Феликс Максимов - Духов день
Царствие Небесное пошел после обеда спать, услал дочку на дальний пруд к бабам- птичницам, Ксения Петрова с утра недомогала, легла в саду на простыню, накрыла голову мокрым полотенцем.
Кавалер маялся. От нечего делать колол лучинки топориком, но быстро бросил.
Что ж такое, на каждом дворе, куда ни приду - чужой. Все тянет куда-то, мучает... И слаще той тяги и муки не найти. Блеял в кустах козленок, запутался в лозах, Кавалер, думая о своем, отпустил его - поскакал детеныш, задрав хвостишко. Опять сосед потраву напустил. Кавалер устало облокотился на дальний поваленный забор у мусорной травяной кучи.
И ослеп на миг.
Зеркальцем пустили ему в глаза солнечный зайчик, едва успел прикрыться рукой - и просвечивала сквозь пальцы алая кровь. Прежде чем зазвучал голос, знал, кто окликнет:
- Что загрустил. Пойдем со мной.
Не сознавая пошел Кавалер вниз за Богородичкой. Звенело в висках от зноя. Слышал, как шуршит подол, видел, как вертится зеркальце на ручке привязанное ремешком к поясу.
Куда вела - не помнил, и так ладно, а Богородичка с лицом закрытым нарочно выбирала дорогу окольную, трудную, оступись, ноги переломаешь.
Легко с ней было идти, легче того слушать, что она говорит:
- Вот соскучилась, сама за тобой зашла. А то что ни день ты за окошком торчишь, думаешь я не замечу. Что молчишь?
-Слушаю.
- Ну-ну... - На крутом склоне поскользнулась и схватила Богородичка Кавалера за локоть, чтобы не упасть, побежали оба по песку и только внизу отдышались.
- Зачем же тебе зеркало, если лица нет? - подначивал Кавалер.
- Для тебя зеркало берегу. Вот поймаю в зеркало, унесу домой, запру в ларчик, навек мой будешь.
Кавалер, смеясь, уклонился от пущенного солнечного зайчика.
- Не донесешь! Расплещешь...
- Слепой сказал: посмотрим.
На берегу речушки веселой мелкой и светлой Богородичка разулась и разделась до нижней рубахи, будто одна пришла.
Зевнула под маской, бросила через плечо:
- Одежу постереги. Мало ли кто тут ходит.
- Я тебе не сторож, - огрызнулся Кавалер - Да кто на твое тряпье позарится.
- Верно - лениво согласилась Богородичка, придавила верхнее платье камнем-голышом, чтобы не унесло ветром и спустилась к воде. - А ты гонорлив больно для прасольского сына.
Присела в ручей, расставила колени, так чтобы вода бежала между ними.
Сама полуголая, а лицо заперто - черты ее берегли лебедь и крест.
Из-под маски выбилась рыжая прядь, расшевелил волосы ветер, Богородичка подумала и прядь убрала под крестовый полог.
Подол нижней рубахи промок насквозь, облепил тяжелые лодыжки, Богородичка плеснула горсть воды на живот и груди. Проступило из-под ткани родимое пятно на левой титьке, расцвели бурые ореолы сосков. Густо всколыхнулась женская тягота.
- Вымя какое... мясная баба - некстати подумал Кавалер и нагло полюбопытствовал - Ты беременна?
- Конечно. Я всегда беременна. С рождения На то я и Богородичка.
- Ну тебя к шутам, я всерьез, а ты зубы скалишь.
- Ты моих зубов не видишь. Не ври. И не увидишь вовек, нос не дорос. Платок подай, намочу. Нам еще назад идти луговиной, знойно сегодня, голову мне напечет. Опять разболится, а мне еще полы в моленной мыть.
Кавалер, не входя в быструю воду, наклонился, балуясь, пустил по ручью шелковый платок - зазмеилась легкая ткань по течению, Богородичка, не глядя, приняла платок, заговорила монотонно, как пчела жужжит.
- А вот поймаю тебя, окуну в ручеек с головой, и вот этим шелковым платочком пощекочу подбрюшье, то-то поплывешь, как свеча... Я тебя знаю, ты лакомник, любишь, чтобы не ты - а тебя.
Богородичка пару раз пропустила в слабом кулаке невесомую ткань.
Кавалер, чтобы устоять, впился пальцами в ивовый ствол. Сглотнул соленую слюну.
- Я тебе не дамся.
- Все мне даются. Чем ты от других отличен? Из казанского золота что ли тебя отлили, пан-боярин, царский сын? Сам же говорил, что батя твой по селам червивую солонину скупает. Или соврал мне?
- Нет. Я сказал правду, - быстро ответил Кавалер. Поднималось с клекотом из горловой теснины жаркое собачье бешенство.
Слишком громко плескала вода по камням, слишком пахло можжевельем и свинячей травой - влагохлебкой, которой густо заросли топкие берега, слишком тяжело поднялась баба из воды - вся облепленная холстинной рубашкой, хуже, чем голая.
Охлопала бёдра, зевнула. Большая... тёплая. Тяжелая рыжая коса вывалилась на оголенное плечо.
- Корова. - неожиданно для себя, вслух сказал Кавалер.
- А ты что же, молочка захотел? Руку подай, болтун. Я выйду.
Кавалер вытянул Богородичку на берег.
И бешенство нашло выход, подбил ей колени пинком, повалил в лопухи, одной рукой придавил мягкое горло, второй сильно мазнул между забившихся ляжек. Зашипел в ухо:
- Сейчас узнаешь, чем я от других отличен. Нашла над кем куражиться. Думаешь, я на твое вымя недоенное позарился, держи карман шире. Много вас таких, десятки, сотни, девки жадные и до ночей охочие! Думаешь, передо мной нагишом попрыгаешь, посулишь шелковые мерзости, так я и попался? Да я одного хочу - рожу твою бесстыжую увидеть! Тайна мне нужна, а увижу и разгадаю - на кой рожон ты мне сдалась! Отшвырну как кошку, которая в зерно гадит!
Чуть ослабив хватку, Кавалер потянулся к плату на лице Богородички.
- Откроешь - умрешь, - глухо и лениво сказала женщина.
Так сказала, что Кавалер враз ослабел, скатился с душного ее тела.
Повалился крестом, стал смотреть сквозь луговую зелень, как разбегаются волнами перистые облака в маслянистом девясильном небе.
Молчали оба, слушали птичий щелк, деревенский веселый шум близкой плотинки.
- Прости меня - не вытерпел Кавалер... - Солнце палит, вот и нашло. Тебе не больно?
Богородичка невозмутимо надела платье, намотала мокрый платок на голову.
- Бывало побольней. Не беда. Тем ты и отличен от других, что со мной мужского не сделал. Все тебе тайну подавай. Лебедя моего поймать хотел голыми руками.
- Тебя били? - вскинулся Кавалер - Ты скажи - кто. Я его...
- Врешь ты все, никакой ты не прасол. И держал-то еле-еле... и
т а м через ткань прикоснулся. Думала, брезгуешь, так ведь нет. Жилка у тебя на шее билась, вот жилка мне все и сказала. Доносчица она у тебя, все по ней знающая женщина прочесть может. Видно что учили тебя не обижать женщин... Хотя бы с виду. Был бы ты купецким сыном, одевался бы по русски, стрижен был бы в скобку, по Царицыну бы не метался на белом конике. Не дразнил бы меня. Такие коники у купцов не в заводе. У них рысаки толстые и верхом купцы не скачут. Я любила одного жука с Плющихи, так у него толстенные кони были, не чета твоему. И сыновья все как на подбор - дельные люди. Ты цыган, я так думаю. И лошадь украл. И господскую одежду. Да только цыганы смуглые. Я знаю. Я одного цыгана любила из Тестовского села, так он чернущий был, брюхо волосатое вот по сюда, истинный крест. - Богородичка указала на помятое горло - солнечный следок пометил выемку меж ключиц - дальше лебединый полог видеть не позволял.
- А как же тот жук с Плющихи? - спросил Кавалер, побрел рядом с Богородичкой, раздвигал перед ней тонкие ветки еловой делянки.
- А? - рассеянно переспросила женщина. - Какой жук...
- То про купцов, то про цыган, то про господ, кого же ты любила?
- Ах, это... Всех любила, хороший мой. Всех, я ж тебе говорю, я ль не Богородичка.
- Да ты такая же богородичка, как я - прасольский сын.
- Вот и проговорился. Да и не скрывал особенно, сразу видно, меня ни в грош не ставишь. Разве что лебедем моим любопытствуешь.
- Я всю правду о тебе выспрошу у Рузи. Ее отец...
- Без тебя знаю, - Богородичка остановилась посреди раскаленного луга, заговорила с такой яростью, что Кавалеру вдвое жарче стало, отшатнулся, как лошадь от злой шавки, -
Ну что, что ты нашел среди лукавых уродов? Ладно, старый карла гоняет, тебя как сидорову козу, всему Царицыну на потеху, к этому я уж привыкла, твоя блажь, ты и ломайся.
Но как же ты в толк не возьмешь, он горбатый, он юрод, он игрок и лжец, на Москве всеобщее посмешище, ему твой позор слаще патоки. Он тебя, как борзого щенка завел, чтобы на кого надобно натравливать. Он хитрец и душегуб - я многое могу порассказать, да ты не поверишь. Вот хочешь, докажу мою правду о нем?
- Докажи, - недоверчиво сказал Кавалер.
- Изволь. Конь твой, белый, резаная грива. Сразу видно - краденый. Это ведь он тебя надоумил его угнать?
- А если бы и он, тебе что?
- Мне ничего, как думаешь, почему именно этого коня, никакого иного, ни савраску ни пегашку, ни гнедка, ни серого в грече, мало ли у бати твоего рвача-богача коней?
- Он красивый, в работе хорош... - неуверенно ответил Кавалер и сам засомневался про себя, а и вправду, почему именно андалуза.
- У него нет клейма. - просто сказала Богородичка. - Чтобы никто не опознал из какого дома ты его взял.
