Admin - o 18466e8fb342a663
- Смотри у меня, курва! – пригрозил дед и стал неторопливо швырять бумажные пакеты в
сани.
Заметив мой взгляд, заулыбался и похлопал лошадь по шее.
- Серый, мы с ним десять лет в одной упряжи ходим… Старый стал коняга, никуда не
годится…
Лицо старика потеплело.
Высокая худощавая женщина с тонким интеллигентным лицом, первой протянула
холодную тонкую руку:
- Виноградова Полина Ивановна, старший засольный мастер. Временно исполняю
обязанности директора рыбобазы.
Я представился.
Полина Ивановна улыбнулась:
- Устали с дороги?.. Сейчас Толя проводит вас – отдохнёте. Квартира протоплена, дров на
первое время хватит. Там до вас девочки-мастера жили.
Вертолёт замахал лопастями, бросил в нас снежный заряд и взлетел. Серый испуганно
дёрнулся, но, покосившись на возчика, замер.
Тем временем немолодой уже мужчина, одетый в промасленный ватник и зимнюю, с
чёрным кожаным верхом шапку, погрузил мои пожитки в сани.
- Толик, - назвал себя он, обнажив прокуренные щербатые зубы.
– Охоту любите? – кивнул на ружьё.
Я пожал плечами.
- Вы, значит, заместо Воробьёва теперь будете?
- Воробьёв до вас был механиком рыбобазы, - пояснила Полина Ивановна.
- Дядя Гриша, ты подвези, пожалуйста, вещи Михаила Андреевича, - обратилась она к
деду.
Глаза старого возчика слезились. От него на свежем воздухе явственно попахивало
перегаром.
- Ивановна, всё будет сделано…
Дед завалился боком на передок саней.
- Но, курва! – скомандовал он.
Серый, мотнув головой, потянул.
Следом за санями по расчищенной бульдозером дороге мы вошли в поселок.
Единственная здесь улица тянулась вдоль распадка, зажатого невысокими, поросшими
ельником сопками. По обеим сторонам стояли похожие друг на друга, как близнецы-
братья, рубленные из круглого леса одноэтажные дома. Кое-где над трубами поднимался
дымок. Яркое солнце, отражаясь от свежевыпавшего снега, слепило глаза. Посёлок казался
небольшим: домов тридцать-тридцать пять.
Директриса, кивнув мне, свернула к конторе, а мы с Толиком, следуя за санями, вскоре
подошли к неотличимому от остальных домику. Такой же засыпанный снегом палисадник, те же три окна по фасаду, такое же, как и у соседних домов, крашеное коричневой краской
крылечко. Открыв навесной замок, Толик занёс чемодан в сени. Я вошёл в дом за ним
следом.
По горнице разливалось приятное тепло. Открыв дверку большой белёной печки, Толик
довольно пробурчал:
- Ну вот, прогорело, – и задвинул вьюшку.
– Я сегодня дежурю. Протопил тут у вас, - засмущался дизелист. - Вода - в сенях. Ну, я
пошёл, отдыхайте, - он протянул жёсткую ладонь.
На пороге замялся:
- Спросить хотел, вы стихи любите?..
- Люблю, пожал я плечами.
- Ну, я пошёл, отдыхайте, - повторил, терзая шапку, дизелист. - Если что, я - в дежурке.
Свет гасим ровно в двенадцать, в полночь, а запускаем дизель утром, в шесть.
Хлопнула входная дверь, и я остался впервые за долгую дорогу один.
В небольшой горенке не было ничего лишнего. Полуторная кровать с никелированными
шышечками заправлена казённым бельём и аккуратно накрыта серым байковым одеялом.
На подоконнике - два цветка в горшочках. Занавески на окнах, два стула, допотопный
шифоньер в углу. У порога - рукомойник с эмалированным тазом на табурете и завешанная
ситцем вешалка. На столе – записка:
« Милый мальчик, чего это тебя сюда занесло?! Не сиделось тебе дома… Ну, ничего, зато
ты теперь живёшь у самого восхода! Таня и Аля».
- Ничего, ничего, ничего! – уже не так уверенно пробормотал я.
Прошёлся по горнице. Повернул рукоятку радиоприемника, и из динамика полилось:
«… А почта с пересадками летит с материка
Над самой дальней гаванью Союза,
Где я бросаю камушки с крутого бережка
Далёкого пролива Лаперуза…»
*
Новая жизнь захлестнула меня с головой. До начала путины оставалось чуть больше
полугода. И за эти шесть месяцев надо было успеть отремонтировать оборудование
рыбоцеха и холодильника, построить причал, разбитый штормовой волной по осени,
наморозить сотни кубометров льда и надёжно укрыть его от солнца – законсервировать.
Работавший здесь до меня механик, отдав Сахалину предусмотренные договором три года
жизни, вернулся с семьёй домой, на «большую землю». Вновь назначенный директором
Виноградов Анатолий Гаврилович пока ещё не приступил к своим обязанностям,
задерживался в пути. Его жена, Полина (поговаривали, что в семье Виноградовых не всё
ладно), оформленная как старший мастер рыбообработки, трудилась за двоих: и за себя, и
за супруга. В конторе сидели Главный бухгалтер с женой-счетоводом, секретарша и завхоз
– все из местных.
В шесть утра я просыпался с гимном.
«Союз нерушимый республик свободных…» - неслось из радиоточки, включённой с
вечера на полную громкость. Сразу же под потолком, пару раз моргнув, вспыхивала
свисающая на витом проводе лампочка. Свет с вечера я не выключал, таким нехитрым
способом контролируя приход на работу дежурного дизелиста.
Нетопленая с вечера квартира за ночь вымерзала. Оставленные девчонками цветы давно
замёрзли, а их мумифицированные останки служили мне молчаливым укором. Я всё никак
не мог собраться выбросить.
По утрам, проваливаясь по колено в снегу, я добирался до электростанции. Здесь было
тепло. Тихонько постукивал шатунами мощный корабельный двигатель. Дремал
проснувшийся ни свет ни заря дежурный дизелист. По соседству с электростанцией
располагалась ремонтная мастерская. К восьми часам подходили рабочие. После особо
сильного бурана люди собирались часикам к десяти. Не сразу откопаешься.
Вскоре после моего приезда произошло несчастье. За сутки до наступления нового 1971
года.
Среди ночи меня разбудил телефонный звонок.
«Что-то дома…» - звенело в голове спросонья, пока я нашарил очки и, опрокидывая
стулья, в потёмках искал надрывающийся телефон.
- Буров… Да… Понял, иду.
Звонила директриса. Оказалось, что полчаса назад в посёлок пришёл, вернее сказать, приполз обмороженный курсант «мореходки», житель Октябрьска. Кривая Падь лежит,
если - по берегу (а других дорог там нет), как раз посередине между посёлками Пильво и
Октябрьский. До Пильво – двадцать пять километров, в сторону Октябрьска –
восемнадцать. По хорошей погоде, днём, местные ходили в один конец пешком. А тут, как
нарочно, замело… Вертолёт к нам не вылетел, а в Пильво утренний рейс «Ан-2» из города
пассажиров доставил. Две девчонки из Николаевского педучилища, Света и Аня, летели
домой на новогодние каникулы. Учились они последний год. Погода испортилась надолго, а встречать Новый Год в аэропорту кому охота! А тут ещё, как специально, морячок
знакомый, сосед, домой на праздник спешил.
- А пошли, девчата пёхом, не впервой!
И пошли...
Зимой пройти можно только поверху. На льду - торосы, у берега брёвна обледенелые
штормом выброшенные, как ежи противотанковые, топорщатся. Только к скалам
прижимаясь, где снегу поменьше, и проберёшься.
- Сначала было весело, - это Славик потом рассказывал.
- Смеялись. Прыгали с камня на камень, как козочки, - размазывал слёзы парень.
- А обе на каблучках, много ли напрыгаешь?.. Снег мокрый, глаза слепит… Соскользнёшь
с камня, сразу по грудь в снегу… Немного не дошли, а сил уже нет… Садятся…
Спрятались за выступ скалы, в затишке. Всё мокрое, хоть отжимай. Девчонки дрожат. У
меня бутылка «перцовки» была... Сначала взбодрились вроде, заговорили, а вскоре дрема
на них навалилась. Улыбаются во сне, тепло им... А мне страшно!.. И по щекам бил, и
снегом лица тёр, и материл по-всякому, ничего не помогло. Побежал один, людей звать...
Пока он до нас добрался, пока достучался – время ушло.
Я сразу к конюшне побежал… Смотрю, дядя Гриша уже запрягает Трезора. Упёрся ногой в
хомут, супонь затягивает. Матерится… Покидали второпях в сани полушубки, что на
конюшне нашли, и - вперёд. Парень в медпункте лежал, белый весь, фельдшерица с ним
возилась. Стали расспрашивать, где, мол, девчонок искать-то? А он толком и не знает.
Дороги нет, как на берег вылетели, снег - в лицо. Трезор бесится, башкой мотает. Сани о
камни бьются, вот-вот опрокинемся…
Чувствую, далеко проехали.
- Давай, дядя Гриша, назад.
- Тпру, курва! Стой!
Разворачивались на узком пятачке долго, чуть было упряжь не порвали…
Назад уже потише ехали. Дядя Гриша вожжи – в натяг, жеребца сдерживал. Проехали бы
мимо и в этот раз… Спасибо, конь почуял, захрапел. Смотрим, сидят в скальной выемке, обнявшись, снегом их замело, сразу не увидишь... Та, которая повыше, Света, ещё тёплая
была…
Теперь летели, как на скачках. Дядя Гриша гикал по-разбойничьи, кнутом Трезора под
