Ганнибал - Лиловый (Ii)
-- Нет, нет. Эта революция должна произойти в наших рядах, -- возразил тот. -- Все, кто откажется признавать права закованных, умрут. Тогда...
-- Вы просто нетерпеливы, -- неожиданно перебил его Виченте. -- Вам хочется видеть результаты вашей деятельности прямо здесь и сейчас... на протяжении вашей жизни. Вам это не кажется эгоистичным, господин Кандиано? Вы жаждете чужой крови лишь ради того, чтобы еще при жизни назвать себя вождем революции и идеологом новой эры.
Кандиано, озадаченный, промолчал.
-- Конечно, сложнее всего упорно выполнять свою задачу на протяжении десятков лет, не видя никакого ощутимого результата, -- добавил Виченте, -- и страшно умереть, так и не узнав, принесли ли вы пользу человечеству. Но это же и самое правильное. Вы обвиняете этих пустоголовых аристократов в бесчеловечности, но разве вы сами не бесчеловечны, обрекая их, пусть даже умозрительно, на насильственную смерть? Только за то, что они как дети?
-- Ну, признаться, я тоже был бы совсем не прочь увидеть, как изменяется наше общество, еще при жизни, -- пробормотал Теодато, чуть посерьезнев. -- Но, наверное, убивать других людей ради этого и вправду несправедливо.
-- Вы загоняете меня в угол своей риторикой, молодые люди. Одно греет мне душу: то, что среди нас еще есть такие вот умные юноши, которые предпочитают думать, а не прожигать жизнь впустую, -- будто бы сдался Кандиано.
-- Надеюсь, господин Кандиано, и вы не отличаетесь закоснелостью пожилых людей, -- смело поддел его Теодато, -- и послушаете нас.
Кандиано в ответ рассмеялся; так разговор их перестал быть столь глубоко философским, и тема вроде бы оказалась исчерпана.
Однако Виченте Моро долго еще хмурился своим мыслям, уже когда они разошлись в разные стороны, и даже Теодато выглядел немного встревоженным; за то короткое время, что они тесно общались со своим старшим соратником, оба хорошо успели узнать его и отлично понимали, к чему приводят идеи, крепко засевшие в его упрямой голове.
***
Таких мест миллионы.
Вечный, неисчезающий сумрак, гул голосов, грохот музыки, дым сигарет, зов темноты в уголках глаз. В толпе -- неизбывное, непобедимое одиночество, в шуме -- тишина, в...
На гладкой металлической поверхности столика стоит наполненный доверху стакан. Внутри его темная непрозрачная жидкость. Холодное стекло на кончиках пальцев... тысячи таких стаканов прошли через его руки, куда они исчезли потом? Может быть, все люди -- всего лишь такие стаканы в руках смерти?
Люди странно устроены. Они любят то, что пугает их.
-- Это глупость, -- говорит он, вертя стакан. Жидкость остается совершенно неподвижной, будто застыла, окованная льдом. -- И попытка не забыть о том, что мы все еще живы.
Живы ли?
-- ...Не знаю. Оставь меня в покое, проклятая тварь.
Темнота в уголках глаз никогда не исчезает. На нее невозможно посмотреть прямо; стоит повернуть голову, -- и она движется вместе с глазными яблоками, прилипнув к их задней стенке, забивается в череп, обволакивает зрительный нерв. От нее не избавиться.
Мне некуда идти
.
-- Что, и ты туда же! Что вы все, сговорились, что ли!
Но ты последний оставшийся в живых наследник Руоса
.
-- Да чтоб мне сдохнуть!
Холод обжигает пальцы. Он в сердцах хватается за стакан, подносит его ко рту, пытаясь сделать глоток, -- но черная жидкость неподвижна и остается вне досягаемости, будто насмехаясь над ним. Он швыряет стакан...
Стакан летит.
Признай это. Пусти нас. Мы
--
часть тебя. Мы в твоей крови, в твоем мозгу...
-- Заткнись!
Дай нам вести тебя
.
-- Никогда.
Он тяжело дышит, вцепившись в волосы. Ледяной пот на загривке. Никуда не сбежать... никуда не деться... не спастись.
-- Я слишком хорошо знаю, что бывает с теми, кого ведешь
ты
. Я никогда не позволю тебе вести меня. Убирайся, сгинь, если тебе некуда идти -- сиди в самом темном уголке моего сознания. Но никогда не появляйся передо мной.
Я и не могу
.
-- Я могу.
Невысокий худощавый человек опускается на табурет напротив него; опирается локтями о столешницу, заглядывает ему в глаза. Черты его лица тонки и ломки; будто скульптор, создававший это лицо, не слишком был уверен в том, что делает его рука. Глубоки тени под бровями.
-- Ты! Теперь вы вдвоем будете одолевать меня!
-- Глупец. Мы пытаемся показать тебе путь, но ты нечувствителен к обучению.
-- Я не хочу пути в бездну. Отчего только вы никак не оставите меня в покое! Что вам нужно от меня? Моя смерть?
-- Твоя жизнь. Пока ты жив, существуем и мы. ...Ты до сих пор не понял это?
-- Что?
Мы
--
часть тебя
.
-- Мы -- часть тебя.
-- Вы проклятые паразиты...
-- Нет. Мы часть тебя.
Мы часть тебя
.
Шум человеческих голосов, грохот музыки; вечная сияющая темнота вокруг, черные стены, блики разноцветных огоньков, танцующие тела, столик уставлен пустыми и полными стаканами.
Он медленно поднял голову.
Напротив него действительно сидел человек; когда?.. От неожиданности Леарза вздрогнул: он не слышал, чтобы этот человек как-то обратился к нему, просто вдруг проявился в реальности, взявшись из ниоткуда.
Воспоминания о новом сне мучили его, и чувство дежа вю не давало покоя: этот бар, как тысячи других, в которых он почти каждую ночь пытался забыться, слишком похож был на то, что снилось ему. И темнота в уголках глаз...
Это всего лишь слабое освещение. Нет никакого Асвада. Нет никакого Эль Кинди. Только этот забулдыга, в сильном опьянении, должно быть, не видевший, за чей столик садится.
Да и какая разница, в конце концов? Леарзе было все равно; он пришел сюда один, уйдет, возможно, не один, -- это случалось уже не единожды, он проводил ночи в самых странных местах, в чужих домах, в гостиницах, со случайными женщинами, не зная, куда ноги заведут его наутро. Два месяца утекло с тех пор, как он окончательно ушел от Тильды, даже не предупредив ее, -- и она будто не пыталась вернуть его.
Человек, севший напротив него, был очень широкоплеч, с фигурой бывалого борца, коротко острижен, склонил голову, уперевшись одним локтем в столешницу, перед собою вертел в руке стакан с прозрачной жидкостью. Леарза уверен был, что он не осознает, где и с кем находится; однако в следующее мгновение здоровяк хрипло произнес:
-- Сдается мне, я где-то видел твою физиономию.
-- Возможно, -- без выражения отозвался Леарза. -- Или похожую на нее.
Тот поднял на него прищуренные светлые глаза; какое-то время вглядывался. Леарза с равнодушным видом остался сидеть, хотя какая-то часть его желала встать и уйти, чтобы сохранить свое нерушимое одиночество в толпе.
-- ...Точно. В новостях, давным-давно. Знаешь, у меня хорошая память на лица. Ты с Руоса, единственный выживший.
Леарза помолчал, подобравшись. Его и раньше изредка узнавали случайные люди; одно время он даже сам использовал это, с ходу представляясь незнакомым понравившимся женщинам, как "человек с планеты, которой уже не существует".
Но этот здоровяк чем-то не нравился ему.
-- Положим, это так, -- наконец согласился он. -- И что?
-- Да ничего, -- ответил тот. -- Забавно. Не думал, что тебя выпускают из стен ксенологического.
-- Я уже несколько месяцев там не был.
-- Как так?
-- Слышал что-нибудь о моей планете? -- ощерился Леарза. -- Люди на ней были ужасно отсталым народом. У них не было городов, как у вас, и всю свою жизнь они путешествовали по пустыне туда и обратно, ездили на верблюдах, спали в вонючих юртах. Вот: я кочую, как это делал мой народ тысячелетиями до меня.
-- Для дикого кочевника ты даже слишком хорошо говоришь на нашем языке, -- заметил чужак напротив.
-- Ведь я уже давно среди вас.
Тот беззаботно рассмеялся; в его густой бороде блеснули белые зубы.
-- Ты интересный, парень. Как тебя зовут?.. забыл.
-- Какая тебе разница?
-- Так, просто. Кстати, мое имя -- Финн Богарт. Можно просто Финн.
Леарза вновь коротко оскалился: навязываемое знакомство не нравилось ему, но, с другой стороны, ничего в этом такого и не было. Человек перед ним пьян и вряд ли на следующее утро вообще вспомнит о нем.
-- Леарза, -- сказал он.
-- Кочуешь, значит? -- снова ухмыльнулся Богарт, -- дай угадаю: по местным барам. На самом деле, это место -- так себе, ничего интересного. Но я знаю массу других... Если хочешь, продемонстрирую тебе гостеприимство Кэрнана. Ведь так, кажется, принято у кочевников? Я что-то слышал такое...
Леарза вздохнул; сперва он хотел как-нибудь ненавязчиво избавиться от чужака, потом странная апатия охватила его.
