Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком
Тяжело было слушать Фаину Ивановну в трудный для ее жизни час. И то смешное, о дачных кошках, и то горькое, что вызвано отъездом дочери,— все как-то сплелось и спуталось у нее.
Через два дня Фаина Ивановна получила от Софьи телеграмму. Вскоре пришло и письмо. О письме она не сказала Григорию.
Глава третья
В выходной Григорий занимался с накладными, актами, фактурами и лимитными карточками. Осточертело. А куда денешься? Старший прораб — лицо материально-ответственное. И строительство веди, и снабжением занимайся. Раньше на участке служил хозяйственный десятник. Сократили. Не положено. А старшему прорабу, выходит, положено по уши увязнуть в снабжении?
Была бы с ним Софья, вот сию минуту была бы... Само собой, отвлекала бы от фактур и накладных. А так... никто не отвлекает, сиди, сколько душе угодно. И никто не ворчит. Никому нет никакого дела.
Вроде как осиротело все тут. Не только он, Трубин, осиротел, а и обстановка без Софьи, без хозяйки, тоже осиротела. И на все смотрится какими-то другими глазами, будто ты уж и не у себя в
комнате.
Нет ее... Нет ее, Софьи. Будто отовсюду — с потолка, со стен, с пола, от дверей и окон — кричат ему, предупреждают, напоминают о случившемся. Хоть на улицу выходи, иди, куда глаза глядят. Пусть тебя обдувает ветер, сечет дождь, обжигает солнце — лишь бы подальше от крика: «Нет ее... Нет ее!»
Отложил бумаги. Сидел, закинув руки за голову.
В дверь постучали.
— Да!
Оглянулся Григорий и встал удивленный. Бригадир Бабий! Видеть Бабия приходилось только на строительных лесах, в траншеях и никогда — здесь, у себя дома. Поэтому как-то непривычно.
— Привет хозяину!— сказал Бабий, втискиваясь в комнату.— Вы одни?
— Да вот ковыряюсь... с приемными актами.
— A-а. Помешал сильно?
— Не-ет. Я уж собирался кончать с этим. Присаживайтесь, Георгий Николаич.
— Присяду. Спасибо.
У Бабия покатые вислые плечи, крупные в ссадинах руки. Но голова маловата. Может, она и не маловата, а так казалось из-за того, что сам он уж очень высокий и плотный.
— А я со своими спичками, Григорий Алексеич! Не прогоните?
— Какими еще спичками?
— Туманно, значит?— гость ухмыльнулся.— А я такой уж. Люблю выражаться красиво. Прихожу в магазин: «Спички есть?»— «Нет, гражданин». Я еще: «Спички есть?»—«Сказали же вам — нет!» —«Ха,— говорю,— как же «нет». А это что?»
Бабий выставил на стол две бутылки «Столичной».
— Вот это спички и есть! Главный поджигатель нашей жизни! Во!
Григорий хотел было позвать Фаину Ивановну, чтобы помогла собрать на стол, но передумал. Как-никак, кто она ему теперь?
— Перешли на холостяцкую жизнь, Григорий Алексеич?
— Да вот получилось...
— Ничего. Бог не выдаст, свинья не съест. Я ведь чего зашел? Шайдарон говорит: «Зайди к нему, бригадир, посмотри». Ну, я и зашел.
— Спасибо.
— Давно мы с вами вот так... запросто не сиживали. А ведь фронтовые друзья-товарищи. Или я чего лишнего говорю? Вы уж прямо скажите...
— Не было времени сидеть-то,— неумело оправдывался Трубин.
— Э-э-э, не говорите про время! Не мы живем для него, а оно для нас. Нам что время? Мы сами — скорость!— Помолчал, оглядел Григория и от избытка чувств продолжил:— Живут еще наши однополчане, Григорий Алексеич. Живут! Я недавно Тим Тимыча встретил.
— Механика? Тимофея Тимофеевича?
— Его. Тимофея Тимофеевича — Тим Тимыча. По кружке пива выпили. Он про вас спрашивал. Как, мол, у Трубина с позвоночником.
...Самолет, на котором летел стрелок-радист Григорий Трубин, возвращался после воздушного боя с японцами у Хайлара. И вдруг вышел из строя мотор. Как потом выяснилось, сорвался главный шатун. Летчик дотянул кое-как до поляны. Чтобы сохранить машину, решили идти на безмоторную посадку, не выпуская шасси. Сели на «брюхо». Летчику своротило скулу, а Трубин от удара в позвоночник потерял сознание.
Они выпили по рюмке и вспомнили свою военную молодость, которая прошла у них в авиаполку на одном из монгольских аэродромов.
— Да-а, идут годы,— вздохнул Бабий.— Раньше от сапог дым шел, а теперь и снег не тает.
— Ты еще полетаешь.
— Куда там! Я теперь больше по общественно-профсоюзной части. Вчера вот коллективно картошку сажали,— продолжал Бабий.— После четырех. Смехота одна, да и только. Ну, какая же нам картошка? Разве нашему брату картошка покоя не дает? Не-ет. Вот эти спички... Вот эти, Григорий Алексеич! Прихожу я к сестре и говорю: «Едем сажать картоху. Где у тебя лавровый лист?»— «Зачем он тебе? Не суп ли там варить собрался?»—«Э-э,— говорю, не-ет. не суп. Для аромата во рту. Чтоб запаха не было».— «Какого запаха?»— «Спичечного, какого еще...»—«Жди,— говорит,— от вас, посадите вы». Да-а. Ну, а мы посадили. Всю, как есть. Отдохнули, покурили. Я говорю бригаде: «У кого сколько — клади». Вывернули карманы. Послали в магазин практиканта: купи, мол, на все общество. А он летит с одной-единственной бутылкой и тащит кольца — вот такие кольца — ливерки! Прогнали мы его снова в магазин: часть колбасы продавщице верни, а часть у жителей обменяй на огурцы. Да выкрой еще на бутылку. Ну, все, как есть, закончили, двинулись с ветерком в город. Мимо стройки вовсю дуем. Я говорю Васе: «Поворачивай на речку». Выехали на берег. Спрашиваю бригаду: «Ну, как вас прокатили?»—«Спасибо,— говорят,— Георгий Николаич! А куда вы нас везете?»—И сами смеются. Им там, в кузове, весело. «А куда везу — не ваше дело». И тут даю команду: «Раздевайся! Прыгай в воду!» Они команду исполняют, а я на берегу с часами, слежу, чтобы срок в воде отбыли. Один полез — я его назад. «Рано»,— говорю. Выдержал я, сколько положено, и командую: «Сигай на берег!». Оделись они, а я им: «Выворачивай карманы!» Собрали еще на бутылку, выпили и поехали. Вася довез м^ня до дому, а бригаде я велел ехать до гаража и оттуда тихо, по-одному расходиться.
Гршорий посмеялся, спросил: зачем, мол, всю бригаду везти в гараж, когда некоторые могли бы сойти и раньше, мимо своих домов проезжали? Бабий с удивлением посмотрел на него: -
— А как же? Для дисциплины. Чтоб порядок чувствовали. Бригада у меня такая... С этим народом иначе нельзя. Выпьем по одной?
— Да я непьющий.
— По одной можно. Мы тоже понимаем. Мы с вами уволенные в запас стрелки-радисты. «Нам сверху видно все — ты так и знай». Ну, а то, что это самое у вас случилось... Шайдарон говорит: «Сходи, поговори. Вы с ним в одном полку служили». Я и пошел.
— Обыкновенное происшествие. Сбежала жена,— сказал Трубин.
Бригадир выпил. Не закусывая, смотрел на Григория, хотел о чем-то спросить и колебался.
— Может, что подать?—спросил Григорий.
— Не-ет.
— Я думаю, вы что-то хотите попросить.
— Спросить хочу. Как вы полагаете, что она делает сию минуту? Ну, эта ваша бывшая жена. Вот,— он показал на часы,— половина двенадцатого.
— Готовит завтрак или завтракает.
— А может, и позавтракали уже? Посуду моют.
— Зачем это вам? Зачем вам такие догадки?
— Любопытно. Мы вот выпиваем тут, а этот... ну, который с ней... вполне, может быть, бреется или лежит, скажем, на диване и в газету посматривает. И нет ему никакого дела до нас. Любопытно. Я, бывало, вот так время засеку и думаю... Про родственников или знакомых, а потом в письмах у них спрашиваю, что они делали в такой-то день и такой-то час.— Он вздохнул и мечтательно улыбнулся.— Может, люди когда изобретут... Хочешь, скажем, увидать, чем занята твоя тетушка, проживающая у синя-моря, нажал кнопку и — пожалуйста: на экране тетушкина хоромина и сама ее персона, как на ладони. Любопытно,— повторил он.
Они сидели, выпивали, и Григорий удивлялся, что хмель его не брал. Открыли вторую бутылку.
— Ну и народец у меня подобрался,— сказал Бабий. — С ними только в карты играть.
— А я бы пошел в бригаду,— неожиданно для себя заявил Григорий. Встретив удивленный взгляд бригадира, добавил:— Пошел бы. Ей-богу, хотите — верьте, хотите — нет.
— Зачем это вам? Нервы трепать?
— А прораб — что? Лучше? На прорабство времени не хватает, снабжение вяжет по рукам и ногам.
— Берите тогда мою бригаду!— Бабий посмотрел насмешливыми глазами на хозяина.— Берите! У меня ребятишши на подбор. Есть вот такой... Колька. Недавно подложил сменщику горящую папироску в карман. Тот потерял, конечно, карман, а Колька потерял ауб. Ну есть еще один из заключения. Ленчик. А как мы его нашли, так это целая история. Ехали монтажники из командировки. И в том же вагоне возвращались заключенные из колонии. Ну... освобожденные. У ихнего вожака украли деньги. Хранил он их в сапоге за голенищем. Подозрение пало на этого Ленчика. Вожак долго его избивал и все извинялся за это перед пассажирами. Потом велел парню написать письмо матери: я, мол, домой не вернусь, хочу пожить в городе. А ему сказал: «Тебя я сброшу с поезда». Дальше он велел Ленчику зашить порванную рубаху и указал место на полке, сказав, чтобы тот лежал и не шевелился. Парень и в самом деле не шевелился. Наши пожалели его и взяли с собой.
