Неизвестно - Untitled.FR11
- Зинуля, а как твой Слава?
- Окончил Саранское училище, работает лётчиком - инструктором в местном аэроклубе. Уже успел жениться и развестись. Жить с мамой не хочет, снимает квартиру.
- Он же у тебя красавец писаный, Славка-то. И читает много.
- Да вот, красавец, а потихоньку и выпивать стал. Правда, он добрый у меня, ласковый. Цветы мне приносит. Отец тут выискался, хотел его увидеть. Я не позволила. А Борька твой как?
- Борька в Ленинграде. Помучился после института в Херсоне и сбежал. Сказал, что будет жить только в Питере. Он у нас сильно самостоятельный, всё приглашает в гости.
- Вот Пашуня! Как незаметно пролетело время! И наши дети взрослые. а давно ли мы с тобой учились в Борисоглебской школе и даже представить себе не могли, что сроднимся. Ты помнишь, как Жорж подарил мне полосатый вязаный шарф и шапочку? Я до сих пор ношу этот шарфик.
- Как же не помнить, Зиночка? Роднее тебя, кроме Ани, у меня никого нет. Аня приезжала на похороны отца. Кроме нас с ней, родственников больше не было. Папа не мучался. Соседи говорят, что не болел. Вечером выпил стакан водки, а утром - не проснулся. Мир праху его! Давай помянем!
* * *
Володя Киселёв оставил свой пост первого секретаря райкома и переехал в Воронеж, где была похоронена Лида, его жена. Теперь он работал главой инспекции по хлебозаготовкам, имел служебную машину и шофёра Роберта, мастера по разливу водки в компаниях.
Зиночка не задумываясь взяла шефство над Славиком и Серёжей, а заодно готовила ужин и для Володи.
В один из солнечных дней конца августа Володя вызвал к себе в кабинет своего водителя Роберта. Этот разговорчивый человек лет сорока пяти носил на лице постоянную улыбку, имел выступающий живот и неизменно хорошее расположение духа. Киселёв не видел его унывающим, хотя и знал, что Роберт собрался разводиться с женой.
- Вызывали, Владимир Иванович? - послышалось из-за приоткрытой двери кабинета.
- Да, Роберт заходи! Вот тебе деньги. Купишь две бутылки водки, закусить. Едем на бережок. Да, и хороший букет цветов!
- Каких цветов, Владимир Иванович? У нас что, праздник?
- Праздник, праздник! Меньше вопросов! Самых красивых роз, для женщины!
Ехать «на бережок» для Роберта было привычно, а вот поручение купить букет его озадачило. Уже давно Роберт присмотрел место на берегу реки Воронеж, недалеко от Чернавского моста, куда можно было проехать на УАЗике. Его начальнику полюбилось это место, и они частенько спускались вниз, к реке, раскатывали «скатерть-самобранку» на берегу.
В этот день Киселёв закончил раньше обычного и, раздав указания, заспешил из инспекции. У машины он придирчиво осмотрел букет алых роз, купленных Робертом, и уселся рядом с ним.
- Поехали!
С проспекта Революции возле памятника Петру Первому они свернули направо, к Чернавскому мосту. Дальше Роберт сворачивал ещё несколько раз, ехали по бездорожью, среди частного сектора, пока не оказались на песчаном берегу. Здесь было пустынно, тихо - шум машин, катившихся по мосту, сюда не долетал.
Володя вышел из машины, глядя на желтую воду реки, курил, пока Роберт разворачивал скатерть. Водка «Московская», колбаса полукопчёная, колбаса «докторская», банка говяжьей тушёнки, луковица, два помидора, свежий хлеб . Вот и весь нехитрый стол! Водитель знал, что начальник любил закусывать тушёнкой и что эта его привычка сохранилась с войны. Он быстро вскрыл банку и, сделав пригласительный жест рукой, тут же стал разливать водку в гранёные двухсотграммовые стаканы: себе - полный, начальнику - одну треть.
Обычно Роберт ставил стакан на тыльную часть руки, подносил ко рту, не расплескав ни капли, прихватывал губами край стакана и медленно цедил водку, демонстрируя всем, какое он получает удовольствие. Если не знавшие Роберта собутыльники пытались предлагать ему ещё «по рюмочке» после стакана выпитого, он неизменно повторял: «Нет, не могу! Сегодня я за рулём!»
После стакана водки он мог целый день водить машину, и за всю жизнь с ним не случилось ни одной аварии. Сам он говорил: «Потому что езжу аккуратненько!» Его знала вся милиция города, он здоровался с каждым гаишником за руку. Володя считал своего водителя бесценным.
- За что пьём, Владимир Иванович? - спросил Роберт, поднимая стакан.
- За конец моей одинокой жизни! Сегодня, Роберт, я делаю предложение Зине, сестре Ивана. Лидочка наказала ей присмотреть за нами. Скоро детей в школу отправлять, а как я один с ними? Так что породнимся - дальше некуда!
- Всё уже обговорено?
- А ты как думаешь - что я вот так, с бухты-барахты, принёс цветы и - в ЗАГС? Сначала сестру Пашу подослал, чтоб почву прощупала. Поговорили меж собой, Зина не против. Теперь надо официально! Ну, давай!
- Будем! - отозвался Роберт, процеживая свой стакан через зубы. - А я вот, Владимир Иванович, развожусь! Детей нет, и жизни мне нет с Валюхой. Чужой стала! Будем менять наши три комнаты, которые мне достались ох как трудно! Пришлось прописать родителей, которых уже нет.
- Подожди! А нам съезжаться надо! Так может, и искать не будем?
- А что - замётано!
- Тогда всё, Роберт! Больше не пьем! Поедем - обрадую Зиночку, вручу ей цветы, и всё такое .
В сентябре Володя расписался с Зиной в ЗАГСЕ, и в этом же месяце они переехали в трёхкомнатную квартиру на улице Куцыгина. Роберт скончался от инсульта через два года, не дожив до пятидесяти. Говорили, что после развода он не отказывался и от второго стакана, не прочь был выпить и третий.
* * *
Ось жизни семьи Марчуковых постепенно смещалась в города державы, вся мужская молодая поросль осела в мегаполисах, а в деревне оставался последний одинокий воин - Иван Марчуков. Он и не помышлял отправляться в город вслед за всеми, хотя такая возможность у него была. Евсигнеев стал заместителем председателя облисполкома в Воронеже, и его прочили на должность председателя. Друг юности Ивана Гаврюша Троепольский давно уже величался Гавриилом. После повести «Белый Бим - чёрное ухо», которую читал и ценил сам генсек Брежнев, к нему пришла слава, теперь он известный на всю страну писатель. Марчуков искренне радовался за друзей и сам подумывал о том, чтобы сесть за письменный стол, даже начал делать кое-какие наброски.
Но всё же Иван решил доживать в собственном доме, ухаживать за садом и принимать летом у себя детей, а может быть, в скором времени и внуков. Город - это не для него!
Но - увы - стало подводить здоровье. Простуды с завидным постоянством преследовали Марчукова, он страдал одышкой и всё чаще оказывался в новой больнице, той, которую строили под его непосредственным патронажем: своё партийное поручение он выполнил, и право перерезать красную ленточку ножницами ему предоставили вместе с первым секретарём райкома.
Каждый раз, когда надо было подлечиться, он являлся к главврачу Ядыкиной в сопровождении Паши и, улыбаясь своей лучезарной, только ему присущей улыбкой, говорил: «Людмила Васильевна! Военфельшера второго ранга не могу ослушаться! Выполняя её приказ, явился в Ваше распоряжение!»
Ядыкина отводила для него отдельную палату с окном на сосновую поляну, и поскольку чаще всего сюда приходилось являться осенью, вечнозелёная хвоя оживляла пейзаж. Иван набирал с собой книг и читал самозабвенно, удивляясь, как много ещё он не успел прочесть. Разъезжая по району по работе, он частенько заворачивал в Курлак, чтобы нанести визит директору школы. Они сидели подолгу, пили чай, и после этих встреч Иван каждый раз подолгу находился под впечатлением от общения с этой незаурядной личностью. Вот настоящий учитель, думал он, из тех, которые не считают сельскую школу тесным для себя местом. Если бы все были такие, как он!
Было время, когда Иван горел на работе, а теперь он делал положенное и спешил под крышу своего дома, где ему было тепло и спокойно. Пашу всерьёз беспокоил сустав травмированной ноги, порой невозможно было встать на неё, но она потихоньку расхаживалась и за делами забывала о боли. Вместе они ожидали приезда сыновей, и тогда наступал в доме настоящий праздник. Из погреба доставались солёные огурчики, помидоры, квашеная капуста, мочёные яблоки.
За сыновей Ивану переживать не приходилось. Лишь единственный раз он попытался дать совет старшему и понял, что этого делать не следует. Ещё когда тот приезжал на каникулы в Курлак, Иван завёл разговор о том, что пора сыну подумать о партии. На что получил ответ категоричный: «Папа, я не собираюсь вступать в партию, поэтому думать тут не о чем. Не от вас ли с дядей Колей я слышал, что там одни проходимцы? Ведь таких, как вы, там единицы.». Из этого он понял, что его сын не дипломат и не собирается щадить его чувства, как это сделал в своё время он сам, когда отец спросил, верует ли он в Бога.
Ему хотелось успокоить старика, и он ответил - «да». Что ж, может, так и честней? «Если бы в партию больше шло хороших людей, может, всё было бы по иному», - сказал он сыну, но тот снова возразил: «Пап, но хорошим людям вряд ли нужны партии».
