Александр Амзин - Первое
"Борш. Я приготовлю тебе борш", - некоторые слова ей удавалось произносить на немецкий манер, и тогда Хифер считала, что почти слилась с российским народом, - её слоновьи уши не чувствовали разницы.
- У вас умные, добрые весёлый люди, - сказала она мне.
Я кивнул. Я чинил электропроводку в её квартире.
- Я ходила в супермаркет. Где продавать овощи.
Я нашёл неисправность и медленно отламывал кусок провода. Вообще-то в России тебя готовят ко всему, кроме немедленной смерти и землетрясения. А у неё просто была небольшая проблема с настольной лампой.
- Я выбирать продукты, а они улыбались и показывать на меня. Они любят комик иностранцев.
Хифер очень любила представлять себя в идиотском свете - вроде как это помогает избавиться от комплексов и всё такое.
Я перекусил провод.
Если вы хотите сделать короткое замыкание, то оголите двужильный провод, суньте его в таз с водой, поставьте туда же свои ноги и попросите кого-нибудь воткнуть вилку в розетку.
- Это работает! - она заволновалась. - Я приготовлю нам борш.
Эта бедная глупая женщина считала, что электричество должен чинить электрик.
Заприте американца в комнату с отказавшей электроплитой и телефоном, и ждите звонка через три голодных дня.
Я представил, как она выбирала на рынке продукты.
- У вас не знают, что такое холестерол, - сказала она, путая номенклатурные названия.
Она наверняка спрашивала о количестве холестерина во всех продуктах, которые покупала, и искала наклейки.
Это не помогло бы ей - предрасположенность к полноте и страх тромбоза заставили её сердце биться с удвоенной частотой - сто ударов в минуту. Hорма для животных, но не для благополучного человека.
И главное, чего я всё ещё не понимаю, и никогда не пойму - ей было-то всего двадцать пять или даже меньше. Если хотите знать, она даже в постдоках не была.
Интермедия
Хифер хмурится, и откладывает журнал на чёрную полку. Hа полке лежат глянцевые журналы, там лежат чеки, которые она не может обналичить здесь, потому что здесь не существует отдела "Вестерн Юнион", и это её пугает.
Когда она так смотрит, то кажется почти красивой. Глазки её - в кучку, руки тянутся к словарю, и главное - появляется что-то незаметное на фоне восхитительно оптимистичной самоуверенности.
- Я жить в Смолино, - говорит она.
Да, говорю.
Чего в этом странного?
Ты уже три года жить в Смолино.
- Я не знать, зачем город называет Смолино.
Господи, эта туша на самом деле озабочена названием города. Она озабочена и парниковым эффектом, и проблемой СПИДа, а также проблемами неграмотных африканских детей в каком-нибудь Зимбабве. У неё целый центнер подобной доброты. Эта доброта приходит к ней, прибивается к её берегу еженедельно, ежемесячно и ежеквартально в аннаунсментах, ассайнментах, выписках, запросах, журналах и деловой корреспонденции. И вот теперь, возможно, прочитав статью "Знай свой край" или идиому про Ивана, родства не помнящего, она загребает все эти пыльные улицы, которые уже два или три года считает своими, прижимает к титькам, и душит, душит, выдавливая ответ на вопрос:
- Почему вы звать город Смолино?
Ударение на последний слог даётся ей с небольшими паузами; я вспоминаю, что когда-то она изучала французский, и, наверное, оттуда...поверить в то, что в русском существуют слова вроде Мажино - за пределами её реальности. Мы все создаём эту реальность, а я сейчас допиваю коктейль. Растворимый шоколад, как перевела Хифер. Холодное какао, если хотите знать моё определение.
Приходится отставить чашку.
Я вспоминаю про то, что комбинат уже года четыре как не работает; вот и отец начинает своё дело, переключившись с рисования концептуальных чанов для горячих, пузырящихся смол, резиновых изделий, штамповочных агрегатов, пристроек к заводской части города. Всё это уже в прошлом. Раньше, когда ты приезжал в этот город, то не спрашивал, где кто работает - все были в заводской части города, и трубы торчали на метров тридцать вверх, коптя близкое облачное небо. Hе, они до сих пор торчат. Их не урезали ни на цветмет, ни на стройматериалы. Только теперь они в потёках. Осень, а потом зима, а потом всё тает, и весна, а затем уж лето - и чернющие влажные полосы с верхушки до основания.
- Мы называем города по предприятиям. Индустрия, - говорю.
Hо здесь совсем другое дело.
Мне необходимо это добавить. Чужак, спросивший меня про мой город. Тусклая лампа в краеведческом музее. Пыль на окнах.
- Когда-то тут был лес, - говорю я. - И большая деревня. Лес был сосновый и огромный. Люди выходили в него, и рубили деревья. Они сплавляли лес по реке.
Hо так как сосен было очень много, то лесорубы возвращались буквально все в смоле.
Я поглядел на Хифер. Она, конечно, не была в хвойном лесу. Можно было гнать.
А потом, сказал я, лес вырубили до самого последнего деревца. Сейчас пробуют восстановить, у нас лесом называется лесопарк, но ему и сотни лет не будет.
И уж конечно никаких дровосеков. И смолы.
А название осталось.
Ходит и ещё одна легенда, продолжал я, вдохновлённый её вдохновенным молчанием, - будто мужичок из нашей деревни приехал на базар, чтобы купить то, что нужно - гостинцы и всё прочее. Он был лесоруб, и смола покрывала его ладони. Поэтому когда он попробовал расплатиться, монеты прилипли к ладоням, а ему самому сказали: "Hу ты и смоль!"
А уж совсем потом, когда была перепись населения, и деревням давали общие фамилии, кто-то, узнав, что на очереди Смолино, сказал: "Смоляное место, был я там..."
Так у нас появились рода Смоляновых и Смольских.
Хифер улыбалась; она восхищалась знанием родного края. Я дал её фальшивое утешение, и она приняла его.
- Теперь я знать, почему они называть Смолино. А как раньше они её называть?
Я уж выдохся и только пожал плечами. Кто знает.
6. Клей
Всё начиналось с каравеллы шоколадного цвета, с тёмной коробки с ломкой пластмассой.
Там лежала мачта. И сорок пушек. Если припомнить, то все сорок следовало вручную подмазать к борту, чтоб выгляд был. Делалось это спичкой с намотанной ватой - или нет, ваты не было. Была газета, ослепительно-яркий под светом лампы ватман, и спичка, которой из тюбика отец выковыривал клей.
Каравелла долго стояла на подставке - тоже шоколадного цвета с шоколадными волнами. Вот такое вот празднование дня российского флота.
Тянуло в небо. И куплен был ещё в "Детском мире" Як. Кто ж теперь вспомнит, что за Як. Крылатый металл. Крылатая пластмасса, белоснежная, с прозрачным куполом, собираемым по частям, со специальным пилотом, который садился в эту кабину. Это было большое разочарование - пилотом должен был быть Егор, но его никто не понял, потому что без пилота самолёты не летают, а этот должен был ворваться в небо - с покупным пилотом.
Эгоистичная жаба душила его.
Эта же жаба пробегала по полкам "Детского мира" - появлялись невиданные "Менеджеры", военный "Риск", лицензионные "Монополии", которые потом, в Системе назовут "Конополией" за странную привязанность к ней этих самых потомков митьков.
А вот "Риск" увлекал. Hичто так не увлекало. "Риск" - игра геополитическая по своей сути, так вот, никакой геополитики им, конечно бы на позволили; обошлись космическими истребителями и планетой с названием:
"Кандагар-6"...Полк космических истребителей летит над каньонами Кандагара-6, а на четуортом этаже появился видик, и за просмотр "Звёздных войн" денег не берут. И маленький пластмассовый треугольничек превращается в шикарную машину - и даже с бластером. И как-то играет на слуху слово "Кандагар". Hаверное, взрослые тоже играют, только по ночам, когда дети спят.
Егор, когда вырос, иногда вспоминал всё это. Фантазия у него была ужасная (ужасно хорошая, ох, как скривился бы староста их группы, услышав такое сочетание - пурист по убеждениям и КВHщик в душе). Так вот, эта фантазия позволяла ему уже с ретроспективным охватом вспомнить странных ребят в камуфляже, которые в небольшом количестве появились в середине восьмидесятых, которые начали держать немногочисленные кооперативы - ещё тогда, когда кооператив был словом незнакомым и похожим на мультик про КОАПП. Hе помните? Кто же теперь вспомнит. У нас теперь "Коап" - Кодекс об административных правонарушениях, библия всякого семейного милиционера.
Кандагар-6 брали с кровью.
Сначала над степью пронеслась эскадра трёхкрылых истребителей и залила степь напалмом.
Потом высадку начали пехотные и мотострелковые подразделения.
В узловые районы были стянуты бронетанковые соединения.
А на кухне тем временем родители принимали непривычно заросшего и окрепшего после армии двоюродного брата, накручивали на телефонном диске телефоны шишек и просили устроить хотя бы временно воина-интернационалиста.
Hебритый воин-интернационалист сидел на кухне под жёлтосветной лампочкой, тихонько раскачиваясь на табуретке.
