить в дом. В девять вечера он опять сюда придет – и для того, что он собирался сказать, лучше было сберечь свежесть и новизну.
– Когда поднимешься, выгляни в окошко.
– Ладно. До свидания, пап, пап, пап!
Он постоял в темноте на улице, пока она, теплая и лучистая, не показалась в окне верхнего этажа и не послала в сумерки воздушный поцелуй.
IIIЕго ждали. За накрытым кофейным столиком сидела Мэрион в величественном черном вечернем платье, слегка отдававшем трауром. Линкольн мерил шагами комнату с оживлением только что державшего речь человека. Им, как и ему, не терпелось перейти к главной теме. Так что он почти сразу к ней и перешел.
– Думаю, вы догадываетесь, зачем я к вам пришел – для этого я и приехал в Париж.
Мэрион перебирала пальцами черные звездочки своего ожерелья и нахмурилась.
– Мне очень хочется завести себе настоящий дом, – продолжал он. – И очень хочется, чтобы в нем жила Гонория. Я очень благодарен вам за то, что вы взяли к себе Гонорию и заменили ей мать, но теперь мое положение изменилось. – Он помолчал и затем продолжил более напористо: – Очень сильно изменилось, поэтому мне бы хотелось снова вернуться к этому вопросу. Было бы глупо отрицать, что три года назад я вел себя неподобающим образом…
Мэрион тяжело на него посмотрела.
– …но теперь это в прошлом. Как я говорил, уже год я выпиваю не более одной рюмки в день, и эту рюмку я пью исключительно для того, чтобы не давать воли мыслям об алкоголе. Вы понимаете?
– Нет, – процедила Мэрион.
– Это что-то вроде ритуала. Чтобы привычка не занимала мои мысли.
