Меган Уолен Тернер - Царица Аттолии (ЛП)
— Он приедет, если я прикажу, — сказала Эддис.
— Он аттолиец, Ваше Величество.
— Приедет, как миленький.
Врач поднял глаза, царица ответила ему быстрой жесткой улыбкой. Она не шутила. Она прикажет похитить аттолийца и доставить его в горы, если понадобится.
— Ваше Величество, скорее всего, это не игла. Окулист из города будет здесь в ближайшее время.
— Как скоро?
— Через час или два. А до тех пор, Ваше Величество, я займусь первоочередными делами.
Эддис кивнула.
— Тогда я оставлю вас. Но я хочу знать, что скажет окулист.
Когда царица вышла, врач посмотрел на Евгенидиса и увидел блеск здорового глаза сквозь ресницы. Он присмотрелся внимательней.
— Вы должны принять еще опиума, — сказал он.
— Нет, — прошептал Евгенидис.
Врач посмотрел на присохшие бинты, которые предстояло снять с искалеченной руки.
— Надо выпить, — сказал он и отошел, чтобы смешать несколько капель препарата с водой в маленьком роговом стаканчике. Когда он вернулся, глаза Евгенидиса были открыты, и он внимательно наблюдал за врачом. Когда к его губам поднесли чашку, он отвернулся.
— Пожалуйста, молодой человек, примите лекарство.
— Гален, — прошептал он, — Как вы думаете, если людей калечат в этой жизни, уходят ли они же изуродованными в загробный мир, а?
Врач опустил стаканчик.
— Вы должны знать лучше, чем я, — сказал он.
— Нет, — ответил Евгенидис. — Я не знаю.
Гален опять поднял чашку, но Евгенидис продолжал лежать, отвернувшись к стене. — Гален, я не хочу быть слепым, когда умру.
Гален молча сел на край кровати, все еще держа чашку и положив руки на колени. Его помощники тихо вышли из комнаты.
— Вы еще долго не умрете.
— Я не хочу умереть слепым, даже если доживу до ста лет.
— Неужели вы хотите, чтобы я залил вам в рот большую дозу опиума и отравил вас? — наконец спросил Гален.
— Я был бы очень признателен, — сказал Евгенидис.
— Я дал клятву исцелять людей.
Евгенидис не спорил. Он только повернулся, чтобы посмотреть на врача блестящим от лихорадки глазом, чью черноту еще ярче подчеркивали синяки. Шрам на щеке казался белым пером, прилипшим к пожелтевшей коже. Гален вздохнул.
— Не думаю, что это игла, так что нам пока рано говорить о нарушении клятвы. — он поднял стаканчик. — Выпейте это сейчас.
Когда Евгенидис проснулся в следующий раз, окулист уже прибыл. В комнате горели свечи, огоньки которых отражались в многочисленных стеклах окон и освещали двух мужчин, сидящих на кровати. Гален разбудил его легким прикосновением руки, но даже это нежное касание отозвалось горячими толчками крови в руке, тупой болью в голове и жжением в глазах. Евгенидису казалось, что оба его глаза забиты горячим песком, а все остальное тело горело так, что он не был уверен, откуда исходит боль.
Окулист осмотрел его со всей осторожностью, поднося к лицу зажженную свечу и потом отводя руку прочь.
— Когда вы заметили заражение?
Евгенидис покачал головой и сразу пожалел об этом. Он не знал, в какой день это случилось, и как долго он пробыл в тюремной камере. Он пытался вспомнить, но его разум балансировал на краю черной ямы, заполненной воспоминаниями, которые тянулись к нему, извиваясь змеиными телами, и грозили утопить.
— До того, как мне отрезали руку, — наконец сказал он.
Окулист посмотрел на врача.
— Около недели назад, — ответил тот. — Десять дней максимум.
Окулист снова поднял свечу. Евгенидис вздрогнул, но промолчал.
— Глаз цел, — заявил окулист. — От иглы он был бы значительно краснее и более чувствителен к свету. Держите его в чистоте и накладывайте примочки. — он посмотрел на Евгенидиса и уверенно произнес: — Сотни маленьких детей каждый год переносят это заболевание, и их зрение восстанавливается полностью. Вам незачем волноваться на этот счет.
«На этот счет», подумал Евгенидис, и когда Гален предложил ему еще дозу опиума, он выпил все до дна и уснул.
* * *В Аттолии царица сидела за ужином. Зал был освещен лучшими свечами, еда была превосходной. Царица почти не ела.
— Сегодня вечером ваши мысли где-то далеко отсюда, Ваше Величество, — сказал человек, сидящий справа от нее на самом почетном месте.
— Вовсе нет, Нахусерех, — заверила Аттолия мидийского посла. — Вовсе нет.
* * *Лихорадка Евгенидиса усилилась. Он соскользнул в яму с воспоминаниями, и Гален несколько раз давал ему опиум, чтобы дать возможность немного отдохнуть. Он больше не узнавал ни Галена, ни его помощников, и им приходилось бороться за каждый глоток лекарства. Приходилось держать его, причем Гален наваливался всем своим весом на грудь и заливал опиум в открытый рот, пока Евгенидис кричал и ругался. Чтобы не расплескать настойку, Гален зажимал нос юноши и оттягивал вниз подбородок. Евгенидис не мог дышать, пока все лекарство не было проглочено, но боролся изо всех сил, пытаясь отвернуть голову в сторону. Гален чувствовал, как худое тело дугой изгибается под ним, пытаясь сбросить с себя тяжкий груз. Нет, он должен был совсем обессилить и почти потерять сознание, чтобы принять лекарство.
Бледная Эддис ждала в библиотеке.
— Он не поблагодарит вас, за то, что вы подслушивали под дверью, — сказал военный министр, садясь рядом с ней.
Он тоже пришел в библиотеку проведать сына.
— Вы когда-нибудь…
— Слышал, чтобы он так кричал? Нет.
Эддис тоже не могла припомнить ничего подобного. Эти крики звучали так, словно его сажают на кол.
— Ему стало хуже?
Отец Евгенидиса покачал головой.
— По-прежнему, я думаю. — он поерзал в своем кресле. — Если он так отчаянно сопротивляется, когда ему пытаются дать опиум, значит у него еще есть кое-какая силенка.
— Это происходит каждый раз?
Военный министр кивнул. Царица поднялась со стула и решительно подошла к двери спальни.
— Евгенидис! — рявкнула она, как заправский фельдфебель.
Гален оглянулся, намереваясь отправить ее прочь, но фигура на кровати замерла. Евгенидис приоткрыл глаза, моргая в недоумении. Люди вокруг кровати немного расслабились.
— Прекрати вести себя как лошадиная задница и выпей настойку, — приказала она.
Евгенидис сглотнул и вздрогнул, когда горькая жидкость потекла по пищеводу. Гален взял его за руку.
— Моя царица? — неуверенно прошептал Евгенидис, мысли которого все еще путались.
— А теперь спи, — приказала Эддис.
Евгенидис, послушный своей царице и опиуму, закрыл глаза.
— Подействовало, — удовлетворенно сказал министр, когда она вернулась в библиотеку, чтобы сесть рядом с ним.
— Подождем, что скажет Гален, — ответила царица, чувствуя себя неловко, но она терпеливо сидела на стуле, и не собиралась возвращаться к ожидавшему ее министру торговли.
К ее удивлению, появившийся в дверях врач был доволен результатами ее вмешательства.
— Он узнал вас, хотя не признавал никого. Возвращайтесь, когда сможете.
* * *Утром Эддис сидела у постели Евгенидиса, ожидая его пробуждения. Она спросила Галена о синяках под глазами, и он ответил, что эти черные пятна являются старой кровью, скопившейся под кожей после удара по голове. Она тоже предполагала удар в лицо, но не понимала, почему нос не был сломан, если кровоизлияние оказалось таким сильным. Гален объяснил, что кровотечение началось от удара в лоб, после чего кровь просочилась в глазницы. Он предупредил, что синяки исчезнут не раньше, чем через несколько недель. С темными кругами под глазами лицо Евгенидиса казалось еще тоньше, а кожа бледнее.
Она сидела и смотрела, как он спит, вспоминая, как часто раньше видела его с синяками. Он часто получал их в драках с двоюродными братьями. Они дразнили его за его имя и становились все злее по мере того, как возрастал к нему интерес его деда. У Евгенидиса был острый язык, иногда опережающий его мысли, и его ответные насмешки зачастую были более болезненными и меткими, чем усилия всех братьев вместе. Чаще всего их споры заканчивались шишками и синяками.
После смерти матери Евгенидис не стал долго ждать, чтобы сообщить отцу о своем намерении стать Вором Эддиса. Его отец, еще не залечивший рану после потери жены, был в ярости. Евгенидис бесстрашно воевал с отцом, и оба они изливали свою скорбь и гнев в присутствии всего двора. Кузены и кузины, боготворившие военного министра, усилили свои нападки на Евгенидиса, и их взаимная неприязнь росла, пока Евгенидис не перебрался из общей спальни мальчиков в единственное свободное во дворце помещение — комнату, смежную с редко используемой дворцовой библиотекой.
Он смел пыль с книжных полок и начал оттачивать навыки чтения, демонстрируя традиционную среди Воров склонность к наукам; и после жестоких стычек со своими двоюродными братьями, он неизменно отступал в библиотеку и свою спальню-кабинет, чтобы залечить кровоподтеки. Эддис часто навещала его во время этих добровольных ссылок. Она не приняла его сторону. Для всех участников трагедии было слишком очевидно, что он сам навлекал на себя неприятности и был кем угодно, только не беспомощной жертвой. Со временем у его двоюродных братьев стали пропадать различные ценности, которые неизменно находили на храмовом алтаре, посвященном богу воров Евгенидису. Эддис не поддержала двоюродных братьев, когда они пришли к ней с жалобами на вора. Они были также и ее кузенами, и она воевала с ними самостоятельно, пока оба ее старших брата не умерли один за другим в течение нескольких дней от лихорадки, и она не стала наследницей Эддиса. Еще через несколько месяцев она стала царицей, и после этого никто не осмеливался перечить ей, разве что под прикрытием нудных, утомительных официальных обращений, никто, кроме Евгенидиса, не ставил ей в упрек ее злоупотребления в одежде и ее родственников, как будто существование многочисленных кузенов и кузин было ее личной виной.
