Элизабет Эдмондсон - Ледяное озеро
Глава пятая
Графство Йоркшир
Утрата Ричардсон не ожидала письма от своей лучшей подруги Урсулы Гриндли, во всяком случае, не перед концом семестра. Тем не менее вот оно, засунутое между страницами старого сборника сюит Куперена — спрятанное туда услужливой и хорошо подкупленной школьной прислугой.
Письма в Йоркширском женском колледже, где обучалась и проживала Утрата, считались предметами опасными, и прочесть несанкционированное письмо было почти такой же проблемой, как его получить, поскольку за молодыми леди неусыпно следили. Двадцать секунд, проведенные в комнате для музыкальных занятий без единой сыгранной ноты, — и в дверях не замедлит появиться надзирательница, требующая ответа, почему отлыниваешь. Бдительные, всевидящие глаза сверлили тебя в библиотеке, пока идешь по коридору, в столовой; шпионы сновали повсюду: в спальнях и в общем зале. Некоторую возможность предоставлял туалет, но там было установленное общее время посещения и обычно у дверей в коридоре выстраивалась очередь.
Левая рука Утраты разразилась серией арпеджио, а правая заталкивала письмо за корсаж платья. Позже она как-нибудь исхитрится пропихнуть его в носок, а потом днем изобразит трюк с развязавшимся шнурком.
— Я не понимаю, что с тобой и с твоими шнурками, Утрата Ричардсон. Ты все время прерываешься. — Учительница по спортивным играм, с лицом, похожим на кирпич, заподозрила уловку, но не могла отрицать, что шнурок ботинка разорван надвое, и после произведенного досмотра такие заминки в игре были признаны неизбежным следствием ослабшей шнуровки.
— Я думаю, это оттого, что хоккейные ботинки мне малы, — с готовностью подсказала Утрата. — Наверное, поэтому шнурки постоянно и рвутся.
— Проследи за тем, чтобы к следующему семестру ты была обеспечена новой парой ботинок. Пойди и смени шнурок. Возвращайся через пять минут.
Этот срок она сумеет растянуть до семи и даже восьми, надеялась Утрата, трусцой припускаясь в раздевалку. Оказавшись там, она стащила с себя провинившийся ботинок — тот самый, который ранее выудила из ящика с утерянными вещами и натянула на свой собственный, совершенно исправный. Затем уселась на запирающиеся деревянные ящички с обмундированием, выхватила из потайного места припрятанное письмо и начала читать.
Письмо начиналось без преамбулы — предосторожность на случай, если бы оно попало в чужие руки.
«Я знаю, что совсем скоро конец семестра, но мне необходимо рассказать тебе все новости, так как здесь намечается грандиозная свистопляска. Главная причина в том, что к нам едет паршивая овца. На тот случай, если ты не знаешь, кто это, — сообщаю, что это мой дядя Хэл. Ты его никогда не видела — так же как и я. Или если я и видела, то когда была совсем младенцем, и не помню, потому, что он много лет назад уехал в Америку! Да, тот самый!
Ну, ажиотаж такой, что можно подумать, приезжает какой-нибудь великий преступник. И главное, я не понимаю, что он совершил такого ужасного, разве что еще в Кембридже стал играть на сцене, а потом уехал в Лондон, чтобы стать актером! Это было до отъезда в Америку. Я хочу сказать, ну что такого шокирующего в профессии актера, но ведь ты знаешь папины взгляды — он громко и напыщенно разглагольствует по поводу „людей этого сорта“. Кричит, что актеры — банда гомиков, а потом вдруг багровеет, если подумает, что я услышала, — он воображает, будто мне неизвестен смысл данного слова. Музыканты и художники у него тоже гомики — конечно, если они мужчины. Если женщины — то, значит, какие-нибудь дурно воспитанные и лишенные привлекательности, скорее всего с толстыми лодыжками, и должны находиться под присмотром отцов. С возрастом его взгляды не делаются менее викторианскими. Ему бы следовало сдерживать эмоции — не важно, при дочери или нет, — все эти приливы крови к лицу не очень-то полезны.
Я попросила няню рассказать мне о Хэле. У нее к нему слабость, это сразу можно заключить. Она проболталась, что братья называли его Запоздалый, потому что он намного их моложе. Она говорит, ему тридцать восемь лет, а папе уже пятьдесят пять, и дяде Роджеру пятьдесят два. Получается разрыв почти в целое поколение. Наверное, бабушка была уже очень старой, когда его родила. Скажу одну вещь: когда бабушка умерла, его не было на похоронах, и это ему ставят в вину. Но няня утверждает, что папа не посылал телеграмму до тех пор, пока не стало уже слишком поздно и было понятно, что из Америки Хэл не успеет добраться.
Весь этот сыр-бор не только из-за театра. Тут замешаны деньги. Не в них ли все упирается, когда речь идет о моей семье? После смерти дедушки, Хэлу перешла третья часть акций нашего бизнеса, и папу до сих пор это мучит. Учитывая, что, помимо акций, папе принадлежит дом и все прочее, думаю, он не очень-то справедлив. Они рассудили, что, будучи актером, то есть совершенно никчемным человеком (ведь за столько времени он ничем не прославился!), Хэл давно промотал свою долю и живет в нищете. Но ничего подобного: оказалось, все полученное числится за ним. Тут намечается какая-то сделка, и им нужна его доля, чтобы пустить в ход все акции вместе. Отсюда и паника: не станет ли он противиться?
Все Гриндли постепенно съезжаются на Рождество. Уже прибыли дядя Роджер и тетя Анджела, вместе с Сеси. Дядя Роджер по-прежнему бушует по поводу того, что она учится на врача. Тетя Анджела говорит: Хэл хороший человек, только не интересуется спортом, охотой и тому подобным. Еще он всегда был умным, а ты знаешь, как подозрительно относится папа к высоколобым: мол, книги, пьесы и все такое — пустая трата времени, а не реальная жизнь (имеются в виду ванны и унитазы). Ты не представляешь, как тебе повезло, что доходы твоей семьи поступают от старой доброй инженерии, а не от сантехники. Ник в этом семестре побил однокашника, поскольку был уже сыт по горло его высказываниями насчет того, что спускают в унитаз. Тем не менее он сейчас в немилости, отправлен домой за компрометирующий поступок, но ему наплевать, он терпеть не может школу.
Но и это еще не все. Бесподобная Ева (это новое прозвище моей ужасной мачехи, как оно тебе нравится?) настроилась против Хэла (уж не спрашивай почему) и полагает, что ему не следовало просто так взять и объявить, что приезжает, а должен был подождать, пока пригласят. Ну, тогда ему чертовски долго пришлось бы дожидаться. Тетя Анджела говорит: „Вздор, это его дом“, или что-то в этом роде, но Ева очень недовольна. Потом еще пришла телеграмма из Лиссабона, где упоминается название судна, на котором он прибывает, — пароход „Глориана“. Когда дядя Роджер это услышал, то стал кричать: „Это не трансатлантическое судно, это судно компании „Пи-энд-Оу“[16], оно ходит не в Америку, а в Индию и Австралию“. И от этого они еще больше возбудились: мол, получил ли он письмо по поводу акций, которое они отсылали ему в Нью-Йорк, и какого черта ему понадобилось в Индии и Австралии? Будто никто из них никогда там не бывал, а на самом деле они ездят туда постоянно.
Скоро из своего мюнхенского пансиона благородных девиц прибывает моя сводная сестра Розалинд. Ты ее не видела, но я рассказывала, какая она противная (а какой ей еще быть при такой мамочке?). Папа же считает ее замечательной: только и разговоров о ее прекрасных манерах да о том, как она вышколена, — можно подумать, она лошадь. Но ничего подобного: она красивая — на такой скучный, пресный манер — и ужасная ломака. Она ведет себя так, словно „Гриндли-Холл“ — уцелевший обломок Средних веков (у нее пунктик насчет Средневековья), и обращается со мной как с какой-нибудь крестьянкой. Саймон не сводит с нее глаз (в жизни не видела ничего приторнее!) и не желает слышать ни слова критики в ее адрес. Он сейчас вернулся из Кембриджа и, как обычно, мрачен — знает, что папа и слышать не хочет, чтобы он после университета пошел в армию: мол, старший сын должен идти в семейный бизнес, и все тут. Ей-богу, мои братья — два сапога пара, но Ник хотя бы не увлечен прекрасной Розалинд. Погоди, ты ее еще увидишь.
Надо заканчивать, а то получится так много страниц, что ты не сможешь спустить их в унитаз (надеюсь, он будет марки „Джауэттс“ — нам нужны деньги, оплачивать наряды Розалинд и косметические процедуры Евы). О, вот еще: у нас после Рождества будет бал. Ура! В честь семнадцатилетия Розалинд. Меня от всего этого уже тошнит. Вообрази себе папу, дающего бал в мою честь!
Жду не дождусь тебя увидеть и поболтать обо всем.
P.S. Сеси говорит, что пытается уговорить близняшку Э. (лучше не упоминать ее имени) приехать на рождественские праздники. Надеюсь, ей это удастся».
Глава шестая
Лондон, Блумсбери[17]
Эдвин впервые столкнулся с Лидией на ступеньках Лондонского института фотографии. Точнее, он об нее споткнулся: стоя на коленках, девушка скребла лестницу, а он не смотрел себе под ноги.
