Людмила Сидорофф - Любовь, Конец Света и глупости всякие
— Люди должны отказаться от Здравого Смысла и поверить в чудеса, — говорил он, — иначе Земля будет уничтожена.
«Дежавю!» — подумала Варвара, нарисовав в голове, непонятно к чему, пару розовых туфель. Следом возник образ высокой соседки, с которой вместе ехали в лифте. Но о Здравом Смысле они там бесед не вели, да и вообще, о чем можно поговорить, пока едешь с первого этажа на второй?
— А даже если и не будет — жить как раньше, когда известна дата смерти, неправильно, надо жить как-то по-другому, — продолжал Вася. — Это даже Здравому Смыслу не противоречит.
— Ну, — отвечала Варвара, — пока люди от Здравого Смысла не отказались, в чудеса они поверить не могут и в Конец Света тоже. А значит, у них нет причины отказываться от Здравого Смысла. Замкнутый круг. А как вы это себе представляете? Вот вы — чудо.
— Спасибо, — поклонился гном.
— Я не комплименты говорю, серьезно. Вы чудо по определению. Почему бы вам, гномам, например, не пройти по улице парадным маршем?
Варвара вытаращила глаза, вытянула руки, показывая, как перед нею будто бы кто-то скачет слева направо, а она, пораженная, смотрит. Ее пышные телеса ходили ходуном, кудряшки подпрыгивали. Васю очень впечатлило это зрелище, напоминающее не парад гномов, а скорее годовалого ребенка, играющего на рояле.
— Это будет убедительно, — завершила демонстрацию Варвара.
— Это будет — неубедительно, — Вася выставил вперед подбородок, точнее, бороду, оскалил зубы, нахмурил брови и быстро замахал перед собой кулаком, словно заколачивал гвозди. — Нас уничтожат как галлюцинацию! Сначала надо Здравый Смысл расшатать.
— Но человек без Здравого Смысла считается безумным. — Варвара попыталась изобразить безумца: сделала «счастливое» лицо, склонила набок голову и игриво завертела ладошками, будто имитируя еврейские танцы. — Его будут лечить. А как его пытаетесь расшатать вы?
— Я пытаюсь как раз доказать, что все, не считающееся важным, имеет смысла намного больше, чем якобы важные вещи. Люди заняты бессмысленной ерундой, зарабатывают деньги, которые не успеют потратить, борются за власть, которая им не нужна, и так далее, и тому подобное.
— А что надо делать, зная о Конце Света?
— Пытаться его предотвратить. Или готовиться к смерти, отбросив все неважное. Будь я на месте людей, то, зная о Конце Света, предпочел бы смыться на другую планету. Но гномам удирать некуда, мы — земной феномен.
Наступила пауза: Варвара не могла придумать адекватного ответа или следующего вопроса, а Вася захотел спать, устал. Не каждый ведь день приходится выходить из подполья и знакомиться с квартирной хозяйкой — занятие это нервное, легче ямы копать.
***
Во дворе дома на детских качелях восседала томная дама в пальто с розовым воротником, высокая, как нападающий мужской сборной по баскетболу. Прикрыв глаза длинными ресницами, она выпячивала губы трубочкой, будто готовилась целоваться. Ее раскачивала пышнотелая дама в строгом сером костюме, без пальто, зато в зеленой войлочной шляпе, похожей на цветочный горшок. Дети там тоже имелись: две девочки ждали своей очереди, странные тетеньки их игнорировали.
— Ну, хватит, Евстахия, все ясно, по-моему. Чушь это собачья, — сказала та, что сидела на качелях, мужским голосом. — Зря мы разволновались. То, что он придумал, — ерунда, мог бы другого гнома подселить к ней.
— Да, но все равно лишняя бдительность не помешает! — строго ответила вторая, тоже голосом ничуть не женским. — Надо следить, а то мало ли...
— Последим. Но на сегодня хватит. Есть дела поприятнее, ни к чему упускать возможности, раз мы тут пока. Я нас с тобой на массаж записала, пошли, а то опоздаем.
Дамы удалились странной походкой, почти не касаясь земли; дети переглянулись.
— Это волшебники, — сказала пухленькая девочка в очень похожем на пижаму тренировочном костюме под распахнутой шубкой. Возможно, это и была пижама, но девочка считала, что прятать такую красоту от людей — грех.
— Нет, трансвеститы, — ответила другая. — Они мужскими голосами говорили.
Во что была одета вторая девочка, никто бы не заметил. Нет, если смотреть на нее со спины, то, конечно, можно было описать одежду, но стоило той девочке повернуться лицом, как любой подумал бы, а то и воскликнул: «Ишь ты, какая глазастая!»
— Тебе бы только про секс все! Волшебники интересней, чем трансвеститы. Пусть волшебники будут.
— Ну, пусть. Но не просто волшебники, а трансвеститы. Так еще интересней. Будут делать себе волшебный, очень сексуальный массаж.
Количество Магии на Земле чуть-чуть увеличилось — чем больше людей верят в волшебство, тем чаще оно и встречается.
Танька
Олежка едва разомкнул слипшиеся, тяжелые веки. Посередине комнаты, будто затопленной вязким туманом, обозначились наконец контуры красных ботинок. «Танька... Танька пришла... Значит... боль отпустит... сейчас...»
— Тебе плохо? — встревожилась сестра.
За полчаса ее отсутствия Олежкино лицо приобрело пепельно-серый оттенок, глаза, похоже, открылись неимоверным усилием воли. Сквозь ресницы благодарно заискрились зеленые лучики:
— Уже лучше. Тетя Надя сделала укол.
Робкая кругленькая старушка тетя Надя вышла из кухни, на ходу вытирая руки о фартук:
— Ничего-ничего. Олежечке плохо стало, когда вы ушли, Танюша.
Танька посмотрела на пожилую соседку виновато и с некоторой обидой. Не любила она производных своего имени, а еще больше терпеть не могла, когда называли Татьяной — сразу менялась в лице, передергивала плечами, губы кривила. Так звала ее в детстве мама, если в воспитательных целях требовались полное имя и нравоучительный тон. Когда же нужды в нравоучениях не было, мама ласково называла ее Танюшкой. А Олежка, пока был ребенком и не выговаривал «ш», сестру звал «Танюка», буква «ю» вскоре сменилась на мягкий знак. Все прочие имена, даже ласкательные Татуськи-Танечки и самое что ни на есть простое Таня, ей не очень нравились, хотя кое-кто и стеснялся называть женщину сорока с гаком — Танькой.
Она перевела взгляд на устрашающе-стерильный столик с ампулами и шприцами, с ужасом вспомнив, что не умеет делать уколы. Ее обучали когда-то, как нужно правильно — на муляжах: курс медицинской помощи был обязательным в институте. А однажды отправили в госпиталь практиковаться на настоящих больных. У нее руки дрожали, а игла не втыкалась куда положено, и, перехватив нечаянно взгляд пациента, Танька поняла, что именно было главным в заповеди «Не навреди». Так что потом даже своей маме уколов не делала. Два года назад маму кололи по очереди медсестра и брат — у него-то как раз были твердые руки, вполне мог бы с такими хирургом стать.
А у Таньки были «руки-крюки», как порой мама подшучивала. Этими руками она не могла также вязать шарфы, пришивать пуговицы, печь блины, забивать гвозди… Зато умела играть на скрипке. И на гитаре неплохо. Музыкальные гены ей от папы передались — она прекрасно знала его как пианиста, но как родителя помнила плохо; он дома-то и не бывал почти. Давным-давно мама всех уверяла, что «Танюшка пойдет по стопам отца», и на седьмой день рождения купила ей в подарок аккордеон. «На пианино в любом случае денег не хватит, а по клавишам не все ли равно на чем стучать», — смеялась мама. Она и сама, кстати, не прочь была «закинуть ремни за плечи» и подыграть поющим гостям на басах.
Ну а папа принес свой подарок в коробке с этикеткой на крышке: «Кукла Зина: Артикул № 05». Попробовал аккордеон на звучание и неодобрительно головой покачал. «Ей же еще девяти нет, Алевтина! Ты что, хочешь, чтобы твоя дочь испортила позвоночник?» — сказал папа маме.
Кукла Зина была всем хороша — в якутской шубке, с черными косами, но в одиночку Таньке с нею не игралось. Куда больше нравилось на «пианино» играть: это когда мама укладывала аккордеон на табуретку, а Танька клавиши нажимала. Звуки извлекались, если мама растягивала меха: назад-вперед, назад-вперед. Большое пианино было бы лучше, но такое Таньке лишь оставалось хотеть, а вот о рояле даже мечтать не могла. Из всех подружек лишь у Дианы был рояль — черный, огромный и такой блестящий, что его только гладить хотелось и подавлять непременный соблазн полизать лакированные бока.
Отец у Дианы был известнейший композитор. Не проходило дня, чтобы о нем по радио не говорили. И по телевизору он выступал. Танькиного папу, правда, тоже показывали: в концертах и в передаче «Музыкальный ларек», но композитора намного чаще. А у себя дома он уж вообще часто бывал, и свою дочку любил без памяти, и называл ее очень по-модному — Ди. Да и кто Ди не любил? Она же красивая была вся такая и синеглазая, с кудрями до плеч, и на рояле вовсю играла уже, хоть и была Таньки на год моложе. В репертуаре, правда, были лишь гаммы да «Мишка с куклой», но это не так важно — Ди пользовалась у Таньки большим авторитетом.
Играли они как-то с Ди и куклой Зиной в «дочки-матери». Эту игру Танька всем сердцем терпеть не могла: ей всегда отводилась роль папы. Не возражала вслух только из уважения к Ди. Что говорят папы и как вообще ведут себя повседневно, Танька понятия не имела, и поэтому, молча перебирая клавиши аккордеона, изображала пианиста. Ди, прекрасно вошедшая в роль «матери и жены», поглядывала на «муженька» снисходительно:
