Коллектив Мохова - Интернет и идеологические движения в России
Турецкая республика с начала 1920-х гг. стала полем для действия новых для нее форм националистического воображения и практики: здесь умы были захвачены младотурецким этнонационализмом в его смеси с западничеством и стремлением к полномасштабной модернизации общественных нравов и политической системы. Однако актуализированное наследие империи вскоре и здесь дало о себе знать: национальный порядок так и не был в полной мере построен, созданная демократия оказалась нестабильной, а курдский вопрос внутри (и вне) Турции до сих пор не решен, хотя прошло уже целое столетие с начала турецкой постимперской трансформации.
Югославия — отличная от СССР лаборатория по построению «красной империи»: югославский проект был значительно «мягче» советского, притом отнюдь не только в экономике и внешней политике. Югославские элиты во главе с И. Тито также пытались поддерживать хрупкий баланс между этносами и территориями при помощи квазифедеративной модели власти. Однако эти попытки, плохо скрываемые официальной идеологией и системой коммунистического управления, в конечном счете легко уступили место веренице этнических конфликтов. Результатом последних, в частности, стал территориальный раздел имперского центра — Сербии. Имперский порядок, отлучавший народы от реального принятия решений, стремился поддерживать их фактическое и символическое равноправие, но в конечном итоге сам способствовал развитию этнических национализмов, как только авторитарный режим столкнулся с рядом внутренних и внешних кризисов.
Югославский, как и российский сценарии свидетельствуют о том, что разложение империи может быть оттянуто на десятилетия, а «спящие» территориальные претензии, подогревающие националистические настроения, могут быть возбуждены значительное время спустя после момента юридического оформления государственных границ. Примером этому является возвращение к идее и практике «космического суверенитета»574 в России в виде планов по новому «освоению», то есть колонизации, «Русского мира» на просторах Евразии575 через двадцать лет после краха СССР.
В современной России, начиная с конца 1990-х и до настоящего времени, происходит развитие процессов аналогичных тем, что имели место в Германии 1920-х и начала 1930-х гг.576. Их суть, как мы увидели, состоит в мистификации имперского прошлого и попытке в него вернуться. «Призраки» прошлого настигают настоящее, а фантомные боли по империи и воспроизводство имперского наследия в мышлении и политической практике достигают своего апогея в попытках искоренения идеологического (и иного) разнообразия, ликвидации федерализма и консолидации политического режима вокруг ксенофобной и милитаристской риторики. Как бомба замедленного действия, этот «синдром» становился явью постепенно: демократическая революция времен Перестройки и начала 1990-х гг. сменилась замедлением реформ. За этим последовал реставрационный период, прошедший несколько этапов — от восстановления имперской символики государства до деградации конституционных норм, от ограничения политического плюрализма до травли оппозиции, от сожаления об утрате имперских (советских) колоний до агрессивной попытки реализовать проект имперского национализма на постсоветском пространстве.
В главе 2 было показано, что национализм как идеологическое течение и политическое движение в России долгое время апеллировал исключительно к поддержанию имперского порядка. Этническая составляющая русского национализма, напротив, исторически была подчинена целям сохранения «имперского тела» и носила реакционный характер, являясь опорой режима и защитником консервативных ценностей. Гражданский национализм и вовсе был искоренен из идейной жизни российского общества после восстания декабристов, подготовленного влиянием французского республиканизма. Таким образом, в России ни чисто этнический национализм, требовавший создания государства на основе «сброса» инокультурных окраин, ни гражданский национализм, стремившийся акцентировать внимание на правах граждан и политическом участии, не были облечены в формы интеллектуальных движений и политического действия ни в XIX, ни в XX, ни даже в начале XXI века.
Сам термин «имперский национализм» звучит непривычно, по крайней мере для западной научной традиции, в рамках которой национализм чаще всего рассматривается как один из факторов противостояния империи, имперскому господству. Тем не менее феномен имперского национализма, поддерживающий имперские цели, реально существует в российских условиях и не раз проявлялся в истории России. Можно без преувеличения сказать, что данная идеологическая платформа оказывала и продолжает оказывать важнейшее влияние на развитие страны в последние два века, представая в разных по форме, но схожих по сути ипостасях: от «официальной народности» до славянофильского национального мифа эпохи Александра III и поддержанного императором Николаем II черносотенства, от сталинского великодержавничества до околовластного «цивилизационного национализма»577 и путинского «крымнашизма».
Во всех случаях главной целью провозглашается борьба за сохранение территориальной целостности страны в ее существующих, имперских, границах (то есть борьба за удержание «имперского тела»). Основным средством для этого становится сильная и централизованная власть, вокруг которой сплачивается разрозненное общество. А главным идеологическим лейтмотивом выступают антизападничество и поиск уникальных черт русского народа и России как страны-цивилизации. Историк А. Янов в разгар «Крымской кампании» 2014 приводит пример подавления Польского восстания 1863–1864 гг., указывая на очевидные исторические параллели проявления «патриотических истерий» в постсоветской России начала XXI столетия и Российской империи времен либеральных реформ Александра II. Консолидация общества на основе имперского национализма, повторяющаяся в российской истории, позволяет установить связи между воспроизводством «имперского сознания» и идеологической политикой властей:
Одно мы, по крайней мере, можем утверждать с уверенностью: до возникновения Русской идеи ничего подобного «патриотическим истериям» Россия не знала. И это довольно точный индикатор: если начинает вдруг общество биться как в падучей, можно не сомневаться, что девизом или, если хотите, идеей-гегемоном страны оказалась «Россия не Европа»578.
Изучение дискурсов идеологических сообществ в Рунете позволило нам в очередной раз наблюдать этот феномен: имперский национализм в 2014 г., после присоединения Крыма к Российской Федерации, стал фактором стирания многих идеологических различий и основой для формирования шовинистической, антилиберальной и антизападной коалиции. Примечательно, что вторая половина 2000-х гг. начиналась с политических событий, которые (как многим тогда казалось) предвещали вытеснение имперского авторитарного начала в российской политике новыми демократическими явлениями. Так, в тени внепарламентской активности пытались объединить свои силы либералы, составлявшие костяк протестных, антиправительственных движений в 2011–2012 гг.; появились готовые к сотрудничеству с либералами левые силы и движение национал-демократов — течение нового для России антиимперского русского национализма. Однако эти ростки противостояния «имперскому синдрому» оказались слишком слабыми перед лицом воспроизводства старых стереотипов массового сознания. Поражение нового, оппозиционного, антисоветского национализма вновь подталкивает к размышлению о причинах устойчивости имперской составляющей не только в русском национализме, но и во всем современном российском обществе.
Спрос населения на реабилитацию имперского прошлого, вызванный усталостью от адаптации к новым моделям поведения и общественного уклада, а также устойчивостью авторитарных стереотипов массового сознания, подогревается растущим предложением со стороны политиков. Однако вряд ли «патриотические истерии» и единение общества с агрессивно действующей властью могли бы состояться без поддержки со стороны ее критиков. Одни поддерживают власть сознательно, как бывшие оппозиционные левые и националисты, снявшие свои претензии к путинскому режиму; другие, как российские либералы, сами того не желая — путем дистанцирования от общества и отречения от своей страны.
Типы имперского сознания: антилиберальный национализм и антинациональный либерализм
Явно выраженные признаки ушедших и повторяющихся периодов политической реакции подталкивают многих интеллектуалов воспринимать проблемы России сквозь призму концепции path dependence («историческая колея» или «колея развития»), вторя тем самым неоимперским пропагандистам. Появившись в экономической науке как попытка преодолеть антиисторичность экономических теорий579, эта концепция получила широкое распространение в социальных науках. Однако ее применение зачастую является некритическим, а потому ведущим к радикальным выводам о существовании жестких зависимостей в развитии политических и социальных систем. Иными словами, концепция «исторической колеи», например в виде смены циклов развития, становится самодовлеющей объяснительной схемой, а не одним из методологических подходов580. В российской политической мысли такого рода схемы и вовсе в большинстве случаев объясняют многовековую устойчивость в России политических систем авторитарного типа культурной, цивилизационной предопределенностью российского пути. «Популярные» и идеологизированные конструкции «колеи»581 представляют собой набор постулатов о культурной преемственности норм и ценностей народа России, привыкшего к «сильной руке» и, выражаясь словами В. Путина, обладающего «единым культурным кодом», связывающим русских с этнокультурными меньшинствами582. Иными словами, Россия объявляется «историческим государством»583, воспроизводящим с неизбежностью одни и те же модели существования.
