Санин Евгений - Святая - святым
После окончания Крещения отец Тихон, под завистливым взглядом Вани, ввел его в алтарь, где Стас также не увидел ничего необыкновенного.
А отец Тихон, выведя его обратно, как ни в чем не бывало, радостно сказал:
- Ну вот, храм еще не готов, а крещение в нём уже началось.
Стас был вконец разочарован.
- Ну, что там? – показывая на алтарь, бросился к нему Ваня. – И вообще - что ты чувствовал?
- Таинство от какого слова? – вопросом на вопрос ответил ему Стас, и сам же сказал: – От слова тайна. И значит, что с ней нужно делать? Хранить!
А что он еще мог сказать?
Он многозначительно прижал к губам палец и потрогал непривычно висящий у него на груди крест.
5
Крисп недоуменно посмотрел на отца, и тот тихо сказал…
Марцелл с Криспом стояли у борта «Тени молнии», основательно потрепанной штормом, сгубившим не один десяток парусников, но все же по-прежнему быстрой и легкой.
Александрия стремительно приближалась.
- Это Фаросский маяк, – показывая рукой вдаль, объяснял сыну Марцелл. – Там Александр Македонский сидел со своими полководцами, рисуя чертеж будущей Александрии, там Юлий Цезарь вместе с Клеопатрой выдерживал долгую осаду восставших египтян…
- А где пирамиды? – с трудом спросил Крисп, с трудом удерживая слезы, которые так и готовы были политься из глаз от мысли о предстоящей разлуке со Златой.
- О-о, это далеко! Отсюда не увидать! – охотно отвечал Марцелл, но чувствовалось, что он хочет сказать совсем другое, и казалось, слезы также душат его.
Пассажиры тоже внимательно рассматривали седьмое чудо света – Фаросский маяк и уже видневшиеся кварталы Александрии. Среди них не было только одного. Того самого, который боялся креститься из-за предстоящих мучений. Во время шторма его смыло волной, причем так, что поначалу никто даже не заметил этого. Потом, узнав, люди было огорчились, но когда отец Нектарий сказал, что его очищенная душа сразу направилась к Богу, обрадовались и не переставали теперь говорить об этом.
- Странное дело! - вслух удивлялся Марцелл. – Корабль, который везет эдикт о начале гонений на христиан, полностью стал христианским!
- Кроме Гилара! – уточнил Крисп, показывая глазами на капитана.
- Да, - помрачнел Марцелл и, приглядевшись к Гилару, вздохнул. – Но ведь, в конце концов, и на него попадали святые брызги.
- Однако он-то не дал согласия креститься, значит, это для него была всё равно, что простая вода! - резонно возразил Крисп.
- Хвала богам! Слава Богу! Прости, сынок, еще не успел привыкнуть… – виновато поправился Марцелл. – Но для нас ведь она была не простая!
- Конечно, отец!
Пристань стремительно приближалась.
- Убрать паруса! – слышался знакомый, но почему-то по-особенному радостный сегодня голос.
- Сушить вёсла!
- Приготовиться спустить якорь!
И, наконец, раздалась команда, которую больше всего ждал и боялся Крисп:
- Отдать якорь!
Несколько матросов взяли тяжелый якорь и бросили его в воду.
- Подать трап!
Крисп испуганно взглянул на девушку, она на него, всхлипнула и крепко прижалась щекой к руке отца. Марцелл покосился на сына, на девушку и, прокашлявшись, сказал то, что, судя по всему, хотел сказать давно.
- Вся наша жизнь состоит из встреч и потерь, сынок. Ты уже взрослый, тебе пора привыкать к этому. Но сегодня будь особенно мужественен: тебе предстоит не только эта потеря.
Крисп недоуменно посмотрел на отца, и тот тихо сказал:
- Сегодня ты расстаешься не только с ними, но… и со мной.
- С тобой?!
- Да, сынок! После того, что случилось в шторм, Гилар не преминёт воспользоваться столь удобным случаем, чтобы отомстить мне. И наверняка уже через десять минут о том, что я принял крещение и не воспрепятствовал тому, чтобы это сделали другие, будет извещен начальник порта. Это еще полбеды – он тоже мой давний приятель. Самое страшное, что Гилар наверняка доложит об этом и фрументарию.
- Кому?
- Есть такой чин в тайной полиции. Ты думаешь, Гилар рад тому, что спас судно от шторма, а заодно и свою жизнь? Как бы не так! Я давно знаю его: жажда мести в нём – сильней даже жажды жизни! Он не отстанет, не отомстив мне теперь до конца. До самого страшного конца!
- Но, отец!..
- Слушай и не перебивай. Я принял решение отправить тебя с отцом Нектарием к твоей тете – маминой сестре. К той самой, у которой она гостила здесь, в Александрии.
- А ты?
- А я немедленно отправлюсь к императору и постараюсь открыть ему глаза на христианскую… на нашу, - снова поправился Марцелл, - веру!
- Да он даже не станет слушать тебя!
- Не возражай! Это мой долг. Вот тебе письмо к тете. А это расписка.
- Какая еще расписка?
Крисп взял лист папируса и быстро, благо расписка была написана знакомым отцовским почерком, стал читать:
«Выборным по жертвоприношениям города Рима от сына императорского курьера Марцелла Фортуната, Криспа Фортуната из города Рима, 12-ти лет, дом у подножия Квиринальского холма, справа. Я всю свою жизнь приносил жертвы богам и теперь в вашем присутствии принёс жертву согласно предписания и вкусил от жертвенного мяса, и прошу вас засвидетельствовать это. Будьте счастливы. Подписал Крисп Форнутат.» Далее другими почерками было дописано: «Я, Аврелий Виктор, видел, как ты, вместе с отцом… Я, Антоний Секунд, подтверждаю… Я, Корнелий Север, свидетельствую…» И снова – рукой отца: «В первый год императора цезаря Гая Мессия Квинта Траяна Деция Благочестивого Счастливого Августа…»*
- Отец, нет! Я не могу взять это! – наконец, осилив расписку, испуганно воскликнул он.
- Я так и знал, что ты откажешь! Но не мог поступить иначе. Я еще не успел укрепиться в вере, как ты, и поэтому прошу: возьми ее, на всякий случай – хотя бы для моего спокойствия… И всё. Да хранят тебя… да хранит тебя Бог - иди!
На мостовую гавани уже спустились купец, философ… и вслед за ними - остальные пассажиры. Давно уже затерялись где-то впереди Сувор со Златой и Младом. Один лишь отец Нектарий стоял на палубе, дожидаясь Криспа. Беспрестанно оглядываясь на закаменевшего, Марцелла, Крисп подошел к нему, спустился по трапу и медленно направился с ним по направлению к городу.
«Тень молнии» вскоре затерялась за другими большими судами. Отец Нектарий молчал, словно понимая состояние юноши. А тот, оглянувшись в последний, раз вдруг увидел знакомое лицо идущего за ними Скавра, который, заметив это, поспешил тут же затеряться в шумной и пестрой портовой толпе….
Глава десятая
1
- Папка! Успел! – бросился к нему в объятья Ник.
Прошло три недели.
За это время в Покровке не произошло ничего примечательного, разве что только день рождения Стаса. Но это событие осталось замеченным лишь им самим да ближайшими к нему людьми.
Мама испекла огромный пирог с цифрой двенадцать посередине, папа достал где-то свечи. Стас дунул на них, загасив все с первого же раза. Гости дружно захлопали и поднесли подарки.
*Заимствовано из подлинных источников.
Мама с папой дисковый плеер.
Ник - и откуда он только узнал об этом? – целую коллекцию дисков.
Отец Тихон – старинную авторучку с золотым пером.
Зашедший будто бы «на огонёк» дед Капитон - очень красивую резную полочку.
- Для будущих твоих книг, - вручая её, сказал он Стасу.
Ваня с Леной со словами: «Это для того, чтобы ты знал, где твои друзья», вручили ему компас.
Макс, который теперь ни на шаг не отставал от отца Тихона, протянул Стасу толстую книгу с яркой обложкой:
- Это от меня с Нинкой, то есть от Нинки и меня, – сказал он, протягивая книгу, на которой было написано «Айвенго. Рыцарский роман».
Макс сильно изменился за это время, и теперь это был хотя и по-прежнему резкий, грубый, бесстрашный парень, но с ним уже можно было хоть как-то договориться. Это было похоже на чудо, которое отец Стаса объяснил так:
- У Макса не было иммунитета против добра, а отец Тихон – сплошная любовь. Вот он и сумел растопить этот лёд!
Стас, как ни странно, при упоминании о Нине даже не покраснел. После того, как он отослал ей стихи, он все реже и реже вспоминал о ней, а когда узнал, что она с Ником осталась «просто друзьями», совсем успокоился. День рождения, как всегда, промелькнул до обидного быстро, и жизнь в Покровке, как обычно, пошла своим чередом.
После крещения Стас сильно возгордился. Он заставил маму найти выброшенную им в первый день пребывания в Покровке икону, повесил её в углу, не снимая при этом со стены портретов, и стал всех поучать, призывал молиться, поститься, хотя сам постоянно забывал об этом. Нелюбимую гречневую кашу он называл теперь не иначе, как «грешная каша», и на этом основании отказывался её есть. А однажды, идя поздним вечером мимо храма, вдруг услышал за закрытыми дверями тихое пение и увидел огоньки свечей и вовсе решил, что достиг высшей степени святости.
