Кит Ричардс - Жизнь
Политика прилипала к нам независимо от желания, один раз — совсем левым способом в виде Жана-Люка Годара, великого французского киноноватора. Почему-то ему дала по голове движуха, которая происходила в том году в Лондоне, и он захотел сделать что-то дико не похожее на все, чем занимался раньше. Он, наверное, принял немножко того, чего ему не следовало принимать как нетренированному. Хотел привести себя в нужное настроение. Если честно, по-моему, никому так и не удалось разобраться, ради какой хрени он все это затеял. По случайности фильм «Сочувствие к дьяволу» оказался еще и хроникой рождения в студии нашей одноименной песни. Из довольно раздутой фолк-телеги под Дилана после множества дублей она превратилась в рок-самбу — прошла путь от порожняка до хита через постепенное смешение ритма, которое Жан-Люк зафиксировал на всех этапах. В фильме слышен голос Джимми Миллера, который недоволен первыми дублями: «Грув-то где?» Грува не было. На пленке остались редкие инструментальные перетасовки: я играю на басу, Билл Уаймен — на маракасах» а Чарли Уоттс даже ноет «у-у» на подпевках. Как, впрочем, и Анита, и, кажется, Марианна тоже. Ну это еще ладно. Я рад, что он это заснял. Но Годар! Я просто своим глазам не верил — он выглядел как французский банковский служащий. Чего он, на фиг, вообще добивался со всем этим? Никакого продуманного плана, кроме как выбраться из Франции и зацепить кусочек лондонской тусовки. Фильм был фуфло полнейшее: девы на темзской барже[118], кровь, дохлая сцена с какими-то черными братками, они же «Черные пантеры», которые перекидывают друг другу винтовки на автосвалке в Батерси. Притом что до тех пор Жан-Люк Годар выпускал очень мастерски сработанные, почти хичкоковские вещи. Не забудьте, конечно, что время на дворе стояло такое, когда прокатывало все, что угодно. Докатывалось ли оно в результате до чего-то путного — это уже другая история. То есть я хочу сказать, уж кого-кого, но с чего вдруг эта хипповская мини-революция в Англии могла заинтересовать Жана-Люка Годара? Да еще так, чтобы захотеть перевести её в художественную форму? Я так думаю, что кто-то подсунул ему чуток кислоты, и его на целый тот год понесло — под парами идейного перевозбуждения.
По крайней мере, он мог похвастаться, что запалил Оlympic Studios. «Студия один», где мы писались, раньше была кинозалом, и, чтобы рассеять свет, потолочные лампы залепили для Годара папиросной бумагой на скотче — а жарили они вовсю. И прямо посреди съемок — по-моему, на каких-то вырезанных кусках это даже можно видеть — бумага и потолок вместе с ней начинают заниматься с бешеной скоростью. Ощущение — как будто оказался в полыхающем «Гинденбурге». Все эти тяжелые осветительные конструкции начинают валиться с потолка, потому что огонь пережег крепежные тросы, вырубается свет, сыплются искры. Какое, в пизду, сочувствие к дьяволу! Валим отсюда нахуй! Это были последние дни Берлина, все в бункер. Конец фильма. Fin.
Я написал Gimme Shelter в один мерзкий ненастный лень, сидя в квартире Роберта Фрейзера на Маунт-стрит. Анита снималась в «Представлении» — недалеко, но хрен я появлюсь на площадке. Бог знает, что там происходит. В качестве побочного сюжета в этой истории Тони-Испанец попробовал стащить «беретту», которая была у них частью реквизита. Но я туда не совался, потому что сильно не любил Доналда Кэммелла, режиссера. Чернушник и манипулятор, у которого в жизни была одна настоящая любовь — гадить другим людям. В мои намерения входило держаться подальше от отношении между Анитой и Доналдом. Доналд был отколовшийся отпрыск кораблестроительной династии Кэммеллов, мужчина-красавец, умник, но больной сарказмом. Он сам был художником, жил в Нью-Йорке, но что-то просто бесило его в других людях с умом и талантом — ему хотелось сжить их со свету. Самая вредоносная сволочь из всех, кого я встречал. Дергать за ниточки — это было его: хищник до мозга костей, очень грамотный манипулятор женщинами, и, конечно, завлек в свои сети многих. Любил иногда поглумиться над Миком за его кентский акцент, а иногда и надо мной, дартфордской деревенщиной. Я ничего не имел против умелой подъебки время от времени — местами и сам мог кого-нибудь обстебать. Но для него опускать людей было почти как мания — каждого нужно было поставить на место Все, что ты делал в его присутствии, для Кэммелла было поводом поприкалываться. Явно его ело изнутри переразвитое чувство неполноценности.
Когда я впервые про него услышал, он состоял ménage à trois с Деборой Диксон и Анитой, задолго до начала наших с Анитой отношений, и все у них было мило-весело. Он был вербовщик и устроитель групповых забав на троих и не только, по-сутенерски, хотя не думаю, что Анита тогда так на это смотрела.
Одна из первых вещей, которая встала между мной и Анитой, была эта поебень с «Представлением». Кэммелл хотел мне подгадить, потому что когда-то Анита была его, еще до Деборы Диксон. Ему явно доставляла удовольствие идея испортить наши отношения. Это же была намеренная подлянка — Мик и Анита, играющие любовников. Что там что-то неладно, я чуял без всяких слов. Я знал Муш, Мишель Бретон, третью участницу сцены в ванной, — я уж не совсем тогда впал из кадра, — которой платили за парное «представление» с её бойфрендом. Анита рассказывала, что Мишель приходилось вкалывать валиум перед каждым дублем. Так что, по сути, он собирался снимать третьесортное порно. Хотя сюжет у него в «Представлении» был хороший. Ему повезло с единственным интересным кино в его жизни только из-за тех, кто там еще участвовал: Ник Peг, который был оператором, и Джеймс Фокс, которого он по-всякому выводил из себя. В обычной жизни Фокс имел породистый выговор, а тут не мог перестать выражаться как гангстер из Бермондси что на площадке, что в жизни до тех пор, пока его не спасли Навигаторы — христианская секта, которая завладела его вниманием на следующие два десятилетия.
Доналду Кэммеллу манипуляции были интереснее, чем собственно режиссура. Он возбуждался от наблюдения за предательством близких людей, и как раз это ему хотелось устроить с помощью «Представления», насколько хватит изобретательности. Он снял только четыре фильма, и три из них кончаются одинаково: главный персонаж либо получает пулю, либо сам стреляет в кого-то очень ему близкого. Вечный соглядатай. Майкл Линдсей-Хогг, режиссер ранних выпусков «На старт, внимание, марш!»[119] и потом роллинговского «Рок-н-ролльного цирка»[120], рассказывал, что, когда он снимал «Пусть будет так», битловскую лебединую песню на крыше[121], он посмотрел на еще одну крышу по соседству, и там торчал Доналд Кэммелл. Как всегда, рядом с чужой смертью. Последним фильмом, который сделал Кэммелл, была видеопостановка в реальной жизни того, как он стреляется, — снова последняя сцена из «Представления», многоминутная, тщательно обставленная. Очень близким человеком в данном случае была его жена, которая оставалась в соседней комнате.
Я как-то потом встретил Кэммелла в Лос-Анджелесе и сказал: знаешь, Доналд, не помню ни одного человека, которому хоть раз было бы легко и весело с тобой рядом, и я сильно сомневаюсь, что ты тоже сам с собой когда-нибудь веселился. Тебе некуда больше идти, никого нет. Самое лучшее для тебя — выйти из игры по-джентльменски. И случилось это как минимум за два-три года до того, как он наконец себя порешил.
Я сто лет не знал ничего точно про Мика и Аниту, но я чувствовал. В основном по Мику, который не подавал и виду, но я как раз потому и чувствовал. Моя женщина возвращается поздно ночью, жалуется на то, что творилось на площадке, на Доналда, то, се, пятое-десятое. Но в то же время я знаю свою женщину, поэтому в редких случаях, когда она не возвращалась ночью, я кое-куда уходил и навещал другую подружку.
Я никогда ничего не ждал от Аниты. В смысле, ну правда, я же сам её у Брайана увел. И что теперь? Получила ты Мика, и где ж тебе нравится: там или здесь? Жизнь вообще в то время была как в Пейтон-плейс[122]: Жены-подруги менялись постоянно, то к тому, то к этому, так что... ну да, приспичило тебе, и ты с ним переспала, о’кей. А чего ты еще ждал? У тебя такая женщина, Анита Палленберг, и ты ждал, что мужики перестанут на нее западать? Слухи просачивались, и я думал: если у нее с Миком дойдет до постели, то всех ему благ — его с ней хватит максимум на раз. А мне приходится с этим жить. Анита — та еще штучка. Уж наверное, он от нее натерпелся!
Я вообще-то не особенно ревнивый. Я знал, что у Аниты было до меня и что еще раньше — про Марио Шифрано, который был известный художник. И еще про другого парня, арт-дилера из Нью-Йорка. Я не рассчитывал, что накину на неё поводок. Наверное, эта история отодвинула нас с Миком друг от друга больше, чем все остальное, хотя в основном со стороны Мика, не с моей. И наверное, навсегда.
Никакой реакции по поводу Аниты я Мику не выдал. Решил посмотреть, куда все это вырулит. Конкурировать за девицу или даже за одну ночь на гастролях — это нам было не впервой. С кем она сегодня пойдет? Кто тут король джунглей? Это было как дежурное бодание между альфа-самцами. Да и до сих пор то же самое, если честно. Но как основа хороших отношений это не сильно здорово, правда ведь? Я, конечно, мог устроить Аните скандал, но толку? У нас совместная жизнь. Я постоянно в разъездах. К тому времени я уже смотрел на такие вещи цинично. То есть, если я увел её от Брайана, глупо рассчитывать, что Мик устоит от того, чтобы её завалить под художественным руководством Доналда Кэммелла. Чтобы это произошло без него — сомневаюсь. Но знаешь, пока ты там делал свои дела, чувак, и обрабатывал Марианну, пока ты прохлаждался, я наслаждался. На самом деле мне пришлось покинуть место действия в довольно спешном порядке, когда вернулся хозяин. Чего уж там, это был наш единственный раз, горячо и по-спринтерски. Мы как раз лежали в этом, как его называет Мик в Let Me Down Slow посленаслождении, моя голова между этих двух прекрасных буферов. И мы услышали, как подъезжает его машина, началась большая суматоха, я сиганул в окно, схватил туфли, из окна через сад и тут понял, что забыл носки. Ну и ладно, он не тот человек, который будет искать чужие носки. У нас с Марианной это до сих пор дежурная шутка. Она мне посылает сообщения: «Твои носки до сих пор не нашлись».
