Взхмахом кисти - Алана Инош
Пока она выбирала из ягод косточки, Художница делала карандашные наброски её головы. Под руку ей попалась старая кисточка, которую передала ей Надин, и Художница, словно примеряясь для будущей картины, стала обводить ею контуры в воздухе. Она ласкала Надин беличьим мехом на расстоянии, а потом коснулась кистью бумаги…
Тогда-то необычная суть этой с виду невзрачной кисточки и открылась Художнице. Её кончик был чист от краски, но цвет лёг на бумагу непонятной фактурой, не похожей ни на акварель, ни на гуашь, ни на акрил, ни на масло. Это было что-то живое, текучее, до оторопи глубокое и фотографически правдоподобное, и бралось оно, похоже, из воздуха. Художница обвела кистью карандашные контуры уха Надин, и оно приобрело точно такой же цвет, как в натуре, будто кусочек живой человеческой кожи растянулся по бумаге.
Это чудо легло на душу, ещё не остывшую от фокуса с грядками, как масло на горячий поджаренный хлеб. Похоже, Художница попала в какой-то иной мир с иными законами, и ей не оставалось ничего другого, как только принять их как данность. Чтобы обдумать и переварить всё это, нужна была кружка чая.
«Ты чего там? – прозвенел мыслеголос Надин. – Проголодалась? Испечь тебе блинчиков?»
Вместо ответа Художница склонилась над её плечом и поцеловала её руку с покрытыми вишнёвым соком пальцами.
Горка тонких, прозрачно-кружевных блинов дымилась на тарелке, а погружённая в сметану ложка стояла стоймя, не падая. Закончив выбирать косточки, Надин пересыпала ягоды сахаром и поставила настаиваться, а сама взялась за стирку. Горячие блины успокоили нутро Художницы: кровь отлила от мозга к желудку, и волнение улеглось. Одной рукой продолжая таскать блины с тарелки себе в рот, другой она решительно исследовала свойства чудесной кисти. Набросок головы Надин превратился в почти законченный, полноценный портрет, не хватало лишь фона. Осенённая догадкой, Художница с блином в зубах и портретом в руке выскочила в сад, подцепила кистью немного солнечного света, озарявшего колышущиеся вишнёвые кроны, и сделала мазок… Удивительно скоро фон был готов. Восхищённая результатом до щекотки в носу, Художница подняла портрет к солнцу, словно приглашая его разделить с ней творческий экстаз.
«Ну и чего ты тут встала в позе памятника рабочему и колхознице?» – прожурчал мягко и чуть насмешливо перезвон золотой пыльцы.
Надин с полным отжатого белья тазиком вышла в сад и принялась развешивать вещи на верёвке, натянутой между яблонями. Художница снова невольно замерла с открытым ртом. Когда та успела всё перестирать и выполоскать? И как такое количество выстиранного уместилось в одном небольшом тазу? Впрочем, после того, что Надин сотворила с огородом, Художница уже ничему не удивлялась. То ли время загадочно меняло своё течение в её присутствии, выкидывая петли, то ли… Тут Художница чуть не села на землю: ей почудилось, будто вишнёвые кроны на бумаге зашевелились, а изображение Надин ожило и улыбнулось ей.
Восторг был слишком большим, чтобы уместиться в душе. Он словно приделал к ногам Художницы мощные пружины, и она понеслась по саду, перескакивая через грядки.
«Очумела совсем!» – засмеялась Надин, когда Художница запуталась в простыне, реявшей на ветру.
«Это реально чума!» – задыхалась та, размахивая портретом и тыкая в него пальцем в попытке объяснить, но слова куда-то улетучились.
«Я рада, что твой творческий кризис кончился», – сказала Надин, лукаво блестя прищуренным глазом.
«Слушай, мне это кажется, или моя прабабушка здесь ни при чём? – осенило Художницу. – Я помню её, она была обычным человеком, колдовством не баловалась… Кисточка – это твой подарок, точно! Надя, признавайся: кто ты на самом деле?»
Вместо ответа Надин положила ладонь на стриженый затылок Художницы, пригнула её голову к себе и поцеловала. Подхватив пустой тазик, она павой поплыла в дом, а Художница проводила её ошалело-влюблённым взглядом.
Когда варенье запыхтело и запенилось, Надин сняла тазик с огня на полчаса. На кухонном столе стройным рядком стояли откуда-то взявшиеся банки, поблёскивая в луче солнца. Художница была готова вечно наблюдать за домашними хлопотами Надин, но совесть подсказывала, что следует хоть чем-то помочь. Когда Надин потащила тяжёлый тазик с вареньем обратно на огонь, Художница выхватила его у неё и сама водрузила на плиту, чуть не расплескав при этом и ухитрившись обжечься.
На варенье пошла только половина ягод. Вторую Надин превратила в компот, а чтобы спустить банки в погреб, попросила Художницу помочь. Та и не была ни разу под полом дома: ей хватало запасов в холодильнике. В зябком полумраке виднелись деревянные полки и ящики, и Художница не сразу сообразила, куда ставить банки.
«На полки, конечно», – засмеялась Надин, спуская в погреб ведро на верёвке.
Принимая и расставляя банки, Художница успела замёрзнуть и выбралась, стуча зубами.
«Ничего, в баньке согреешься», – усмехнулась Надин.
С момента переезда Художница ни разу не парилась, только наскоро ополаскивалась согретой на плите водой. Чудеса продолжались: прежде голые доски полка оказались выстланы душистым сеном с торчащими кое-где васильками. Похоже, Надин знала толк в бане, и температура была рассчитана до градуса. Она плескала на камни не воду, а отвар ароматных трав; целебно пахнущий пар мягко и ласково обнимал тело, прогревая его и снаружи, и изнутри. Пока распаривались веники, она растянулась на сене, блестя порозовевшей кожей и обнаружив такое количество округлостей, что хватило бы на двух Художниц. Выдернув из сена василёк, она томно пожёвывала его стебель. У Художницы перехватило дух то ли от пара, то ли от близкой, открытой доступности её тела, в каждом изгибе которого таилась насыщенная, тёплая женственность, пропитанная приветливыми чарами матери-земли. Превратившись в бабочку с васильковыми крыльями, Художница мечтала заблудиться в ней, как в бескрайнем поле, озарённом косыми вечерними лучами солнца, но одним кокетливо-строгим движением бровей Надин пресекла любые поползновения:
«Баня – для очищения, а не для баловства», – поставила она на место распалившуюся, охмелевшую Художницу.
Та повиновалась, хотя её нутро облилось холодом разочарования. Она отдала бы всё за позволение снять губами хотя бы один прилипший берёзовый листок с влажной кожи… Хотя, собственно, к чему просить? Набравшись завоевательской решимости, Художница склонилась над Надин и лишила листочек удовольствия липнуть всей бесстыжей поверхностью к величественной выпуклости ниже поясницы. Два роскошных полушария спокойно возлежали на сене, а их обладательница никак не отреагировала на чувственное прикосновение, убивая Художницу своей безответностью. Но затишье продлилось недолго: когда настала очередь Художницы получить свою порцию берёзового очищения, Надин крепко отхлестала её, приговаривая:
«Зад побьёшь – из головы дурь выйдет!»
Усевшись на лавку в тесном предбанничке, она налила полную кружку хорошо охлаждённого кваса и смаковала его мелкими глоточками. Вся розовая и блестящая после парилки, она сквозь задумчивый прищур смотрела в банное окошко, приводя Художницу в отчаяние своей недосягаемостью. Опустившись на выстланный тем же сеном с васильками пол, та робко и с надеждой дотронулась до её пухлых круглых колен, а потом склонилась и рассыпала по ним каскад быстрых поцелуев. Когда она подняла лицо, волосы Надин ожили, на глазах удлиняясь, в них распускались васильки и ромашки, колосилась рожь, а глаза зажглись пронзительной синью всезнающего неба. Колени призывно раздвинулись, и ошеломлённая Художница наконец получила возможность приникнуть влажным поцелуем к пахнущим земляникой мягким складочкам.
«Какая же ты голодная…» – прошелестел сочувственно-ласковый вздох берёзовой рощи…
Утоляя этот голод большими глотками, Художница чувствовала, как ниже пояса тысячами живых лепестков распускается огненно-алый цветок. Из каждого лепестка рос горячий язычок, и их совокупное движение ввергало Художницу в мучительно-сладкую власть крика, приводило на небесную грань яркого, как вспышка молнии, прозрения: это сама богиня земли опутывала её своими ржано-васильковыми волосами, утешала земляничной росой своего лона. Всё сходилось, складывалось в безупречное, ослепительное чудо: только богине подвластно то, что творила Надин… Только волей божественного дыхания тает снег, распускаются цветы и наливаются плоды, только богиня может одним мановением пальца заставить всё расти с необыкновенной скоростью.
«Надин… Наденька… Как же тебя зовут на самом деле?»
…Очнулась Художница уже на лавке, с мокрой головой. Холодные капельки щекотно струились вдоль спины, а рука Надин заботливо поднесла к её губам кружку кваса:
«С непривычки перепарилась чуть-чуть… Ну ничего, сейчас всё пройдёт».
