П.А.Сарапульцев - Смысл жизни человека и государства
Вот только причём же здесь либерализм, если сам автор считает, что в соблюдении принципов либерализма и заключается выход из этой ситуации. Другое дела, что демократический характер государства отнюдь не означает, что в нём пунктуально соблюдаются все основные принципы либерализма. И вместо того, чтобы призывать демократические государства соблюдать принципы либерализма Мелихов провозглашает: “Сильные должны удерживать слабых от разнузданности, а потому они должны становиться всё сильнее”, ибо “если же имперская элита окажется неспособной укротить кнутом или пряником неизбежные амбиции отдельных народов, она открывает путь конфликтам всех со всеми”. Прекрасный повод для развёртывания гонки вооружений. Другое дело, когда он разумно утверждает, что “использовать в собственных целях национальный реваншизм так же трудно, как извлечь выгоду из атомной войны, - национальные пассионарии могут работать только на себя”, и потому “если каждый Голиаф станет держать в узде своих героев и не подзуживать чужих, мир получит шанс на новую передышку”.
Наконец, о бытовом национализме русского населения России, причины которого достаточно чётко раскрывает Олег Цыганков (24): “Даже когда человек или его позиция, либо группа людей являются сильными настолько, что не боятся никакой внешне угрозы, остаётся угроза внутренняя, которой избежать невозможно: она заключается в неизбежности деабсолютизации собственной точки зрения, в “утрате твёрдой почвы под ногами” вследствие признания права легитимности “другого”.
Действительно, пока маргинальная часть русского населения в Советском Союзе чувствовала себя выше других национальностей, что подкреплялось как на официальном уровне (имперский характер учебников истории), так и на уровне бытовой психологии (плохое знание русского языка расценивалось как признак скудоумия нацменов), а также стремлением приезжих к русифицированию - всё было спокойно, но времена изменились и маргиналы почувствовали страх, а отсюда и ненависть.
Определённую роль в активизации национализма в новой России сыграло и возрождение, казалось бы, уже основательно забытой идеи народности, своеобразной богоизбранности русского народа, способного не только находить свой собственный путь развития, но и давать пример остальным народам. При этом речь идёт не столько о культуре и духовности интеллектуальной элиты Российского общества, сколько о духовности дореволюционного крестьянства, составлявшего почти 90% всего Российского народа, поскольку именно её предлагают считать верхом совершенства и моральным примером для всего разумного человечества новоявленные российские славянофилы. Даже такой интеллектуал и эстет, как режиссёр Н.С. Михалков утверждает, что “мы только начинаем понимать сакральный смысл русской провинции. Чем дальше от столицы расположена территория, тем чище и светлее, тем большую надежду она рождает”.
Но в принципе поэтизация “человека почвы” - это далеко не чисто Российское изобретение. Она началась ещё с Жан Жака Руссо, убеждённого, что все современные ему люди деградировали по сравнению с “дикарём” - человеком естественным (24), и продолжается по настоящее время. Хотя ярче всего эта поэтизация отразилась в типологии человека О. Шпенглера (25). В ней он выделяет “человека культуры”, живущего на земле, имеющего отчизну, уважающего традиции церкви и благоговеющего перед преданиями и старшинством, и “человека цивилизации” - паразита, оторвавшегося от земли, у которого ценности исконного уклада жизни заменились на деньги и научную иррелигиозность.
Важно отметить, что никаких серьёзных доказательств своей точки зрения ни Руссо, ни Шпенглер практически не приводят, поскольку “человека почвы” они, в основном, видели лишь из окон своих карет. Поэтому можно согласиться со словами Александра Мелихова (7): “Человека отличает от животного способность и склонность относится к плодам своей фантазии серьёзнее, чем к реальности, особенно к плодам коллективной наследуемой фантазии. Иначе говоря, к тому, что более пышно именуется словом культура”.
Чтобы согласиться или не согласиться с высокой духовностью людей, воспитанных в крестьянской общине, надо проанализировать их истинный культурный уровень. Как известно духовная культура существует в двух взаимосвязанных формах: в форме духовного мира отдельно взятого человека и в форме духовных ценностей (книг, картин, законов, обычаев и пр.) и имеет определённые функции. Вряд ли стоит подробно рассматривать функцию приспособления к среде и информативную функцию. Качество функции приспособления к среде, которая в принципе должна помогать человеческой особи выживать и благоденствовать в окружающей его среде, у крестьянства России действительно помогала только выживать, а не жить, учитывая огромную детскую смертность, отсутствие реальной медицинской помощи и регулярные голодоморы. Так что о благоденствии говорить не приходится.
Вряд ли лучше обстояло дело и с информативной функцией, поскольку обеспечение преемственности и передачи социального опыта, в лучшем случае осуществлялось в пределах той или иной деревни, а социальный опыт в основном носил эмпирический характер. Отсюда, естественно, что ни какой познавательной функции, подразумевающей научный поиск, направленный на систематизацию знаний и раскрытие законов природы и общества, в принципе быть не могло, а коммуникативная функция, как способ сохранения, передачи и тиражирования культурных ценностей, ограничивалась словесным пересказом сказок и пословиц, да ещё народными песнями.
Особо следует остановиться на оценочной (аксиологической) функции, представляющей способность создавать и сохранять духовные ценности в науке, нравственности и искусстве. В Российской предреволюционной деревне нравственные ценности в основном базировались на передаваемых веками общинных и христианских религиозных представлениях.
Но о каком качестве христианских моральных ценностей можно говорить, если знания о них крестьяне получали только в результате пересказов малограмотных священников и родителей, поскольку, будучи в основном безграмотными и малограмотными они вряд ли могли свободно читать религиозную литературу, написанную на старославянском языке, а воскресных церковных школ в деревнях практически не было. И самое главное, что все эти религиозно сформированные моральные ценности поддерживались не идей сохранения общества и человека, а лишь боязнью наказания в другом мире. Поэтому стоило только после революции бросит мысль, что бога не существует, и все моральные нормы (не убий, не укради) рухнули, и тысячи бывших христиан начали выбрасывать иконы, срывать купола с храмов и устраивать в них клубы и зернохранилища.
На регулятивной функции, представляющей систему норм и требований общества ко всем своим членам во всех областях их жизни и деятельности (труде, быте, межгрупповых, межклассовых, межнациональных и межличностных отношениях), включающей обычаи (устойчивая система поведения человека в разных сферах жизни и в разных ситуациях, ставшая нормой и передающаяся из поколения в поколение) и обряды (символические религиозные коллективные действия), стоит остановиться особо.
Начать стоит с общинной морали, господствовавшей в дореволюционной России на протяжении многих веков, именно к её возвращению или хотя бы использованию призывают многие современные политики. Попробуем разобраться, что же на самом деле представляла эта общинная мораль, какой она была и, больше того, не могла быть иною. Пожалуй, лучше всего в сути и феноменах существования общества, в котором основой является власть общества над индивидом, разобрался Александр Зиновьев в своей книге “Коммунизм как реальность” (26). (в этой подглавке все цитаты, выделенные курсивом взяты из книги Александра Зиновьева “Коммунизм как реальность”)
По его мнению, коммунальное общество является общечеловеческим феноменом, возникающим тогда, когда большому числу людей приходится жить и действовать совместно, что и приводит к созданию стандартных объединений - коммун (в нашем случае выступающих под названием общин). Условиями появления коммунального общества является наличие в обществе отношений, “которые осуществляются в интересах общества как целого к его окружению (удержание территории, защита от врагов, добывание средств к существованию)” и вытекают “из самого факта общения людей между собой (общаться, сталкиваться, распадаться на группы, подчинять и подчиняться)”.
С этой точки зрения Российская деревенская община обладала всеми признаками коммунального общества: жёсткое объединение, обусловленное природными и политико-экономическими (прикрепление к земле в условиях крепостного права) условиями, необходимость защищаться от врагов (природных условий и экономических требований помещика и государства) и однотипное добывание средств к существованию.
