А. Андреев - Москва в очерках 40-х годов XIX века
И Саввушка почти бегом пустился на Покровку.
Дом господина Архаулова действительно был барский, выстроенный для привольного житья одного семейства. Но владелец его, несмотря на то что считал себе под сорок, оставался холостяком. Жил он, впрочем, весело и открыто, пользуясь всеми преимуществами своего одиночества, например, ежедневным выездом в клуб, правом возвращаться за полночь, участвовать в приятельских parties de plaisirs и тому подобным. До нас, однако, это не касается. Довольно сказать, что он был человек не без значения и не совсем дюжинный, потому что где-то числился на службе и по мере своих сил старался не отставать от века.
Под протекцией знакомых лакеев Саввушка дождался, пока встал господин Архаулов. Разговоры с ними придали ему еще более надежды на успех просьбы. – «Мало ли к нам ходит просить на бедность, – толковал Парфен, – всякие бывают – и отставные, и салопницы, и вдовы разные, и на невест… всех награждает, особенно как плакать умеют. Денег-то даст, да нотацию прочтет такую, что только держись; переберет тебя всего по косточкам, до слез тронет. Что говорить, барин первый сорт!» – После полуторачасового ожидания Саввушка позван был, наконец, в кабинет доброго барина. Через какие комнаты шел он, что находилось в них, как убран был кабинет – ничего этого не видал Саввушка; мысли его летали далеко. Но вот и сам господин Архаулов, кушающий кофе. Саввушка отвесил поклон чуть не до земли.
– Садись, любезный, – ласково сказал господин Архаулов.
Саввушка не поверил своим ушам. Господин Архаулов еще ласковее повторил приглашение.
– Помилуйте-с, ваше высокородие, сударь Владимир Петрович, как я смею. Мы и постоим-с…- отвечал Саввушка.
– Да ведь нам надобно толковать о деле: что же, я буду сидеть, а ты стоять. Так не годится. Садись, любезный, как тебя…
– Саввушка-с.
– А по отчеству?
– Саввич-с, да я больше Саввушка, по привычке-с…
– Ну, Саввушка Саввич, расскажи же мне, в чем твоя нужда?
Саввушка робко сел на кончик какой-то неизвестной ему мебели и начал:
– Изволите видеть, сударь, ваше высокородие, я человек маленький, портной, как изволите знать. Живу на Божедомке вот уже почти двенадцать лет; не замечен ни в каких качествах; меня все знают-с. Вместе со мною, тому лет пять, нанимал квартиру золотарь, Григорий Кузьмич, мастер своего дела отличнейший, да попивал, запоем пил, с позволения сказать. Жена у него была, прекраснейшая женщина, дочка, Сашей зовут, да старик отец – не здесь будь сказано – не в полном разуме. Я нанимал светелку один, а они напротив. Известно, дело соседское, друг другом займаешься, ну и знакомство вели мы между собою. Последний год перед смертью золотарь-то уж очень пил, мертвой чашей: такое, знать, было божье попущение. Анна Федоровна, жена-то его, всегда была хворая, тщедушная; а как пошла эта неприятность, и муж пьет, и дома куска хлеба нет, и в мороз трескучий надеть нечего – так и совсем слегла. Маяться да маяться – и богу душу отдала – царство ей небесное! До последнего часа была в полной памяти… Мужа на ту пору дома не было, три ночи кряду не ночевал; она и призывает меня, чтоб долг христианский исполнить, и говорит при последнем-то часе: «Не покинь, Саввушка, моей крошечки, моей Саши…», то есть дочери-то, сударь, словно чуяло что ее сердечко. И девчонка-то тут же плачет: «Не умирай, – говорит, – маменька»… Меня инда жалость взяла… Я и говорю: «Бог свидетель, не покину сироты, буду ей вместо отца родного…» После этого Анна Федоровна жила всего часа с три. Похоронили ее, как следует. Муж, видно с горя, давай пить пуще прежнего, и скоро нашел себе не христианскую кончину – на улице подняли. Старика, отца-то его, добрые люди определили в богадельню. Сиротка-дочь осталась одна- одинехонька, без рода, без племени, без пристанища; а всего-то ей только десятый годок пошел. Что делать, куда ее приютить? – Живи, говорю, Сашенька, у меня; хлеба с нас будет; а там, как вырастешь, что бог даст… Чудо что была за девочка! Как поняла грамоту, рукоделья разные и все такое… Живет она у меня год, живет другой, и третий на исходе, и прожила бы так до совершенного возраста, копейку уже умела вырабатывать; да на беду приехала из Рязани ее тетка. «Пускай, – говорит, – племянница живет со мною; я остаюсь здесь в Москве». Признаться сказать, не лежало у меня к ней сердце, и на вид она была такая противная; да что делать-то: мое дело мужское, всего не доглядишь. Отпустил я Сашу и навещал ее этак с полгода. Жаловалась, что жить ей плохо, тетка очень капризна; нуда как быть-то? не у матушки родной. Прихожу раз, Саши нет; спрашиваю, где она. «Бежала», – говорит тетка. – Как так? – «Бежала, – говорит, – да и все тут…» Господи, господи! думаю, что же это за наказание послал ты на меня. Свою-то дочь родную я потерял и названой лишился… А я только что сшил было ей новый капотец да башмачки купил… С того времени не было никакого слуха о Саше. Умерла, верно, сироточка моя, думал я, а то как бы не прийти ко мне!.. Вот вчерашнего числа, сударь, ходил я к Сухаревой с кое-какими перекройками. Устал порядком и захотелось мне отдохнуть. Зашел я, извините, сударь, ваше высокородие, в полпивную лавочку; грешный человек, выпил-таки маленько. Сижу да на народ гляжу… Вдруг – смотрю: моя Саша с шарманкой, одета мальчиком, песни поет, а что слышит-то – в пору нашему брату, мужчине. Сами изволите знать, место какое; что ни шаг, то грех да соблазн. Каково же девочке-то! Кровью облилось у меня сердце… До чего доведет ее эта жизнь, куда пропадет ее честь, как скоротает она свой век, на что погубит свою молодость, за что будет терпеть такую участь!.. А ведь уж не маленькая, все понимает – четырнадцать лет дошло. Со слезами начал я уговаривать ее, чтоб бросила эту жизнь; да уж шибко забрало ее, далеко завели ее лиходеи: «Не хочу, – говорит, – богатой хочу быть…» Понимаете, сударь, ваше высокородие: богатой! Какой-то злой человек нашептал ей, как делаются молоденькие девушки богатыми! Да, может быть, она и согласилась бы, уговорил бы я ее, так нельзя отойти от хозяина – много задолжала ему, а хозяин-то бестия преестественная… Вот, сударь, ваше высокородие, мое горе и моя нужда. Дочку выручить мне надо. Клятву я себе дал. Со слезами молю ваше высокородие: окажите это благорасположение… Вам слово стоит сказать… денег немного потребуется… Я и заслужу вашей милости, по гроб жизни моей буду ваш слуга! Меня, старика, вы из мертвых воскресите, и душу христианскую от смертного греха отведете… Вы благодетельствуете всем; добрые дела радуют вас каждый день… Ваше высокородие, Владимир Петрович! – И Саввушка бросился перед ним на колени.
– Встань, любезный, встань, я этого не люблю, – ласково сказал господин Архаулов, поднимая Саввушку. – Теперь ты выслушай меня. Разумеется, ты хочешь сделать доброе дело.
– Если ваша милость будет, то с божьей помощью… авось…
– Так. Ну а ведь всякое дело венчает конец, хорошо начнешь, да как кончишь, – на это надобно смотреть. Например, когда ты шел сюда, наверно, ты думал не о том только, как будешь просить меня, а какой выйдет из этого толк?
– Правду изволите говорить…
– Вот видишь ли. Значит, надобно рассмотреть, что произойдет из твоего, по-видимому, доброго дела. Скажи, что станет делать девочка, когда отойдет от хозяина?
– Да пока бы, годок-другой, пожила у меня, – много ли ей надо, да и сама кое-что заработает, хоть на башмаки себе; а потом, если бог пошлет доброго человека…
– То есть замуж надеешься отдать ее? Хорошо. Положим даже, что найдется какое-нибудь приданое. Выйдет она, разумеется, за мастерового, у которого только и капиталу, что руки да голова. Как водится, пойдут у них дети – мал-мала меньше: чем тогда станут жить твои супруги? Ведь из ста примеров, сам знаешь это, разве один только выдается случай, чтобы работник сделался хозяином. А сколько же он выработает? Много- много двести-триста рублей. На эту сумму двое они еще проживут как-нибудь, а с семьей невозможно. Нынче недостанет одного, завтра другого, послезавтра платье в заклад, потом салоп, а там и заложить больше нечего, и есть нечего… Домохозяин требует денег, квартира стоит нетопленая, дети плачут, жена охает… Горе возьмет мужа, отца семейства; выпьет он раз, чтобы заглушить его, выпьет другой да и пойдет испивать, и жалованье его все уйдет в питейный дом… Понимаешь, что происходит вследствие этого, какая глубокая нищета водворяется в несчастном семействе, как проклинают они свои дни, не осушая глаз, в каком мрачном виде представляется им будущность, что делается с детьми таких злополучных родителей?.. И кто же виновник этих мучений, где корень зла, кого не помянут они добром? Того, кто, думая сделать доброе дело, устроил их брак, нищую выдал замуж за бедняка… Понял ли ты, братец?
– Как не понять, ваше высокородие: мало ли нужды на свете! Да бог-то, отец наш милосердый, на что? Он птиц небесных питает…
