Слава Бродский - Московский бридж. Начало
Присутствующий при этом разговоре Сережа Русецкий заметил, что на днях он играл в одной компании в штосс – игру, в которую играл Германн в «Пиковой даме». И в этой компании, где играл Русецкий, среди прочих играли директор ГУМ'а и директор каких-то золотых приисков. Игра эта – абсолютно азартная, от умения игроков совершенно не зависит. «Так вот, – сказал Русецкий, – там ставка за игру, которая продолжается всего-то пару минут, была шестнадцать тысяч. Правда, не фунтов стерлингов, а рублей. Но все-таки шестнадцать тысяч». Русецкий держал в руке какие-то карты. И когда он говорил о шестнадцати тысячах, весьма назидательно помахивал этими картами прямо перед лицом Тобиаса.
После этого уже весь вечер именно Русецкий владел всеобщим вниманием. Он рассказывал всякие карточные истории, которых у него было неограниченное количество.
Он считался сильным игроком в любую карточную игру. Поэтому с ним не очень-то хотели играть на деньги. И потому, как рассказывал тогда Русецкий, он часто наблюдал за игрой других. Он рассказал, как всего несколько дней назад наблюдал за игрой одного своего знакомого. При этом он был с ним в сговоре. И помогал ему с помощью специально разработанной системы сигналов. По договоренности, по окончании игры знакомый отчислял Русецкому треть выигрыша.
Какая-то длинноногая девушка оказалась почему-то среди нас. И Русецкий, придвигая ее коленки к себе, показывал, как он передавал сигналы своему напарнику.
– Ну и вы выиграли? – спросил кто-то у Русецкого.
– Нет, проиграли, – ответил Русецкий.
– ?
– А я был в пополаме с другим игроком, – сказал Сережа.
Кто-то притащил какие-то диковинные колоды карт. Рубашка у карт была с малюсеньким дефектом. По расположению этого дефектного места можно было определить, какая это карта. И мы все очень быстро научились «смотреть сквозь рубашку». Другая колода была уже не для игры, а для показа фокусов. Карты внутри колоды были с прорезями, так что внутрь колоды можно было запрятать небольшой предмет. Короче, в этот день я значительно повысил свое карточное образование.
* * *
Портрет Сергея Борисовича Русецкого, обрисованный мною здесь, был бы неполным, если бы я не добавил такой эпизод. В какой-то из дней проводился парный турнир. Он оказался довольно затяжным и шел без перерыва. Где-то уже глубоко во второй половине захотелось есть. Но как-то все не получалось ни у Марика, ни у меня заскочить в буфет и что-то купить. И тут вдруг передо мною и Мариком появилась какая-то закуска. Ее принес Сережа Русецкий. Он, хоть и не наблюдал за нашей игрой все время, но, видно, уловил все-таки, что мы смотрим на бутерброды за соседними столиками голодными глазами, и решил о нас позаботиться.
* * *
Перед последним матчем командного турнира мы опережали ближайшего соперника – команду «Талли» («Таллин‑1») – на 3 очка. Эта команда встречалась в последнем поединке с аутсайдером, и многие ожидали ее победу, причем, скорее всего, со счетом 8 : 0. Это означало, что нам надо было выиграть свой последний матч по крайней мере со счетом 6 : 2.
И вот наш последний матч закончился. Оба протокола уже были в руках у Вилена. И мы бросились к первому попавшемуся свободному месту. Это была перегородка, которая отделяла раздевалку от основного зала. Мы еще тогда не знали, что команда «Талли» действительно выиграла со счетом 8 : 0. Вилен сдвинул протоколы и подсчитал разность и сумму очков, набранных нами и нашими противниками. Их отношение должно было составить не менее 15 процентов, чтобы мы выиграли наш последний матч со счетом не хуже, чем 6 : 2. Вилен стал делить одно число на другое, как мы говорили тогда, «в столбушку». Сначала появилась цифра 1. Потом, прежде чем я успел сообразить, какая будет вторая цифра, я увидел, как Вилен вывел цифру 5. Он именно ее вывел. В спешке, в напряженной обстановке, Вилен писал цифры почти каллиграфическим почерком (он по-другому не умел) и ни о какой ошибке в его расчетах не могло быть и речи. Поэтому, когда из-под его ручки появилась цифра 5, это означало, что мы заняли на этом турнире первое место.
* * *
Здесь, наверное, будет к месту сказать первые слова о Вилене. Не ошибусь, если скажу, что Вилен Нестеров был всеобщим любимцем. Он пользовался непререкаемым авторитетом. При том, что его манера говорить не была какой-то напористой. Он говорил довольно негромко, без какого-либо акцентирования. Его голос не был звонким, а, напротив, был даже немного глуховатым. Хотя какая-то неуловимая манера, интонация, в его речи определенно была. И если вы начинали с ним общаться, то вскоре обнаруживали, что пытаетесь ему в этой его интонации подражать. В частности, Марик, который поклялся больше с Виленом дел никаких и никогда не иметь, уже давно говорил с его интонациями. То же самое можно было тогда сказать и обо мне.
Обаяние этого человека было настолько сильным, что когда он просто спокойно что-то говорил, все начинали считать это истиной в последней инстанции. Это было связано не обязательно с чем-то очень важным, но даже с самыми обыкновенными пустяками. Как-то он назвал свою однокурсницу Олю Козину (в будущем – жену известного математика Николая Бахвалова) Козей Олиной. И после этого всю свою жизнь Оля должна была откликаться на имя Козя.
Как-то я подслушал разговор Вилена с нашим товарищем по команде. Тот объяснял Вилену, почему так неудачно разыграл контракт, и начал словами: «без одной я был всегда…». Вилен тут же продолжил за него «… но пытаясь сесть без двух, сел без четырех». И теперь, по прошествии более чем сорока лет, можно, наверное, сказать, что это стало наиболее цитируемой шуткой по бриджу.
Вот что написал о Вилене Павел Зенкевич в своих воспоминаниях, где назвал его «всеми нами нежно любимый Вилен»:
«Вилен был человек исключительного обаяния. Карие восточные глаза с поволокой (он был армянин по матери), тонкое чувство юмора и блистательный ум производили незабываемое впечатление. Вилен был человек с "перчинкой"; при случае он мог быть и язвительным. Эти остроты были настолько уместными, что, как правило, никого не обижали.
Как известно, он был астрономом по профессии и занимал должность заведующего лабораторией в Институте им. Штернберга. Если не ошибаюсь, эта лаборатория занималась расчетом траекторий (спутники, астероиды и тому подобное). Эта деятельность требует исключительной скрупулезности».
Мне, правда, казалось, что Вилен занимался скорее фундаментальными, чем прикладными исследованиями. Во всяком случае, на мой вопрос, над чем он работает, Вилен ответил, что занимается движениями полюсов Земли и связанными с этим вопросами вращения Земли. Этому же в 1983 году была посвящена его диссертация на соискание ученой степени доктора физико-математических наук «Параметры вращения Земли по данным лазерной дальнометрии искусственных спутников». Хотя я думаю, что «расчеты траекторий» должны были быть, по смыслу, прямыми приложениями того, чем он занимался.
В семидесятых Вилен задавал мне вопросы по регрессионному анализу. Ему надо было обработать какие-то большие массивы экспериментальных данных. Его вопросы дали мне тогда понять, что он чувствовал себя довольно свободно и в прикладной статистике.
* * *
Итак, мы заняли первое место. Каждому из нас была выдана грамота Комитета по физкультуре и спорту при Совете министров Эстонской ССР. Эстонцы устроили небольшой банкет. Там мы с ними, возможно впервые, общались в неформальной обстановке, и они смогли, может быть, за всеми этими разговорами понять, чем мы дышим. Так что потом они уже могли себя чувствовать с нами более свободно и расслабленно.
Еще до того, как я первый раз поехал в Прибалтику, мне многие говорили, что там плохо относятся к приезжим из России и что я это скоро почувствую. Ну, естественно, к оккупантам местное население всегда относится плохо. Эстония, Латвия и Литва были насильственно включены в состав СССР в 1940 году. Это произошло как логическое следствие подписания Советским Союзом и нацистской Германией двух договоров в августе и сентябре 1939 года, секретные протоколы которых определили, на что могут рассчитывать советские поработители в Восточной Европе. Началась советизация Прибалтики, включающая, разумеется, репрессии против элиты прибалтийского населения.
И вот прошло тридцать лет. И что удивило меня во время моих первых контактов с местным народом, так это то, что после этих тридцати лет дух непокорности и неприятия аннексии не был сломлен.
Однако же должен сказать, что плохого отношения к себе лично я так никогда в Прибалтике и не почувствовал, хотя бывал там часто. Как это объяснить? Помню совершенно отчетливо, что я ощущал какое-то чувство вины, когда находился там. Может быть, это чувство вины было у меня каким-то образом написано на лбу? Может быть, оно как-то проявлялось при первом контакте с местным населением? Думаю, что определенно так и было. Поэтому, возможно, я так и не почувствовал какого-то негативного отношения ко мне местного народа. Кроме того, мы старались при первом посещении какого-то, скажем, кафе идти туда с кем-нибудь из знакомых прибалтов.
