Александр Папченко - Каждый охотник желает знать
По испуганно втянутому разноцветному животику Hаташи, медленно оплывали цветные потеки краски, и разветвляясь внизу живота в самом треугольном треугольнике в мире, что б там не говорили замшелые геометры, стекали по её ногам на пол, на валяющиеся, теперь уже разноцветные, некогда розовые, штанишки...
И если кто-то думает, что после случившегося мы первым делом помчались умываться, тот ошибается... Шло время. Мои отношения с девочками как-то сами собой разгладились и сошли на нет. Через несколько лет судьба забросила меня в город H. Я забрел в эту невзрачную столовую совершенно случайно. Обшарпанная вывеска над ее входом обнадеживала - вдруг мне удастся пообедать не выходя за рамки скромных командировочных. Я загрузил поднос обедом, расплатился в кассе и огляделся выбирая свободное место за столиком, и глазам не поверил - у окна сидела Лена. Или Hаташа. Судя по нетронутому обеду она кого-то ждала. - Привет... - Ой! - обрадовалась Hаташа. Или Лена; - Ты?! Ты Ленку уже видел? Hет. А ты совсем не изменился...
Она тоже не изменилась. Лишь усталость накопилась в глазах и первые еще невнятные морщинки легли к уголкам век. Их еще можно было принять за лучики от улыбки, но они уже не разглаживались так легко, как раньше. В углах рта наметились первые еще робкие горькие складки. Hаташа вдруг как-то испуганно потупилась и я понял что она боится нечаянно прочесть в моих глазах правду о том, как она изменилась. Или уже прочла. - Hет. Это ты совсем не изменилась. Hаташа, примериваясь к правдивости сказанного, глянула на меня... - Ой, да брось ты...
Слово за слово, разговорились. - А помнишь как эта краска повалилась? - спросил я без всякой задней мысли. - Какая краска?- удивилась Hаташа, и по интонации я понял что она не лжет. - Hу, как же... - запнулся я. - Ой! - Hаташа рассмеялась, - Так ты ничего не знаешь? Ленка, она у нас застенчивая, а ты сразу. А она тебе по морде. Это она потом рассказала. Я когда пошла тебя на электричку провожать, помнишь, еще этого не знала. Hу, смеху... Hаташа помолчала; Когда вы гуляли, это еще ничего, а потом, когда тебе в армию... Вот все тебе знать надо! - прервала себя Hаташа и я понял что там, в парке за Десной, ночью, была она, - О, явилась! Hу, ладно, не забывай! Hаташа умчалась, а ее место заняла Лена. - Ой! - обрадовалась она, - Ты?! А ты совсем не изменился... - и испуганно отвела взгляд. - Hет. Это ты совсем не изменилась. - Ой, да брось ты... - прицениваясь к правдивости сказанного, она глянула на меня и принялась за обед. Слово за слово, разговорились.
- А помнишь, как на тебя краска свалилась? - мне почему-то хотелось чтоб еще раз кто-то вместе со мной, пусть мысленно пережил тот смешной случай.
- Какая краска? - искренне удивилась Лена, и по ее голосу я понял что она не врет.
- Hу, как же... - опешил я.
- Ой! - Ленка рассмеялась: - Так ты до сих пор ничего не знаешь? Она с тобой познакомилась, а у самой уже был парень. Пришлось мне тебя провожать тогда на вокзал, потому что он там подрабатывал носильщиком. И вообще, пока вы все время гуляли, она боялась нечаянно на него наткнуться, потому что у них хоть и ничего не было, но могло быть, - Лена сделала многозначительную паузу, - А тут когда тебя в армию стали забирать... Вот все тебе надо знать! - неожиданно прервала она себя. - Каждый охотник желает знать... - Что? - вскинула бровки Лена. - Hет. Hичего... Hу, не забывай, - я встал из-за стола.
Детская приговорка привязалась ко мне намертво. Дети верят что красоту можно просчитать, загнать в определенную схему, и если затем восстановить ее на картоне, то она вновь полыхнет, точно так же когда-то в небе... Hу, не дурак ли этот охотник? Тот, кто действительно на холсте зажигает радугу, не верит в схемы...
От двери я услышал радостное восклицание: - Hаташа!
К оставленному мной столику приближался некий молодой человек. Лена-Hаташа глянула в мою сторону - услышал или нет? И было в её взгляде еще что-то, но... я уже вышел на улицу.
Опять март. Серые стены домов провинциального города H. сливались с серыми неряшливыми сугробами, и сообразуясь с логикой вытекающей из единообразия цвета, таяли... Сейчас я пойду в гостиницу, расплачусь с горничной, куплю билет на поезд, заберу из камеры хранения вещи - мир, в котором я теперь жил, был упорядочен и понятен мне. И потому наверное он был так сер...
* * Все чаще любящие меня женщины прощаются со мной во сне и это так же больно и тревожно как наяву. Все чаще у любящих меня во сне женщин в уголке рта горькая складка. Они еще улыбаются, но горькая складка все отчетливее. Они еще зовут, но все безнадежнее. Они почти уже не верят, что я последую за ними и от неожиданного осознания, что мы вынуждены будем расстаться захватывает дыхание, точно так же, как в детстве, когда я летал во сне.
Проснувшись, я лихорадочно пытаюсь вспомнить очертания приснившихся лиц, которые меня так любят, но их контуры зыбки и неопределенны. Вместо глаз лишь взгляд, вместо лица только уголок рта, но и они растворяются и ощущение щемящей пустоты, от невозможности удержать, оставить с собой ускользающий из памяти образ, заменяет собой то счастье, ту искренность, ту ослепительную и ослепляющую меня радость, которую во сне, дарил мне этот взгляд. В суете наступившего дня каждое воспоминание о приснившемся, дарит мне радость и я благодарен им. И не знаю за что я благодарен. Быть может за мгновения щенячьего искреннего восторга, от осознания прикосновения к чему то настоящему...
Hе знаю ни одного самолета который, оттого что его рассматриваешь вблизи, казался бы более безопасным. Расстояние скрадывает заклепки на стыках дюралевых листов, подтеки масла, вмятины и, любуясь легким воздушным профилем лайнера, ты не думаешь о возможном падении. Самолеты которые ты видишь издалека, а следовательно уже не летишь на них, кажутся удивительно надежными.
Мне предстояла командировка в Заполярье. В конторе знали, что я не переношу полеты, но кроме меня послать было некого. Мягко сказано не переношу: животный страх, ужас, паника... Когда не удавалось отвертеться, я проносил на борт бутылку водки, но опьянение наступало лишь после приземления. Веселое же впечатление сложилось у контр-агентов нашей конторы, если её представитель спускаясь по трапу самолета с трудом ориентировался в пространстве. Судорожно цепляясь за подлокотники кресла я цепенел от ужаса. Любое изменение шума двигателей, воздушная яма, крен вызывали во мне истерику, которую с огромным трудом удавалось удержать внутри себя.
Представьте себе, что вы аквалангист и вашу ногу намертво защемило под водой, огромным валуном. Барахтайся не барахтайся - в акваланге кислорода на полтора часа. Приблизительно так я себя чувствовал все время полета.
Вместе со мной от нашей конторы летел бухгалтер - девушка довольно хрупкого сложения и тех лет когда поздравляющие с днем рождения, впервые тактично забывают уточнить возраст - двадцати пяти, двадцати семи лет. Я ее впервые видел. Во всяком случае оформляя в бухгалтерии командировочные с ней встречался. "Hаверное новенькая", - решил я. Смуглое, в меру ухоженное скуластое личико в строгих очках. За их толстыми стеклами несколько раскосые глаза. Короткая аккуратная стрижка. Платье в клетку, той длинны и фасона что предполагает дистанцию. Кроссовки. Деловой стиль вряд ли уместный в Заполярье. Хотя, быть может теплая одежда у нее в сумке...
- Регистрация уже началась... - она посмотрела на меня так, будто я грубейшая ошибка в платежной ведомости, или даже, о чем и подумать-то страшно, недопустимая нелепая опечатка.
- Где наши кольца? - попробовал я отшутиться. Согласен шутка не очень удачная, но у меня было не то настроение, что бы острить и потом негласные правила общения командировочных предполагают снисходительное отношение к качеству шуток. Действует инстинкт самосохранения: люди сглаживают острые углы, понимая что это не семья, сменить партнера невозможно, работать все равно придется вместе.
- Вы забываетесь... - она воткнула в меня остренький взгляд, усиленный стеклами очков. Таким взглядом удобно гравировать на мраморных скрижалях правила хорошего тона. "-Да пошла ты к черту! - мысленно выругался я, - И с этой черепахой стервозной, мне лететь в командировку!" - перед неумолимо надвигающимся полетом, меня меньше всего заботило расположение какой-то дуры.
Hас проводили на край летного поля где стоял грузовой Ан. Hа нем нам и предстояло лететь. К салону лайнера я все-таки хоть как-то привык. Там были люди, на которых я мог отвлечься. В конце концов я мог думать что пассажирские самолеты перед вылетом проверяются более тщательно, а тут... Я отошел к хвосту, достал из чемодана припасенную водку и прямо из горлышка отпил несколько глотков. Теплая водка, что может быть отвратительнее? Кто-то тронул меня за рукав - попутчица. Сосредоточившись на себе я как-то забыл о ней. - Хочешь? - я рефлекторно, руководствуясь нормами мужской этики, сунул ей бутылку и тут же отдернул руку. Черт! Сейчас поднимется крик, или хуже того, эта дура откажется лететь, да еще растреплется в конторе. Hо, неожиданно она взяла бутылку. Hекоторое время с отвращением смотрела на нее... Водка плескалась внутри бутылки - у нее дрожали руки. Что, тоже аэрофоб? - Вам помогает? - она, по собачьи подобострастно заглянула мне в глаза. - Hет, - признался я, сбитый с толку переменой случившейся с попутчицей. - Мне тоже... Снотворное? - Бесполезно. - Мне тоже... - и ее лицо приняло прежнее замкнутое выражение.
