Gradinarov - Synovya
Александру вменялись в вину, исходя из доноса, разговоры о приходе в Сибирь японцев, об отделении большевиками церкви от государства и аресте товарища Ленина.
Александр был взбешён. Он ни с кем не вёл никаких разговоров на подобные темы ни на прогулках, ни в столовой.
– У вас не хватает аргументов для расстрела, что вы собираете всякие доносы лживых подручных? – спросил он у следователя. – Мне стыдно получать расстрел за какую-то выдуманную ерунду. Казаки, узнавши, смеяться будут над вашим правосудием. А что касается доноса относительно моих слов о приходе японцев, упразднении церкви и аресте товарища Ленина, то заявляю, это – чистая ложь.
– Я готов вам поверить, Александр Александрович, но протоколы допросов участников казачьего мятежа и торгашинцев, проведённых сразу после вашего ухода с дивизионом, говорят о другом. Там есть показания ваших казаков Безова, Шахомоданова, семинаристов Мащенко, Роббока, протодьякона Устина и других. И все они не в вашу пользу. Но, даже и без свидетелей, организованный вами мятеж заслуживает исключительной меры, – ответил следователь.
Киприян Сотников просил следователя смягчить вину брата, убрать из дела прямые, ничем не подтверждённые, улики и уверял, что Александр принесет пользу России:
– В настоящее время я считаю его не опасным для советской власти. Наоборот, как специалист, знающий условия Туруханского края, он может быть полезным для республики, взявшись за обеспечение Усть-Енисейского порта норильским углем.
Но следователь был неумолим.
– Вы же юрист, Киприян Александрович! А предлагаете мне пойти на нарушение, на изъятие из дела материалов. Вы бы сами согласились пойти на такое?
– Нет! – ответил Киприян Александрович и добавил: – Ну что ж! Тогда что заслужил, то и получит! Против совести я не пойду!
Свидания разрешались один раз в месяц.
Мать пришла, принесла Александру чистое бельё, кусок мыла, буханку хлеба, два куска сала, сахара, баранок и три малосольных сига. Жаловалась на Киприяна, что тот не хочет помочь. Была обозлена, что в низовье сворачивается торговля, купцов высылают в Красноярск, Енисейск, отбирая дома, лавки, лодки, снасти. Теперь обеспечивать товарами северян будет какое-то казенное объединение. Его ещё не учредили, а купцов выпроваживают.
– И дядя Иннокентий, и я собираемся на будущую навигацию в Красноярск. А медь и уголёк наши – плакали. Заберёт государство залежи и копейки не заплатит.
– Не жалей, мама! Лишь бы польза России была. Николай Урванцев – парень хваткий! Докажет, что там, в недрах тундры, лежат несметные богатства. Только всё будет без меня.
– Чем они тебе грозят, сынок? – спросила мать.
– Расстрелом, мама! Я к этому готов! Страх из меня ушёл.
Елизавета Никифоровна сидела и молча смотрела на сына. На лице не было ни жалости, ни сострадания к нему. Потому что она не представляла, что её сын, её Сашка, её гордость, может умереть в этом мрачном застенке.
– Да неужели тебя никто не сможет защитить? Раньше ты был нужен всем в этом клятом Красноярске: и Совдепу, и военному гарнизону, и Томской областной думе, и Енисейскому казачеству. А теперь и слова некому за тебя замолвить. Помнишь, покойный дед Збигнев говорил, что Родина быстро забывает преданных ей сынов.
– Ладно, мама! Не я один такой. Сейчас сотни тысяч кладут головы на плаху, не ведая во имя чего! А некоторые бежали за кордон. Предали Россию, лишь бы себя спасти. Совесть им судия – этим трусам.
– Время! – напомнил надзиратель.
– А с Киприяном помирись! Он бессилен что-либо сделать!
Обнялись. Теперь у матери покатились слёзы.
Через неделю приехала Шарлотта с сыном. Киприян договорился с надзирателями о её свидании. Ожидая встречи с Шарлоттой и сыном, Александр написал письмо Урванцеву, чтобы передать с женой.
Шарлотта заплакала, увидев постаревшего, осунувшегося мужа. Эраст сел на колени и гладил двумя пальчиками шершавую щеку отца. Александр молчал, ком стоял в горле, подкатывали слёзы.
– Не удалось нам, Лотточка, продлить нашу любовь! Как быстро угасло, казалось, ярко вспыхнувшее счастье, счастье упоения жизнью! За короткую жизнь я усвоил её достоинства и пороки, быстро повзрослел благодаря неспокойному времени. Двадцать третьего мая будет принято постановление Красноярской губернской Чрезвычайной комиссии. Я не жду помилования, поскольку делал всё во имя России.
Он замолчал. Спазмы перехватили горло. Слёзы сбегали по щекам и с подбородка капали на голову сына.
Шарлотта всхлипывала:
– А, может, обойдётся, Сашок! Может, тебя помилуют и заменят смертную казнь тюрьмой. Я буду ждать тебя всегда, только ты не уходи из жизни.
– Я, Шарлотта, смерти не страшусь. Не жизни жалко. Жалко незавершённых дел. Я не транжирил отпущенное мне время. У меня не было ни одного бесцельно прожитого дня, кроме этих восьмидесяти, проведённых в тюрьме. Я уйду с надеждой, что моё дело продолжит Урванцев. Низкий поклон папе и маме. Прошу прощения у них, у тебя и у Эраста, если я что-нибудь сделал не так. А это, – протянул он письмо, – отдашь Николаю Урванцеву.
Он не обнимал ни сына, ни Шарлотту. Он просто повис на них и дрожал телом, не в силах произнести ни слова.
*
В поезде она развернула вдвое сложенный листок:
«Дорогой Николай!
Ты нейтральный человек, каких мало сейчас в России. Ты смог сохранить полное безразличие к царской, к Временной и нынешней властям. Это спасло тебя от душевных колебаний, внутренних разногласий, патриотических побуждений и помогло выжить в смутное время. Дело, которое мы начали с тобой, не должно умереть. Надеюсь, ты продолжишь его и заставишь работать норильские залежи на благо России. Живи долго и за меня!
Прощай! Твой Александр Сотников.
20 мая 1920 года».
От автора
Нелегко прощаться с героями, проживши с ними почти сто лет их сложной и ещё не до конца понятой мною жизни. Но всему приходит конец. Я оставляю часть своей души на страницах этого романа, хотя они не отпустили меня до сих пор, да, вероятно, и не отпустят до конца дней моих. Хочу коротко сообщить читателю о немногих из тех, кто пережил Александра Сотникова.
Киприян Александрович Сотников тяжело перенёс казнь брата. В тридцатые годы его перевели из Красноярска в Москву, где до середины шестидесятых годов прошлого века служил сначала в Наркомате, а затем – в Министерстве юстиции СССР. Умер и похоронен в Москве.
В одной из статей о Сотниковых автор Анатолий Львов, со ссылкой на воспоминания их родственницы Л.Н. Чупровой, предполагает, что Киприян, будучи юристом, не только не помог Александру во время его ареста, но и оговорил его. Я читал протокол допроса Киприяна Александровича в качестве свидетеля по делу брата, где ощущается попытка обелить Александра, сказать, что в 1918 году он уже отошёл от политики и занимался научной работой. Хотя в то время он был членом Сибирской областной думы, возглавлял Военный совет и разрабатывал программу создания Сибирской армии. Как видно, Киприян скрыл от следствия ряд фактов, могущих скомпрометировать Александра в глазах Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией.
Что касается версии об уходе Александра в армию Колчака по настоянию матери, то это тоже не совсем верно. Александр ушёл в армию по «студенческому призыву» в декабре 1915 года, когда будущий Верховный правитель ещё служил на флоте и не помышлял стать военным диктатором России.
Шарлотта Константиновна Сотникова-Фильберт до конца жизни оставалась одна, скромно проживая на улице Бульварной в городе Томске и умерла в 1947 году. Сын Эраст заболел и умер вскоре после расстрела отца.
Умер малолетним и сын Киприяна Александровича Сотникова – Александр.
Дядя, Иннокентий Киприянович Сотников, с младшей дочерью Еленой переехали в Енисейск, где учились его старшая дочь Мария и сын Николай. Дальнейшая судьба неизвестна.
Николай Александрович Иванов, двоюродный брат Александра Сотникова, стал юристом, работал секретарём народного суда в Туруханске, затем в Игарке, а перед войной – следователем в Куйбышеве. Ушёл добровольцем на фронт и погиб под Вязьмой.
Сестра Александра Александровича – Екатерина закончила в Томске гимназию и учительствовала в одной из школ Красноярска. В тридцатые годы на неё были гонения, как на «сестру атамана». Её даже уволили из школы. Она написала письмо в Москву на имя И.В. Сталина. Ответ не заставил себя долго ждать: её восстановили на работе и больше не трогали до ухода на пенсию.
Братья Ивановы в двадцатые годы переехали с семьями в Енисейск, а Елизавета Никифоровна – в Красноярск, где жила с дочерью Екатериной. Нередко у них бывал бывший ординарец Сотникова Иван Перепрыгни и просил деньги, золотые украшения, будто бы для освобождения Александра, работающего где-то далеко в тайге. Проходило время, снова приходил Перепрыгни, выманивал у купчихи ценные вещи и уходил. Но Александр так и не появился. Иван обманным путём обобрал Елизавету Никифоровну, лишив всех средств существования. В 1945 году Екатерина похоронила мать на одном из красноярских кладбищ, завернув тело в марлю. На покойную просто нечего было одеть.
