Ричард Олдингтон - Смерть героя
Многие солдаты попали в Лондон только проездом, этих никто не встречал.
Уинтерборн увидел Элизабет, в шляпе с большими полями она стояла там, где кончался барьер. И опять его поразило, что женщины так прекрасны. Неужели он прежде знал такую красавицу, неужели осмеливался к ней прикоснуться? Она казалась такой стройной, юной, такой прелестной. И такой утонченно изящной. Оробев, он попятился и смотрел на нее из толпы. Она пытливо всматривалась в лица идущих мимо солдат; дважды она взглядывала на него и вновь отводила глаза. Он пробрался к ней через толпу. Она опять внимательно посмотрела на него – и опять стала всматриваться в проходящих солдат. Не колеблясь больше, он подошел и протянул ей обе руки:
– Элизабет!
Она сильно вздрогнула, посмотрела широко раскрытыми глазами, потом поцеловала его через разделявший их барьер:
– Джордж, ты?! Как ты изменился! Я тебя не узнала!
12Уинтерборн получил двухнедельный отпуск, после чего должен был явиться в учебный батальон. За это время было два или три воздушных налета, и ночью он лежал без сна, прислушиваясь к хорошо знакомому тявканью зенитных орудий. С грохотом рвались бомбы. Налеты были пустячные, полчаса – и все кончено. Однако Уинтерборн был неприятно поражен: он их не ждал.
Первое свободное утро он провел в одиноких блужданиях по улицам. Он не уставал изумляться красоте женщин, смотрел на них во все глаза – и в то же время боялся их этим оскорбить. Дважды с ним заговаривали проститутки, суля «восточные утехи». Он подносил руку к козырьку и проходил мимо. Вторая девица забормотала ругательства, он их не услышал. Похоже, что проституток в Лондоне стало куда больше прежнего.
Лондонские мостовые изрядно пострадали, но Уинтерборну они показались необыкновенно ровными и гладкими, ведь он привык к дорогам, иссеченным глубокими колеями, изрытым воронками разрывов. И не чудо ли: такое множество домов – и все целы. И автобусы катят взад и вперед. И люди ходят с зонтиками – да, верно, ведь на свете существуют зонтики. И всюду – форма цвета хаки. Из каждых трех встречных один – военный. Ему повстречались солдаты американской морской пехоты – авангард громадной армии, что готовилась по ту сторону Атлантики. Это были крепкие парни, плечистые, с узкими бедрами; и каждый уже успел подцепить себе девчонку. По Лондону они разгуливали хозяйской походкой, вразвалку, совсем как англичане во Франции.
Патруль военной полиции остановил его и грубо спросил, что он тут делает. Уинтерборн показал отпускное свидетельство.
– Извини, приятель, – сказал полицейский. – Я тебя принял за дезертира. Смотри никуда не ходи без свидетельства.
Вечером второго дня Элизабет повела его в ресторан в Сохо ужинать с ее друзьями. Фанни там не оказалось, зато присутствовали мистер Апджон, мистер Уолдо Тобб и Реджи Бернсайд. Были еще несколько человек, Уинтерборну незнакомых. В том числе некто, наделавший много шуму переводами из армянской поэзии с французских переводов Аршака Чобаняна. Держалось это светило с величайшей томностью, словно бы крайне утомленное работой мысли, и руку Уинтерборну пожало еле-еле, глядя в сторону и с видом изысканно-презрительным.
Весь ужин Уинтерборн просидел молча, беспокойно скатывая шарики из хлеба. С удивлением он понял, что бесконечно далек от всей этой компании и ему совершенно не о чем с ними говорить. Они рассуждали о вещах, ему не очень понятных, и превесело перемывали косточки людям, которых он не знал. Элизабет была в ударе, со всеми болтала, смеялась и имела большой успех. Уинтерборну было неловко: он тут совсем не ко двору, какое-то мрачное привидение, затесавшееся на веселый праздник. Мельком он увидел себя в одном из зеркал и подумал, что просто смешно сидеть в ресторане с таким серьезным и несчастным лицом.
За кофе многие поменялись местами, и двое или трое подошли и заговорили с ним. На соседний стул плюхнулся мистер Апджон, выпятил подбородок и кашлянул:
– Окончательно возвратились в Лондон?
– Нет. Получил две недели отпуска, потом пойду в офицерскую школу.
– И после останетесь в Лондоне?
– Нет. Придется ехать назад, во Францию.
Мистер Апджон с досадой пощелкал языком:
– А я предполагал, что вы покончили с солдатчиной. В этой одежде вы выглядите просто смехотворно.
– Да, но зато она очень практична.
– Я хочу сказать, вот что главное – эта самая война не должна мешать развитию цивилизации.
– Вполне с вами согласен. Я…
– Я хочу сказать, если у вас есть время, зайдите ко мне в студию и посмотрите мои новые картины. Вы все еще сотрудничаете в журналах?
Уинтерборн улыбнулся:
– Нет. Я, видите ли, был порядком занят, и в окопах вообще…
– Я хочу сказать, недурно бы вам написать статью о моем новейшем открытии.
– О супрематизме?
– Да нет же! С этим я давно покончил. До чего вы невежественны, Уинтерборн! Нет, нет. Теперь я создаю конкавизм. Это – величайший вклад в цивилизацию двадцатого века. Я хочу сказать…
Уинтерборн больше не слушал и залпом осушил стакан вина. Почему Эванс не написал ему? Вероятно, не выжил после того отравления газом. Он знаком подозвал официанта:
– Принесите еще бутылку вина.
– Сию минуту, сэр.
– Джордж! – услышал он предостерегающий и немного укоризненный голос Элизабет. – Не пей лишнего!
Он не ответил и мрачно уставился на свой кофе. Черт с ней. Черт с ним – с Апджоном. Черт с ними со всеми. Опрокинул еще стаканчик и ощутил, что пьянеет: тихонько кружится голова и веселей, легче становится на душе – приходит спасительное забвение. К черту их всех.
Мистеру Апджону надоело просвещать кретина, у которого даже не хватало ума его слушать, и он незаметно исчез. Немного погодя его место занял мистер Уолдо Тобб:
– Ну-с, дорогой Уинтерборн, рад вас видеть. Выглядите вы превосходно. В армии вы просто расцвели. И я слышал от миссис Уинтерборн, что вас наконец произвели в офицеры. Поздравляю, лучше поздно, чем никогда.
– Благодарю вас. Но, знаете ли, может быть, меня еще и не произведут. Мне еще надо окончить офицерскую школу.
– О, это вам будет очень, очень на пользу.
– Надеюсь.
– А чем вы во Франции заполняете свой досуг – все так же читаете, занимаетесь живописью?
Уинтерборн сухо, коротко засмеялся:
– Нет, чаще всего завалюсь где-нибудь и сплю.
– Грустно это слышать. Но, знаете, – да простится мне такая смелость – у меня никогда не было уверенности, что Искусство – истинное ваше призвание. У меня всегда было такое ощущение, что вам больше подходит жизнь на свежем воздухе. Разумеется, сейчас вы делаете прекрасное дело, прекрасное. Империя нуждается в каждом из нас. А когда вы возвратитесь с победой – надеюсь, вы вернетесь целый и невредимый, отчего бы вам не попытать счастья в одной из наших колоний, в Австралии или в Канаде? Там перед каждым открываются огромные возможности.
Уинтерборн опять засмеялся:
– Подождите, пока я вернусь, тогда видно будет. Выпьете вина?
– Нет, бла-а-дарю вас, нет. А что это за красная ленточка у вас на рукаве? Оспу прививали?
– Нет. Я ротный вестовой.
– Вестовой? Это который бегает? Надеюсь, вы не от противника бегаете?
И мистер Тобб беззвучно засмеялся и одобрительно покивал головой, очень довольный собственным остроумием.
– Что ж, и так могло бы случиться, знать бы только, куда бежать, – без улыбки сказал Уинтерборн.
– О, но ведь наши солдаты такие молодцы, такие молодцы, вы же знаете, не то что немцы. Вы, наверно, уже убедились, что немцы народ малодушный? Знаете, их приходится приковывать к пулеметам цепью.
– Ничего такого не замечал. Надо сказать, дерутся они с поразительным мужеством и упорством. Вам не кажется, что предполагать обратное не очень-то лестно для наших солдат? Нам ведь пока не удалось всерьез потеснить немцев.
– Помилуйте, нельзя же так односторонне смотреть на вещи, вы за деревьями леса не видите. В этой войне огромная роль принадлежит флоту. Флоту – и, кроме того, великолепной организации тыла, о которой вы, конечно, знать не можете.
– Да, конечно, и все-таки…
Мистер Тобб поднялся:
– Счастлив был вас повидать, дорогой мой Уинтерборн. Очень вам признателен за интереснейшие сведения о фронте. Весьма ободряющие сведения. Весьма ободряющие.
Уинтерборну хотелось уйти, он сделал знак жене, но она словно и не заметила, поглощенная оживленным разговором с Реджи Бернсайдом. Уинтерборн выпил еще вина и вытянул ноги. Тяжелые, подбитые гвоздями солдатские башмаки уперлись в ноги человека, сидевшего напротив.
– Виноват. Надеюсь, я вас не ушиб? Прошу простить мою неловкость.
– Ничего, ничего, пустяки, – сказал тот, морщась от боли и досады и потирая лодыжку. Элизабет сдвинула брови и потянулась через стол за бутылкой. Уинтерборн перехватил бутылку, налил себе еще стакан и лишь тогда отдал бутылку. Такая грубость явно рассердила Элизабет. А он, опьянев, чувствовал себя недурно и плевать хотел на всех.
