User - i dfee46a8588517f8
о I
неисправимым» .
«Народность» царя была так велика, что даже сделала неприемлемым для него Петра 1. «Конечно,— говорил он,— я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил Вашим (Мосолова.— А. А.) восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западной культурой и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаживать чужое сразу, без переработки». «Эта антипатия к великому реформатору,— добавлял автор от себя,— гнездилась в природе царя»32. Показательно, что Николай II назвал своего сына Алексеем, т. е., как отмечает С. Д. Сазонов, «дал своему наследнику имя, бывшее не в моде у русских государей со времени трагической смерти сына Петра Великого» 33.
Точно такого же взгляда на царскую власть и русский народ придерживалась и царица. «Не подлежит сомнению,— писал Гурко,— что уверенность императрицы в незыблемой прочности самодержавного строя в России построена была на убеждении, что простой народ, русское крестьянство обожают своего монарха» 34.
Разуверить царскую чету в этой слепой и попросту глупой вере не могли никакие факты, никакие предостережения самых преданных и пользующихся их доверием людей. Даже когда до революции оставались считанные дни и земля горела под ногами, Николай II и его супруга считали, что все ошибаются, все обойдется, потому что народ и армия за них. Они считали, свидетельствует Спиридович, что против государя и режима идут только Гос[ударственная] дума, интеллигенция, но что весь простой народ горой стоит за государя и что, самое главное, за государя горой стоит его армия с высшим командным составом» 3‘
Флигель-адъютант царя А. А. Мордвинов следующим образом передает настроение своего высокого патрона. Ему предъявляли требования от имени всенародных избранников, а «он чувствовал, что две трети его подданных об этих требованиях не только мало знают, их не понимают, но и всякое уменьшение его власти будут считать преступлением по отношению к нему и к народу» 36.
Естественно, у всех этих свидетелей должен был возникнуть вопрос о причинах столь безоглядного упорства.
Идея о неограниченности царской власти, по мнению Гурко, была внушена царю Д. С. Сипягиным и князем В. П. Мещерским. Первый, указывал Гурко, отличался ограниченностью, второй— «раболепной подлостью» 37. Помимо традиционного воспитания в духе уваровской формулы «народной» ориентации царя способствовали и унаследованное им от своего предка Александра I «византийство», связанное с недоверием к ближайшему окружению — великокняжеской и правительственно-бюрократической среде, и обусловленный этим недоверием курс на самоизоляцию, замыкание в узком кругу пользующихся доверТщм^лйцтСледствй'е'м этого явилось стремление найти опору в «преданных» народных массах.
Но был еще один родник, из которого царь черпал свою уверенность в «народной любви»,— «Союз русского народа». После издания манифеста 17 октября Николай II лично принимал депутации черносотенных организаций, в частности пресловутого А. И. Дубровина — главаря «Союза». Даже, по мнению Мосолова, это было «несчастьем для России». На указание министра двора В. Б. Фредерикса о недопустимости таких приемов, компрометирующих царскую власть, царь отвечал:
«Неужели я не могу интересоваться тем, что думают и говорят преданные мне лица о моем управлении государством?» 38
Подлинный ответ о причине нелепых заблуждений царской четы кроется в полной изолированности от народа не только царя и царицы, но и режима в целом. Так было и до Николая II. Но в описываемое время разрыв между режимом и народом достиг максимального предела. «Существование в заколдованном кругу, куда лишь с трудом и смутно проникают те течения мысли, которые в данное время захватывают и направляют народную волю»39, по удачному выражению Гурко, при Николае II достигло критической точки, и личные свойства царской четы в развитии этого процесса не играли и не могли играть решающей роли.
Уже отмечалось полное несоответствие личных качеств, мировоззрения и окружения царской четы задачам, решать которые обязывало положение верховной власти. Но, может быть, парадокс решался проще: не столь уж велико было влияние «великолепной четверки» на государственные дела и машина катилась сама собой? И современники, и исследователи дают на этот вопрос прямо противоположные ответы.
Так, Воейков писал: «Можно думать, что государыня под влиянием Распутина распоряжалась всеми назначениями и разрешала важные государственные вопросы. На самом же деле это было далеко не так, если судить по результатам, число лиц, кандидатуры которых поддерживала императрица, было прямо ничтожно». Молва, «будто бы Распутин проводит назначения через Царское Село», так же была беспочвенна: «фактически же все сводилось к его личным отношениям с министрами, ничего общего с императрицей не имевшим»40.
В том же духе свидетельствовал и Мордвинов: «Он (царь.— А. А.) соглашался только с теми мнениями (царицы.—А. А.), которые не противоречили его собственным». Правда, мнения часто совпадали, но это было именно совпадения, а не подчиненность 41.
В какой-то мере пытался реабилитировать царя и Гурко: «Расстаться с ней он и мысли не допускал, а потому молча, порой, стиснув зубы, выносил ее гнет, выйти из-под которого он, однако, неоднократно стремился». Тем не менее абсолютного подчинения никогда не было и «быть может, никогда за всю свою женатую жизнь не приложил он столько усилий к отстаиванию собственных намерений, как именно в последний год царствования» 42.
Факты, и прежде всего переписка, показывают, что это утверждение — явное преувеличение. Разница между Гурко и Воейковым (вкупе с Мордвиновым) состоит в данном случае в том, что Гурко понимал невозможность игнорирования публикации писем царской четы, если он не хотел потерять доверие читателя, а Воейков и Мордвинов были апологетами по принципу «тем хуже для фактов». Подобных авторов в белоэмигрантской среде появилось великое множество.
С другой стороны, немало авторов высказывали противоположное мнение. Адмирал Бубнов, считавший влияние императрицы решающим, ссылался как на главное доказательство именно на эту публикацию. «Более неопровержимых документов, чем эти письма (царицы.— А. А.), для обоснования своих заключений историческая наука дать нам не может,— писал он,— и сознающий свой долг перед наукой честный и беспристрастный историк не может обойти их молчанием»43.
Известный либеральный историк и кадетский политик А. А. К.и- зеветтер в рецензии на опубликованную (за границей) переписку Романовых писал: письма царицы «в полной мере... подтверждают, что Александра играла решающую роль в установлении курса внутренней политики и в деле правительственных назначений... С июня 1915 г. начинается особенно настойчивое вмешательство Александры, т. е. Распутина, в министерские назначения, и затем
и Л Л
оно все усиливается в геометрической прогрессии» .
Другой автор обобщал содержание этих писем следующим образом: «Императрица вмешивается во все дела. Она увольняет министров, назначает адмиралов и митрополитов, смещает и назначает верховного главнокомандующего, аннулирует синодальные постановления, прославляет новых святых, снимает „шитые мундиры" и возвращает придворные звания, проектирует железнодорожный заем, направляет следственные действия, воздействует на ход стратегических операций на суше и на море, ратует за сохранение б-^когшечной оплаты проезда на городском трамвае, вмешивается в дипломатические-«ерег'овбры",'заботится~0 распространении дубровинского „Русского знамени" на фронте и с тем же рвением руководит чтением своего супруга, выбирает и систематически снабжает его книгами» 45. В этой характеристике нет ни малейшего преувеличения: все перечисленные вопросы взяты из писем царицы. Добавим, что перечень неполный, к нему можно добавить еще ряд сюжетов, бывших предметом самого живейшего интереса супруги Николая II.
Современники рисуют Распутина человеком, очень хорошо понимавшим психологию царицы, человеком, внешняя грубость и бесцеремонность которого были всегда очень точно взвешены и основывались на тонком знании того факта, что его покровительница жаждала в своем своеобразном понимании «простоты и народности». Обращаясь к ней и ее супругу на «ты», называя их «мамашей» и «папашей», Распутин демонстрировал не только грубость и неотесанность, но и подлинный ум человека, понимавшего своих августейших покровителей (а потому в глубине души и презиравшего их, в первую голову царя) 46.
