Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том III
Герцог де Лорен, придя в восторг от разрыва первого договора, искал еще секрет, как бы разорвать и второй. Но так как у него не было больше на примете Министра, кого можно было бы заманить в ловушку, прикинувшись влюбленным в его дочь, Король торопил его передать ему в руки город Марсаль, как тот и обязался. Тот откладывал это дело то под одним предлогом, то под другим. Его Величеству это в конце концов наскучило настолько, [335] что он отправил в Лотарингию Графа де Гиша собрать там свою армию совместно с Праделем, кто уже находился в этой стране. Граф помчался туда на почтовых, и слух, будто бы он едет осаждать это место, и сам Король прибудет туда собственной персоной, тотчас же распространился по всей Франции; видели, как в то же время туда направилось такое несметное количество добровольцев, что они одни были бы способны уничтожить и Герцога, и всю его страну; тот, кто уже не был в армии в течение двенадцати или пятнадцати лет, считал делом чести пойти туда в настоящий момент из уважения, какое каждый испытывал к редким качествам Короля. Все считали, что не вернутся больше времена Кардинала Мазарини, когда лишь те, кто умели заставить себя бояться, и были вознаграждены. Тот, кто отслужил под его Министерством и на кого даже не взглянули, потому как он выбирал пути совершенно противоположные тем, по каким надо было идти, чтобы попасть в милость, надеялся, что, явившись показать себя здесь, он пробудит память о своих прошлых заслугах; итак, Двор оказался настолько переполненным в Меце, что половина прибывших сюда людей не находила, где могла бы расположиться за собственные деньги.
Передача Марсаля в руки Короля
Между тем Марсаль был осажден Праделем и Графом де Гишем, так что Герцог, увидев, что с Его Величеством шутки плохи, прибег к его милосердию. Он прекрасно видел, что у него не было иного средства, кроме этого, освободиться от пребывания армии, вовсе не устраивавшего его страну, так как из-за одного этого он был бы неизбежно разорен. Все и осуществилось в этой манере. Он передал это место в руки Короля, как и обязался. Вот так и закончилась война, в то время как все полагали, будто она должна начаться, Король сам принял во владение этот город, Комендантство над ним он отдал Лейтенанту Телохранителей по имени Фори. Он вернулся оттуда в Мец, куда Герцог явился воздать ему почести; Король уехал на следующий день, дабы возвратиться в Париж. [337]
Мадемуазель де Ла Вальер
Этот вояж, не продлившийся и трех недель, окончательно разорил Знать, что была вынуждена делать в тысячу раз больше расходов с начала мира, чем в течение войны. Не было такого года, когда бы не давалась дюжина балов при Дворе. Устраивалось также и несколько балетов, а так как там танцевал Король, и каждый хотел танцевать вместе с ним, дабы лучше к нему подольститься, друг другу на зависть они показывались перед ним как можно более великолепными. В эти развлечения, как я уже говорил, входило и много политики, а кроме того, Король обзавелся любовницей, кому он был счастлив их давать. Он влюбился в нее у Мадам, при ком она состояла во фрейлинах. Она звалась Мадемуазель де Ла Вальер и была в тысячу раз более очаровательна в ее скромной красоте, чем самая роскошная светская персона. Король скрывал свою [338] любовь в течение некоторого времени, поскольку, так как он был безукоризненно честным человеком, он питал большое уважение к Королеве, кому боялся причинить огорчение. Однако, так как он частенько заглядывал к Мадам, жене его брата, кто была сестрой Короля Англии и совершенно прелестной Принцессой, как своим разумом, так и красотой, она сочла поначалу себя главной причиной его визитов; ничто не могло ее в этом разубедить, кроме подарка, состоявшего из жемчужного колье и бриллиантовых сережек, что Король преподнес своей любовнице. Мадам де Шуази, возвратившаяся из изгнания, устроила себе праздник из того, что наставила эту привлекательную персону в тех чувствах, какие питал к ней Король, в той манере, в какой она должна была держаться с приходом к ней этой новой удачи, и приготовила ее его принять.
О некоторых посредниках
Король тоже не испытывал недостатка в людях, кто разыгрывал тот же персонаж подле нее. Граф де Сент-А…, первый камер-юнкер, и Маркиза де Монто… проявили себя здесь наиболее услужливыми. Это им было зачтено, как если бы они смогли отличиться иначе, в том роде, что затем они поднялись к самым высоким достоинствам. Не принимая во внимание их совесть, они имели намного больше резонов заниматься этим, чем некоторые другие, кто восстали против выбора Его Величества. Графиня де…, кого Король прежде любил, пришла в отчаяние оттого, что он предпочел ей девицу, чьи прелести показались ей ниже ее собственных. Однако не все в свете разделяли ее мнение. Она была кокетлива, а Мадемуазель де Ла Вальер никогда. Правда, она уступила желаниям Его Величества, а это показало, что она не была весталкой, но кроме того, что весьма трудно устоять перед великим Королем, кто был необыкновенно обаятелен собственной персоной и своими манерами, неоспоримо и то, что она его полюбила даже раньше, чем он полюбил ее. Итак, она сделала из чистой страсти то, что она сделала, [339] без малейшей доли кокетства; тогда как Графиня, после того, как была любима Королем, позволила себе перейти к множеству других, кто не могли идти ни в какое сравнение с ним. Она была даже тем более неправа, что имела мужа, честного человека, и кто любил ее без памяти, к тому же она была привлекательна, за исключением ее кокетства, что не всегда является изъяном, по мнению определенных людей. Они полагают, что это более заманчиво, чем бесцветная красота, что верно в каком-то смысле, но только не в той, кого должны бы желать для своего удовлетворения. Заманчивая красота, по моему мнению, это игривая красота, и замыкающаяся в своем долге, или же, если и изменяющая ему, то, самое большее, в угоду одному любовнику. То есть та, что присоединяет лишь одного любовника к своему мужу; но когда это переходит к более значительному числу, я охотно оставляю такую приятность другим и не обращаю на нее никакого внимания.
Как бы там ни было, Графиня, с величайшим сожалением увидев, как эта девица заняла место, какое она сама весьма желала бы сохранить, подучила своего любовника передать Королеве обо всем, что происходило. Эта Принцесса любила Короля с безмерной страстью, в том роде, что никогда жена так не любила своего мужа, как она любила своего. Было не так-то просто, как было подумала Графиня, передать Королеве новость, вроде этой, без того, чтобы кто-нибудь этого не заметил. Когда Ее Величество явилась во Францию, она не знала ни единого французского слова; она выучила их еще совсем немного с тех пор, как она сюда прибыла, так что, когда ей хотели сказать о чем бы то ни было, нужно было всегда начинать с начала три или четыре раза, прежде чем она могла бы это понять. Частенько даже приходилось пользоваться жестами, дабы подать ей известие, в том роде, что в таком положении старина Гито был бы более пригоден, чем любой другой, потому как он один мог бы сообщить ей эту новость иначе, чем в полный голос, по меньшей мере, [340] не шокируя ее скромность. Я не слишком неправ, говоря это о нем, поскольку однажды он сообщил знаками Королеве-матери новость, какую она любопытствовала узнать, и о какой ей никто не осмеливался открыто рассказать. Она несколько раз слышала об одном Наместнике. Провинции, как он спокойно терпел, что его паж был в наилучших отношениях с его женой. Она спрашивала у всех на свете, как такое могло быть, и каждый хранил молчание по этому поводу, потому что боялся, как бы, нарушив это молчание, не оскорбить ее уши. Она прекрасно понимала, что здесь была какая-то тайна, и это лишь сильнее разжигало ее любопытство, но она никак не осмеливалась никого попросить открыть ей эту тайну, потому как она уже однажды попалась в ловушку, когда держала такие речи при подобных обстоятельствах с одной из ее фрейлин, и та наговорила ей величайших непристойностей в мире, настолько та была неспособна пользоваться вуалью.
Язык жестов
Между тем, любопытство ее никак не покидало, вопреки всему этому, и она спросила однажды у Гито, кто только что вошел в ее комнату, не будет ли он более сообразителен, чем другие, дабы ее удовлетворить. Гито спросил ее, о чем шла речь. Она ему это сообщила в то же время, на что Гито сказал, если дело стало всего лишь за этим, то она немедленно будет удовлетворена; пусть она себе вообразит, что его левая ладонь, какую он начал вытягивать, была жена Наместника, что его правая ладонь, какую он тут же положил сверху, был его паж, потом, убрав левую из-под правой, он сразу же положил ее сверху, — вот, — сказал он, — теперь это Месье Наместник; имеющий глаза да воспользуется ими, и пусть он рассудит, что я хотел сказать.
