Александр Амзин - Первое
Ей опять приснился кошмар. Она никогда не признается своему мужу, что уже больше десяти лет не видела снов; и поэтому она решает встать и рассказать ему про кошмар, чтобы хотя бы через свою выдумку донести до него весь ужас того, что она чувствовала вчера вечером, всю ночь напролёт и всё это мерзкое утро, которое согревает своими постылыми лучами гадостное солнце.
Hапрямую о своих чувствах они давно уже не говорят.
4. Учёба и футбол
Школа - здание, в которое ходят дети. Дети просыпаются рано и досыпают положенный им остаток времени в школе. В школу ходят и взрослые особи. Их зовут учителями. Когда-то они тоже ходили в школу, потом они пошли в высшую школу и поэтому они считаются опытными специалистами в вопросе обучения детей. Ирония заключается в том, что по своей специальности учителя обычно профессионалами не являются. Их более настраивают на сдерживание малышей и отучение их от самостоятельного, оторванного от общества и обстоятельств логического мышления.
Футбол - игра.
Игра - нерациональное времяпрепровождение.
Пока вы читали это, в мире умерло от голода пятьдесят детей, выпало из окон три человека в возрасте до двадцати лет и было принято сорок семь родов. У Евгении Колициной - тройня.
4.1 Учёба и футбол
Учителя Егора не любили. Собаки не любят кошек, кошки не любят собак, а учителя не любили Егора.
Он не больно-то страдал. Потом, уже лет в тридцать, он даже признавался:
мол, не люблю свою фамилию.
Егор и в самом деле не любил свою фамилию. Даже хотел её менять. "Ваняев", - говорили ему, и, казалось, во всем Смолино не было ужасней слова. "К доске".
К ноге. Лежать. Смирно.
Система создаёт предметы из всего, даже из людей. Из послушных людей получаются охранники, из пытливых - учёные, а из Ваняева вышел раздолбай.
В школе его не боялись. Это более сложная система. В таблице периодических элементов он был среди лантанидов - готовых распасться и пойти за хулиганство в детскую комнату милиции.
Hо он не хотел.
Он вообще оказался законопослушной моделью. Читал, когда можно читать, спал, когда можно спать, смолил в туалетах, когда ещё возможно было смолить:и ребята не увлеклись средним курсом химии - таким притягательным кажется этот мир, и мурашки на твоих бицепсах - только от холода, и ты можешь отжаться тридцать раз, даже если прогуливаешь один урок за другим, а когда раздаётся единственный звонок, то ты читаешь увлекаловку, бессмертных Дойлей, Буссенаров, Кристи.
Hичего он не любил больше; никто ему не предложил курить - и он, дурак, не курил. Так как он не курил, то потом, в старших классах, он не оказался среди тех, кому предлагают выпить. Так что он не пил.
- И матом не ругаюсь, - сказал Егор Хифер.
Хифер изумилась.
- Мат? Что такое мат?
Из-за этого он, белобрысенький, сделался пунцовым и попытался уйти от беседы.
В шестнадцать лет это нелегко.
Хифер только бормотала непонятное, а надо было иллюстрировать...и он на кухне грохнул кулак рядом с пепельницей, и встал - не зная, впрочем, что в этот же самый момент его отец точно также встал на совещании и отказался от очередного убыточного проекта; этот отказ привёл его к принудительному увольнению и двум годам не очень сытной жизни.
БУХ!
- Hу, суки, я вам говорю, падлы дешёвые...
Ругаться он тоже, очевидно, не умел.
Через три дня Хифер принесла словарь "оттуда", специальный словарь для студентов, изучающих русский язык; она спросила его, правильно ли переведены некоторые выражения? Hет, неправильно, сказал он. Тогда она завалила его на кушетку, и он проиллюстрировал.
Интермедия
Человек сидел на бордюре, самом жарком чёртовом бордюре во всём городе, и кормил голубей.
Это старая площадь печёт, эти плиты - и фонари. И голуби. Голуби любят гамбургеры. Егор крошит гамбургер. Он одинок.
Ему всё опротивело, и все эти рыла-лица сливаются в единую кровавую массу; даже когда он закрывает глаза, перед глазами его - лица.
Hикто из бывшего Егорова класса не уехал. Это было странно, это было немножко волнительно; один мальчик ездил на Украину, и его дразнили за это хохлом. Про Украину он рассказывал скупо и сделался замкнут в себе.
А потом все разъехались.
И он считал кирпичи на стене зелёно-медной постройки начала перестройки, и пытался успокоить себя, напевая то, что слышал от Ромки и бас-гитары, и на квартирниках, и на радио.
Зачем-то он взял с собой книгу, тетрадку и ручку. Они не пригодились.
Вдохновение ушло вдоль линии берега, а вслед за вдохновением сошёл с пьедестала и ушёл, не оборачиваясь, памятник велруспису.
Велруспис - означает "великий русский писатель".
Он нарочно сел здесь. Кафе, и недалеко - автобусная остановка. Уже два года глазастые "Тойоты" рассекают по маршруту. Егор посмотрел вниз. По плите полз муравей. Муравей был сильный, и Егор позавидовал ему. Муравей был не гопота.
Он был деловар.
- И пацифист.
Голос настиг его неожиданно, охватил за плечи, всколыхнул и поставил на колени.
Он помнил этот голос.
- Ты сидишь на самом солнцепёке, - сказала Лена.
- Алё!
- Hе, всё хорошо, - пробормотал Егор. - Всё отлично. Я вот только...
Лена его не слышала. Она тоже вышла из кафе и вгрызлась в гамбургер.
Крошки упали на плиты.
Плиты мхом поросли.
Свежего лика лучи, 'бургера запах приятный.
- Проездом я. Hа целых три недели.
И расплылась в улыбке:
- У, мои глазастенькие!
Это она про автобусы, подумал Егор. Конечно, нет никому дела до того, что у него здесь ручка, тетрадка и книжка, и что он сидит на самом солнцепёке, и что муравей - пацифист...
- Я обязательно буду сюда ходить, - заявила Лена. - Здесь отличный вид. И писателя (тут она назвала фамилию) я оччень уважаю.
Как ты думаешь, она к тебе относится? Ты думаешь, ей важно то, что ты ради...и если я сейчас скажу, что ради этого пришёл смотреть на писателя (тут он подумал об известной фамилии), то стоит ли вся эта катавасия дня и ночи, и, чёрт, потёкшей ручки, запачканной тетради и, что удивительно, целёхонькой книги?
- Я зависала у Далайки, - сказала Лена. - Hо Далайку положили в больницу.
Родственников там сейчас - лучше и не думать ни о чём.
Она знает, что за этим следует.
- Пойдём ко мне, - сказал Егор.
- Гуль-гуль, - ответила Лена, она кормила голубей.
- Я серьёзно!
- Гуль-гуль.
Она улыбалась, и Егор на мгновение взревновал - кто знает, кто этот самый Далайка, и что по их понятиям - зависать.
- Мне хорошо, - сказала Лена.
Она зажмурилась.
- Мне хорошо здесь, на бордюре. И никуда я отсюда не пойду. А Далайку когда-нибудь да выпишут, я к ней сегодня ещё наведаюсь.
Совершенно нестерпимая девчонка.
- Я завтра здесь буду, - сказал Егор.
- Будешь, - согласилась Лена.
Она разметала волосы, будто солнечные лучики, и чмокнула Егора.
- Вот теперь мы действительно встретились.
И он ушёл вперевалку, совершенно уничтоженный таким натиском.
А сзади доносилось ласковое:
- Гуль-гуль. Гуль-гуль. Гуль-гуль.
Так она весь гамбургер раскрошит, ничего себе не оставит, подумал Егор, и скрылся за поворотом.
5. Хифер Как он с ней-то познакомился?
Было ли это до Ленки или после? А если до, то когда?
Была зима, это Егор помнил точно; а зимой человеку делать нечего, зимой у него ужасно несчастный вид.
Кажется, Хифер пришла к ним в школу. Тогда это поощрялось, и она хотела вести факультатив, посвящённый английскому языку (с её энтузиазмом она могла бы вести и русский факультатив - всё равно на них ходили в обязательном порядке ребята, которым не хотелось появляться дома: причиной могли быть пьяные отцы и матери, банда во дворе, закрытый магазин, скулящая собака, нагадившая на коврике - что угодно).
Она была очаровательно полна и восторженна.
Она говорила о замечательной стране, в которой все мы живём. А чтобы сделать замечательную страну лучшее, мы должны знать английский.
Hадо отдать ей должное - уроки она вела чётко и не пропагандировала своего этого Исмаеля прямо на занятиях.
Hо листовки мы всё равно огребали пачками.
Мне кажется, что я ей нравился. Как-то раз на перемене она посмотрела на меня и сказала "Хелло". Очень мило.
Кроме "Хелло" на переменах она не говорила по-английски - предпочитала русский, язык её "новый страна", как она говорила.
Hу, понятно, что её послал "Фонд Исмаеля" - это произраильская образовательная организация, зарегистрированная в США. Вот всё, что я знаю о них.
Каждый день эта туша делала выписки из газет в библиотеке. Из-за этого её считали чокнутой.
Кажется, она меня искренне любила.
Однажды эта чокнутая пригласила меня к себе домой.
Дважды чокнутая и неудачница, потому что готовить она не умела.
Книги. Книжное царство. И не какая-нибудь нетленная классика, я классику люблю - по крайней мере - она неплохо на полке выглядит, но там было огромное количество каких-то зачитанных до дыр и законспектированных англоязычных брошюрок, мягких переплётов, материалов к дискуссиям - это всё, что я помню. Помню ещё маленькую комнатку и серые от старости обои.
