Санин Евгений - Святая - святым
Северные границы все громче и громче оглашали победные кличи варваров. Сама же Римская Империя сотрясалась от внутренних неурядиц.
Нужно было немедленно спасать государство.
Дворец быстро заполнялся вызванными людьми, большинство из которых были военные. Мелькали алые полосы сенаторских одежд, поблескивали золоченые доспехи поседевших в сражениях легатов. Лишь стоявшие вдоль стен каменными изваяниями германцы-телохранители сохраняли невозмутимое спокойствие.
Все терялись в догадках.
- Что за спешка? - только и слышалось кругом.
- Что произошло?
- Не готы ли вторглись в наши пределы?
- А может, новый мятеж?
- Только не это! - болезненно поморщился самый старый легат. - Одно дело рубиться с варварами, и совсем другое - со своими!
- Попытаюсь разузнать что-нибудь через цезаря! - пообещал молодой трибун с озорными глазами, увязываясь за пересекавшим залу старшим сыном императора, но эта попытка не имела успеха.
- Проще получить ответ у его статуи! - вернувшись, сообщил он, кивая в сторону площади, где на пьедестале памятника прежнего императора срочно высекали имя нового[2]*. - Если, конечно, докричишься!
- Ну и язык у тебя - острее меча! - неодобрительно покачал головой старый легат.
- А чего ему бояться? - встрял в разговор один из штабных командиров. - Он с цезарем Гостилианом в приятелях!
- Нашел, чему завидовать! - трибун неожиданно нахмурился. – Или забыл, что язык – это обоюдоострый меч? Где теперь верные друзья прежних августов?..
Он не договорил.
- Император цезарь Гай Мессий Квинт Траян Деций благочестивый, счастливый Август! - торжественно возгласил императорский номенклатор.
Двери медленно отворились. В залу, в сопровождении начальника личной гвардии - префекта претория Валериана, вошел Деций, одетый в пурпурный плащ. Названный Траяном в честь своего знаменитого предшественника, он энергично приветствовал отсалютовавших ему военачальников и пригласил их сесть.
Это был человек, основательно потрепанный годами и военными дорогами. Хотя седые волосы его, по моде, заведенной последними императорами, были коротко пострижены, а бородка скорее напоминала щетину, он отличался от них аристократическими манерами и не столь грубыми чертами лица.
Речь его была по-солдатски проста, но чувствовалось, что он снисходил до нее, чтобы его лучше понимали собравшиеся. Взгляд был властным и в то же время недоверчиво-подозрительным.
Как обычно, Деций начал с последних сообщений, поступивших с границ Римского мира.
Дело прояснялось на редкость медленно. Военачальники и проконсулы, вполуха слушая названия крепостей, подвергшихся нападению варваров, понимали, что их вызвали сюда не из-за этого.
Император, сделав небольшую паузу, продолжал о трудностях внутри самой Империи.
- Спасение только в одном! - разрубил он воздух ребром ладони. - В возрождении старого римского духа, в безжалостном искоренении всего, что угашает его!
Собравшиеся оживились, стали слушать внимательней.
А когда император сообщил, что накануне вечером получил секретное послание Сената, поддержавшего его предложение укрепить власть с применением чрезвычайных мер, поняли: вот оно, главное!
Деций не желал повторять печальной участи своих предшественников. Взять, к примеру, хотя бы трех из последних владык Римского мира. Ни один из них не сумел надолго удержаться на высшем гребне власти. Очередной шторм смывал его кровавой волной в бездну смерти, вместе с сыновьями, женами и ближайшими друзьями.
Да и зачем далеко ходить за примером? Вон - сам Деций: отправившись на Дунай по приказу императора Филиппа Араба усмирять поднявшие мятеж войска, вскоре сам развернул копья этих солдат против законного владыки.
Чем дольше говорил он сейчас, тем яснее становилось: этот август хочет навести в Империи такой порядок, который исключит возможность нового мятежа.
- Чтобы поднять престиж императорской власти и укрепить единство в государстве, - сказал, наконец, самое главное Деций, - необходимо по всей Империи принести жертву гению императора. Моему гению! - обводя запоминающим взглядом присутствующих, весомо уточнил он. - Этим будет засвидетельствована благонадежность всех предо мной и Отечеством!
- Наконец-то! - раздались одобрительные выкрики.
- Давно пора навести порядок в государстве!
- А то скоро на новые императорские плащи и багрянок не останется! -[3]* съязвил молодой трибун.
Деций дал знак Валериану. Префект претория поднял руку, и разом установилась тишина.
- С этой целью в означенный день, под наблюдением специальной комиссии, во всех провинциях будет принесена такая жертва. Отказавшимся, если вдруг таковые найдутся - пытки, в случае упорства - смерть. Вот подписанный мною соответствующий эдикт. После доработки мелочей приказываю доставить его во все концы Римского мира!
- Поразительно - как можно составить документ, решающий судьбу государства, всего за одну ночь?! - шепотом, но так, чтобы это слышал император, обратился к соседу чиновник с хитроватым лицом, и тот еще более громким шепотом ответил:
- Так у него же главный советник - Валериан!
- Неизвестно, кто из этих льстецов достиг большего - Деций ведь тоже в свое время был префектом претория у прошлого августа! - шепнул молодому трибуну старый легат, но только так тихо, что этого не слышали ни сидящий рядом штабной офицер, ни поглядывавший на них проконсул, ни тем более император, который, дав знак о прекращении Совета, в сопровождении Валериана покинул залу, чтобы отбыть вскоре к месту боевых действий...
3
К счастью, вскоре раздался стук в дверь...
... - Сыно-ок, ужинать!
Стас мигом захлопнул тетрадь и с надеждой прислушался: неужели прощен?!
Но не тут-то было!
- Он наказан! - послышался суровый голос отца. - Станислав, быстро за стол!
«Ну и ну» - вскакивая с кровати, подивился сам себе Стас. Обычно его приходилось звать по несколько раз, а тут ноги сами вели на кухню!
- Ты что будешь - курицу или котлету разогреть? - спросила мама.
- Нечего у него спрашивать, - оборвал ее отец. - Пусть приучается есть то, что дают!
И все-таки мама есть мама - положила ему самые лакомые кусочки. Но - и наказание есть наказание - после этого повела себя так, словно его и не было рядом.
- Молоко-то здесь до чего вкусное и дешевое! - наполняя стаканы, восхищалась она.
- Редкое сочетание по нынешним временам! - усмехнулся отец.
- А куры? Разве их можно сравнить с теми, что у нас в магазинах?
- Так ведь деревня!
- А я видел... – начал было Стас, но папа сухо сказал:
- Ешь молча!
Тут то ли маме стало, наконец, жалко сына, или отец понял, что слишком уж строг с ним, но с этой минуты все почему-то стали есть молча.
К счастью, вскоре раздался стук в дверь, и сходившая узнать, в чем дело, мама вернулась со словами:
- Там Ваня!
- Ко мне?! – радостно подскочил Стас.
- Нет, к папе! Садись за стол, Ванечка!
- Некогда мне - мамка к вам послала - беги, говорит, скорей за Сергей Сергеичем!.. - выпалил Ваня.
- Тихону Ивановичу хуже? - поднимаясь, с тревогой спросил отец.
- Нет, бабе Поле!
Сергей Сергеевич торопливыми глотками допил молоко и, уже взявшись за ручку двери, вспомнил о сыне:
- До моего прихода из дома ни шагу!
4
Как ни был увлечен Крисп, слух его уловил приближающиеся шаги…
... Было раннее утро, когда Крисп, сын императорского курьера Марцелла Фортуната, спустился по каменным ступеням красивого, возвышавшегося над всем кварталом дома. Отца вызвали ночью на службу, и он спросил у подметавшего дорожки привратника, не возвращался ли тот из дворца.
- Нет, господин! - низко поклонился двенадцатилетнему мальчику старый раб.
- А где Скавр?
- Господин управляющий пошел торопить поваров с завтраком!
Крисп остался доволен обоими ответами.
Он оглядел сновавших по двору рабов, убедился, что им нет до него никакого дела, и быстрыми шагами пошел по тропинке к видневшемуся в глубине сада деревянному домику. Здесь он толкнул рукой предательски заскрипевшую дверь и, еще раз оглянувшись, нырнул в темный проем.
Внутри царили сырость и мрак. Редкие иглы света, пробивавшиеся сквозь заколоченные окна, не столько освещали, сколько подчеркивали встретившую его темноту.
Бывшая кухня была завалена вещами, хранящими запахи, знакомые с раннего детства. Крисп на ощупь прошел через нее и оказался в комнате. Уверенно ориентируясь, он протиснулся в узкий проход между стеной и грудой отслужившей свой век мебели и оказался в известном только ему с матерью уголке. Сюда они приходили тайком от всех, чтобы помолиться Богу.
