Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1
Другую статью Лазарь намеревался опубликовать в газете "Труд". Но тут у него возникли проблемы, потому что мнения в редакции разделились: некоторые профсоюзные работники очень ревниво отнеслись к инициативе по созданию хозрасчетных бригад, усмотрев этом попытку обойти тарифные соглашения, выработанные профсоюзами, и вообще оттереть профсоюзы в сторону. Впрочем, против текста самой статьи у них конкретных возражений почти не было. Кроме одного.
Просмотрев этот текст, остаюсь доволен. Статья шла за подписями трех рабочих киевского "Арсенала" (из них два партийца с дооктябрьским стажем и один комсомолец). Она, помимо объяснения того, что такое хозрасчетная бригада и для чего она нужна, содержала критику невнимательного, равнодушного отношения парторганизаций и профсоюзов к инициативе рабочих. Понятно, почему профсоюзные чиновники задергались. Не хочется обострять отношения с партийным начальством, да и критика в свой адрес тоже не греет.
— Послушай, Лазарь, — говорю я ему, — а наши тред-юнионисты и в самом деле могут упереться. Так вот, чтобы ослабить их недовольство, надо бросить им косточку. Вкусную!
— Какую? — оживился Шацкин.
— Бери карандаш и записывай, — советую я ему. — Идея вот в чем. Сейчас конфликты на производстве изменили свой характер. Если, вплоть до начала нынешнего года основная часть забастовок и волынок была связана с задержкой заработной платы, то сейчас главным камнем преткновения становятся разногласия вокруг пересмотра норм и расценок. Коли хозрасчетные бригады в правовом отношении "посадить" на договор подряда, так это станет хорошим тормозом против произвольного пересмотра норм и расценок администрацией. Тогда у профсоюзов появляется стимул распространить хозрасчетные бригады как можно шире, и заключение договора подряда взять под свою опеку. Вот и получится не оттирание фабзавкома в сторону, а напротив, расширение его влияния. Да и в типовом колдоговоре профсоюзникам можно кое-что присоветовать усовершенствовать. Во-первых, обговаривать периодичность пересмотра норм и расценок. Не как в голову взбредет, а, например, не чаще, чем раз в год, и в полгода. Во-вторых, вставить условие, что новые нормы и расценки не должны приводить к тому, чтобы средний заработок по профессиям и по заводу в целом сделался ниже уровня, скажем, начала года. Все это можно вставить в статью, или пустить параллельно, отдельной заметкой – либо за твоей подписью, либо за подписью кого-нибудь из профсоюзных деятелей, если захотят эти идеи выкатить от своего лица.
Лазарь задумался на минуту, потом произнес:
— Не знаю… Это как сложится. Те, кто поэнергичнее, они могут за такую идею и ухватиться. А вот те, кто хочет жить спокойно и ни с кем не ссориться – те будут отпихиваться руками и ногами. — Комсомольский вожак энергично тряхнул своей пышной вьющейся шевелюрой и уже решительным тоном заключил:
— Но идея, похоже, стоящая. Попробую ее протолкнуть в любом случае.
Сразу после этого разговора Шацкин заторопился по делам, энергично пожал руки мне и Лиде, не забыв бросить – "Спасибо за чай, Лидочка!" — и выскочил в коридор. Было слышно, как за ним практически тут же захлопнулась дверь.
Опустившись на свой стул, вижу, что Лида последовала моему примеру. Она внимательно смотрела на меня, то ли ожидая, что я попрощаюсь и покину квартиру вслед за Лазарем, то ли еще чего-то. Поднимаю голову, и, глядя ей прямо в глаза, не трогаюсь с места…
Впрочем, долго играть в гляделки я не собирался. Язык ведь дан человеку не только для того, чтобы скрывать свои мысли. Но о чем я говорил, и чем, в конце концов, закончился (а, точнее, не закончился) этот надолго затянувшийся разговор, я рассказывать не буду. Чрезмерная откровенность в этом вопросе – не в моих правилах. И так уже рассказано слишком много. Да и все равно – потом сами догадаетесь.
Так уж вышло, что в ночь на пятницу я погрузился в столь глубокий сон, что едва не проспал подъем на работу, но все же успел в наркомат вовремя. Не успел я еще перевести дух на своем рабочем месте, как секретарь перевел на меня телефонный звонок:
— Виктор Валентинович? Это Важинский вас беспокоит. Мы позавчера вернулись из командировки. Все прошло благополучно. Первую партию из восьми автобусов мы приняли и погрузили на наше судно, и они вскоре должны прибыть в Питер ("так он по старой привычке называет Ленинград" — автоматически отметил я). Тогда останется отправить автобусы из порта в Москву по железной дороге, но это уже не моя забота. Моя миссия, слава богу, завершилась. А я готов передать вам ваш заказ. Удалось купить все, что вы просили.
Вздыхаю с облегчением. Еще одна проблема снята. Но теперь надо добиться, чтобы пациенты согласились принять от меня эти лекарства. И это будет куда как более нетривиальная задачка.
Автобусы же, как и предполагалось, 22 июля прибыли в Москву, а 8 августа вышли на первый внутригородской маршрут от Каланчевской площади (там, где три вокзала) до Тверской заставы (там, где Белорусско-Балтийский вокзал). Но это и в самом деле, как верно заметил Евгений Иванович, уже не моя забота.
Глава 20. Командировка
Несмотря на все вполне логичные рассуждения о необходимости активных действий, я на какое-то время перестал работать на опережение событий и в большинстве случаев ограничивался лишь тем, что задним числом фиксировал плоды прошлых усилий. Вот и сегодня инициатива исходила не от меня…
Во среду, 16 июля, как обычно, сижу у себя в кабинете, потихоньку разгребаю текущие дела. Очередной телефонный звонок сопровождается слегка взволнованным комментарием секретаря:
— Виктор Валентинович, вам звонят из ОГПУ!
Тут у нас еще не середина тридцатых, когда подобный звонок из "органов" многих сразу выбивал из колеи, а людей покрепче заставлял внутренне холодеть. Интересно, зачем я ОГПУ понадобился? Заграничные закупки они через Спотэкзак проводят, а не через мой отдел. Разве что какой-нибудь сотрудник НКВТ попал к ним на заметку… Беру трубку:
— Осецкий у телефона.
— Здравствуйте, Виктор Валентинович.
Голос вроде чем-то знакомый, но не так уж хорошо я людей по голосам различаю – решительно не могу вспомнить, кто это.
— С кем имею честь?
— Вы еще не забыли наш разговор в тире "Динамо"?
Ну, не такая уж у меня дырявая память! Но кто из тех двоих звонит сейчас, Мессинг или Трилиссер? Не настолько они хорошо запомнились, чтобы различать по голосам.
— Не забыл.
— Разговор этот, как я полагаю, неплохо бы продолжить. Вы не против?
— Когда, где? — Зачем вилять, лучше сразу взять быка за рога.
— А не могли бы вы освободиться сегодня немного пораньше и часикам эдак к пяти заглянуть ко мне?
— Нет, — решительно отвергаю это предложение, — всю неделю у нас аврал, из-за майского налета на наше торгпредство в Берлине и разрыва торговых отношений с Германией тут черт его знает что творится с зарубежными заказами! Не успеваем разгребать эти дела. Разве что на следующей неделе…
— Тогда в понедельник?
Смотрю на свой календарь. Так, в понедельник наверняка придется подчищать хвосты, не доделанные на этой неделе. А вторник? Совещаний нет, день не приемный, нарком во Франции, значит, неожиданного вызова к нему можно не опасаться.
— Понедельник – день тяжелый! — шутливо бросаю в трубку. — Лучше уж во вторник. Думаю, смогу подойти к 17:00.
— Договорились. Значит, 22-го приходите на Лубянку, в бюро пропусков. Номер комнаты будет указан в вашем пропуске.
Осторожный, однако. Ни себя не называет, ни номер своего кабинета. Но тогда это, скорее всего, Трилиссер. Мессинг ведь сидит в Ленинграде. Хотя… В Москву он может наезжать? Может. Кабинет ему в центральном аппарате могут выделить? Могут.
— Хорошо. До встречи!
— До свидания!
И щелчок отключения связи в трубке.
Во вторник, 22-го, я освободился даже чуть раньше, чем намечал. Итак, сегодня намечается визит в здание, о котором в моем прошлом ходило столько анекдотов, нередко с весьма мрачным оттенком. Вспомнить хотя бы известный анекдот советских времен:
"Москвич показывает приезжему на некое здание:
— А вот здесь до революции располагалось страховое общество "Россия".
Приезжий интересуется:
— А сейчас здесь что? Госстрах? (Государственная страховая компания. Наряду с Ингосстархом была монополистом в страховом деле в советский период).
— Нет, Госужас".
Закруглив дела на работе, прохожу вдоль Политехнического музея на Лубянскую площадь. Мне до сих пор странно видеть здесь по левую руку белую стену Китай-города с башнями и большой купол часовни св. Целителя Пантелеймона Афонского на Никольской улице у ее выхода на площадь.
В бюро пропусков получаю бумажку с номером комнаты, куда я приглашен, и следую туда. Подходя к кабинету, лихорадочно пытаюсь вспомнить имя-отчество Мессинга и Трилиссера. Так, Мессинг, кажется, Станислав, а вот по батюшке как? Трилиссер же – Михаил… Михаил Абрамович! Вспомнил-таки.
