User - i dfee46a8588517f8
Обвинения царя в пьянстве (его якобы спаивал дворцовый * комендант В. Н. Воейков) были необоснованы, тем более что Воейков вообще никогда не пил |в. Наоборот, царь любил простые здоровые удовольствия вроде охоты, особенно пешие прогулки,- во время которых он приводил в изнеможение сопровождавших его флигель-адъютантов. Адмирал Бубнов указывал, что царь был
скромным человеком, приветливым и благосклонным. Никогда от него не слышали грубого или обидного слова. Автору царь лично давал советы, как избавиться от бессонницы |9. Другой свидетель, генерал Данилов, выражал уверенность, что если бы Николай II не руководствовался ложными убеждениями с их трагическими последствиями, «то о нем сохранилась бы память как о симпатичном, простодушном и приятном в общении человеком»20.
Перефразируя известное изречение, в данном случае можнс сказать, что достоинства царя были продолжением его недостатков. Есть еще много свидетельств подобного рода, но мы ограничились теми, которые исходят от людей, не только близко знавших Николая II, но, как правило, сочувствовавших ему и уж, конечно, целиком стоявших на почве ортодоксального монархизма. Оценки таких людей, как С. Ю. Витте, нами не приводятся сознательно, так как он и царь ненавидели друг друга и каждый знал об этом.
Достоинства императрицы, с точки зрения ее апологетов и даже некоторых критиков, были значительнее. Ей приписывали ум, образованность, широту взглядов, наконец, сильную волю. Главным ее недостатком считался мистицизм. Именно эта черта, осложненная истеричностью, полагали свидетели и современники, и явилась той основой, на которой выросло влияние Распутина (а до него других проходимцев вроде французского шарлатана Филипса). В свете опубликованной переписки царской четы перечисленные положительные качества выглядят как злая , насмешка. Трудно представить себе что-либо более примитивное 1и убогое, чем уровень мышления и кругозор царицы, хотя она |и имела диплом доктора философии Кембриджского университета. Столь же далеко от действительности утверждение, которое было и собственным убеждением царицы, что у нее сильная воля21. То, что принималось за сильный характер, в действительности было доведенное до крайности истерическое упрямство, и оптический обман здесь состоял в том, что оно было действенным орудием подчинения своему влиянию царственного супруга. Реально же императрица сама была марионеткой в руках Распутина, что она, кстати, не только признавала,' но и ставила себе в заслугу 22.
Мосолов вынужден признать, что у императрицы были «умственные способности и кругозор маленькой немецкой принцессы... не могущей по внутреннему своему содержанию стать настоящей императрицей». Другой близкий наблюдатель, начальник дворцовой полиции А. И. Спиридович, характеризовал императрицу как честолюбивую женщину, падкую на лесть и сплетни 23. Рассказывая о беседе с царицей в декабре 1916 г., государственный секретарь С. Е. Крыжановский указывал, что она «была совершенно чужда элементарных представлений о государственном порядке» 24. Врангель характеризовал ее как ограниченную, истеричную женщину 25.
Таким образом, личные качества царицы, по общему мнению,
были таковы, что никак не давали основания для ее влияния на политику. Однако в действительности, как будет показано дальше, это влияние было очень велико. И здесь историк встречается с тем же парадоксом, свойственным абсолютистской системе,— значительным воздействием на ход вещей ничтожной личности.
О Распутине так много написано, что нет надобности характеризовать его еще раз. Как уже говорилось, важнее точно установить характер, методы и размеры его влияния на царскую чету. Что же касается Вырубовой, то необходимее внести некоторый корректив в сложившееся представление о ней как о совершенно глупой, ни в чем серьезном не разбирающейся женщине, роль которой ограничивалась только тем, что она была простым передаточным механизмом между Распутиным и царицей. Она была действительно недалекой, но ее глупость из тех, которую еще Щедрин характеризовал словами мужиков о «Диком помещике»: «дурак то он дурак, да ум ему большой даден». «Чтобы удержаться в фаворе у их величеств в течение двенадцати лет,— резонно замечает Спиридович,— удержаться под напором всеобщей ненависти и временами среди чисто женских недоразумений на почве ревности, надо было иметь что-либо в голове» 2о.
То же самое писал и Гурко. Отношение Вырубовой к царице, отмечал он, «отличалось чрезвычайной хитростью», которая заменяла ей ум и политическую осведомленность. В качестве основного орудия она избрала демонстрацию безграничной преданности, особенно к царю, по отношению к которому «прикидывалась влюбленной». Сразу же при появлении при дворе она «прикинулась необычайно простодушной» 27.
·Спекуляция на этой влюбленности, мнимой или подлинной, свидетельствует, что Вырубова очень тонко и верно разбиралась в характере и психике своей августейшей подруги. Казалось, что афиширование подобных чувств грозило ей немедленной опалой, поскольку императрица была не только ревнива, но и тщательно оберегала монополию влияния на мужа. Однако расчет Вырубовой оказался совершенно правильным. Поскольку поверенной этой «любви» была сама императрица, которой «простодушная женщина» так наивно и доверчиво исповедовалась, совместное «обожание» стало еще одним источником дружбы обеих женщин, приятно окрашенной взаимной ревностью, на уровне и в духе , воспитанниц Смольного института 2а.
Невежество и пьяный образ жизни Распутина, мелочно-мещанский уровень Вырубовой ничуть не помешали росту их влияния при дворе, вмешательству в министерские назначения, т. е. в саму суть внутренней политики.
Таковы были личные качества царской четы и избранного ею ближайшего окружения. Что же касается политического мировоззрения царя и царицы, то оно находилось в еще большем противоречии с окружавшей их действительностью. Оно у обоих было совершенно одинаковым и очень простым: царская власть была и должна оставаться самодержавной и неограниченной,
власть царя в России обусловлена, органична и необходима именно в силу народной любви.
Важно подчеркнуть, что без учета этой исходной посылки невозможно правильно понять и оценить политику царизма в последние годы его существования. Вера в то, что народ (и особенно армия) обожает своего монарха именно за то, что он монарх неограниченный и самодержавный, была у царской четы тем сильнее, чем меньше для этого имелось оснований. Эта вера была совершенно иллюзорной, ничего общего с действительностью не имевшей.
Мосолов в этой связи писал: «Царь был убежден, что народ его искренне любит, а что вся крамола — наносное явление, явившееся следствием пропаганды властолюбивой интеллигенции». Народ, по мнению царя, еще не достиг гражданской и политической зрелости, ему нельзя предоставлять полную самостоятельность, потому что он сразу подпадает под пагубное влияние той же зловредной интеллигенции 29. Отсюда стремление царя ко всему «народному», вернее, к псевдонародному, попытки непосредственного с ним общения. «Государь,— указывал тот же автор,— не пропускал ни одной волости, ч+обы не поговорить хотя бы с двумя-тремя крестьянами». Вопрос о том, как обойти «средостение» между троном и народом, т. е. вопрос о непосредственном, без чиновников, общении с ним, постоянно занимал мысль царя. «Главную надежду на сближение с массами государь, безусловно, возлагал на непосредственную встречу с ними, будь то в войсках или среди крестьянства» 30.
«Народный» стиль Николай 11 не только насаждал в собственном быту, но и пытался распространить на государственные учреждения. Он надевал дома красные крестьянские рубахи и дал их под мундир стрелкам императорской фамилии. Возник даже грандиозный проект замены придворных мундиров боярскими костюмами времен Алексея Михайловича. Одному из художников было поручено изготовить соответствующие эскизы. От затеи отказались только потому, что ее осуществление потребовало огромных затрат. Царь был большим приверженцем чистоты русского языка и не любил употребления иностранных слов в официальных документах. «Я,— жаловался он Мосолову,— подчеркиваю красным карандашом все иностранные слова в докладах (министров.— А. А.). Только Министерство иностранных дел совершенно не поддается воздействию и продолжает быть
о I
неисправимым» .
«Народность» царя была так велика, что даже сделала неприемлемым для него Петра 1. «Конечно,— говорил он,— я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил Вашим (Мосолова.— А. А.) восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западной культурой и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаживать чужое сразу, без переработки». «Эта антипатия к великому реформатору,— добавлял автор от себя,— гнездилась в природе царя»32. Показательно, что Николай II назвал своего сына Алексеем, т. е., как отмечает С. Д. Сазонов, «дал своему наследнику имя, бывшее не в моде у русских государей со времени трагической смерти сына Петра Великого» 33.
