User - o bdf4013bc3250c39
Как же быть с томиком сказок? Оставить его в ящике стола? Нельзя ведь
поставить его к остальным семи – как тогда быть с бутылкой? Наконец он
догадался заменить зачитанный том другим, нечитанным. По толщине все
восемь книг сказок были приблизительно одинаковы, да и вряд ли отец
запомнил номер отсутствующего тома. Но даже если и запомнил, что с того?
Видел же, что одного тома недостает, следовательно, знает, что сын тайком
почитывает сказки. Определенно знает. Но ничего не сказал. Мудрый отец, справедливо полагает, что сын повзрослел и может читать что угодно.
Мудрый отец, хороший, добрый отец! Твой сын тоже никому не скажет о
твоем секрете, ведь ты так деликатно обошелся с его тайной!
Добряков заменил тома, расставил по местам книги ближнего ряда, закрыл
дверцу. Полистал вынутый том и понял, что сладостное предвкушение
покинуло его.
25
«Нет, сегодня не хочется», - решил он и положил книгу в ящик, уже не пряча
ее у задней стенки.
Другое ощущение отвлекло его. Он вдруг вспомнил, что некоторые его
одноклассники в свои четырнадцать лет уже попробовали спиртное и
бахвалились этим перед сверстниками. Он хорошо знал, какое воздействие
оказывает выпивка на человека, но не видел в этом ничего постыдного: его
отец каждое воскресенье становился добрым, разговорчивым, бурчал что-то
себе под нос перед своим книжным шкафом. Мать спокойно занималась по
хозяйству, а сам Добряков беззаботно проводил время с приятелями – на
катке или на футбольном поле. И поверить не мог россказням соседок,
жаловавшихся матери на изуверов-мужей. В его голове не укладывалось, как
можно ни за что ни про что ударить жену, оскорбить, обругать ее. Его отец
такого никогда себе не позволял.
«Значит, дело не в выпивке, все дело в самом человеке, - вновь резонно
рассудил Добряков. – А само по себе вино никакой беды не доставляет. А раз
так…»
Он вышел на кухню, прошел в родительскую спальню, в коридор, заглянул в
сени. Никого.
«Прекрасно, - решил он. – Остается только выбрать правильную стратагему
(это слово он вычитал в командирской книге, и оно понравилось ему). А
правильная в данный момент стратагема будет такая: «Умей пользоваться
моментом и извлекай из этого выгоду!» Замечательная книга!» - и он в
очередной раз убедился, что книга – огромная сила.
Вернувшись к шкафу, он достал бутылку коньяка, поднял к свету и отметил
уровень содержимого. Прикинул, что, если этот уровень понизится на три-
четыре миллиметра, отец вряд ли это заметит. Сходил на кухню за стаканом, откупорил бутылку (она была неплотно закрыта пробкой, которая с легким
чпоканьем выскочила из горлышка). Плеснул на дно стакана, снова поднял
26
бутылку к свету, плеснул еще немного и вдавил пробку на место. Убрал
бутылку в шкаф.
По рассказам сверстников, уже приобщившихся к спиртному, он знал, что
крепкие напитки лучше запивать или заедать – например, колбасой. Колбасы
в доме не водилось уже давно, оставалось запивать. Он нацедил из-под крана
полстакана и вернулся к столу. Повертел в руках стакан с коньяком,
полюбовался игрой солнечных бликов в янтарной лужице. Зажмурился и
резким движением, как учили приятели, опрокинул содержимое в горло.
Поначалу ощутил, что проглотил ежа: с непривычки коньяк разорвал
пищевод на мелкие кусочки, тысячи острых игл впились в гортань, брызнули
из глаз и потекли по носу слезы. Некоторое время он стоял с выпученными
глазами, боясь пошевелиться. Потом, не зная, что следует выдохнуть,
попробовал вдохнуть и не смог. Ужасно испугался, схватился за горло и
зашелся в спазматическом, безудержном кашле. Кисло-горькая жидкость,
смешавшись со слезами и соплями, вырвалась через рот, нос, глаза. Хорошо, успел отвернуться от стола и отбежал в угол, иначе бы толстый персидский
ковер, купленный матерью у спекулянтов, неминуемо погиб. Торопясь убрать
желеобразную массу до возвращения родителей (был уже пятый час вечера), он вдобавок ко всему раскатился на ней, с грохотом упал на цинковое ведро и
сильно ушиб локоть. Ведро устояло, и только несколько брызг пока еще
чистой воды окропили ковер и бесследно впитались в мягкий густой ворс.
Собрав тряпкой рвоту, выбежал во двор, испуганно озираясь (не увидели бы
соседи), доковылял до туалета на задворках и выплеснул бордовую жижу в
зияющую вонючую дыру между двух пригнанных одна к другой широких
досок с вырезанными полукружиями посредине. Тряпку бросил на тын
частокола, ведро принес обратно в сени, вымыл руки и только тогда позволил
себе отдышаться.
27
Нестерпимо болел локоть, еще пуще – голова. Она раскалывалась
миллионами спазматических укольчиков, выворачивала глаза из орбит,
песком застилала взор. Он с трудом различал предметы и почти оглох:
знакомый умывальник казался подвешенным колокольчиком, постукиванье
сливного язычка напоминало треньканье коровьего ботала3, подвешенного у
буренки на шее. Накатил жар, лицо пылало. Попробовал умыться, собрал
пригоршню воды, но до лица не донес, расплескав все на грудь, ругнулся и
заплетающимся шагом побрел в комнату. На ощупь дошел до кровати,
наклонился и попробовал нащупать подушку. Не нащупал и рухнул на одеяло
как был, одетый. Понял, что надо уснуть и на сей раз исполнилось –
провалился в тяжелый и вязкий, как болото, сон…
Почувствовав, что кто-то трясет его за плечо, с трудом открыл глаза и слабо
различил расплывающееся лицо, нависшее над ним огромным пятном.
- Тебе плохо? Что случилось? – узнал тревожный голос матери.
- Заболел, - едва выдавил сквозь непослушные губы.
- Носился, поди, опять без шапки? По весне-то! – мать приложила руку к
горячему лбу сына. От этого прикосновения жар еще пуще полыхнул по лицу.
- Холодного чего-нибудь, - болезненно простонал сын.
-Ну, так и есть. Жар, - констатировала мать и воткнула ему подмышку
градусник. – И когда только слушаться станешь?
Вытащив градусник, озадаченно пробормотала:
- Странно. Нормальная. А ну-ка…
Не доверяя всяким «медицинским штучкам», как она говорила, мать
склонилась над сыном и своим верным, проверенным способом решила
3 Ботало - погремушка, колокольчик из железного, медного листа или дерева, подвешивающиеся на
шею пасущейся коровы или лошади.
28
измерить температуру: приложилась губами ко лбу чуть выше переносицы и
задержала дыхание. Но тут же отпрянула и удивленно спросила:
- Чем это от тебя несет?
- Вырвало, - простонал Добряков. – Отравился, видать.
- А ел-то что?
- Да ничего такого. Котлеты вон из холодильника разогревал.
- Ничего не пойму, - недоумевала мать. – Мясо, вроде, свежее. А пил чего?
Добряков вздрогнул, но выдержал характер:
- Да ничего не пил вовсе.
- Врача, может, вызвать? – немного подумав, предложила мать.
- Ма-а-м… не надо врача, - жалобно проскулил сын. – Начнет еще в желудок
гадости всякие втыкать…
- Гадости, гадости! – нервно передразнила мать. – А разболеешься, кто с
тобой сидеть станет? Мне премиальные терять, что ли? В больницу ведь не
ляжешь?
Добряков совсем обессилел и только мотнул головой.
- Ну вот, не пойдешь…
- Ма-а-м, дай отлежаться, может, пройдет.
- Может, и пройдет. А может, и нет. Тогда как?
- Пройдет, - едва слышно прошептал Добряков. – Спать хочу.
- Ну спи. Накройся хоть, - и мать накинула на него теплый шерстяной плед.
Измученный разговором, согретый пледом, он скоро опять уснул и даже
увидел сон. Сельский врач, Игнат Силантьевич, высокий седобородый старик
29
в очках с толстыми линзами, говорил ему в своем кабинете: «Отравление
легко определить по тошноте, рвоте, а также по сильной жажде. Жажда – это
когда хочется пить. Пить. Пить. Пить…» - он беспрестанно повторял это
слово, каждый раз все громче и отчетливее…
Добряков вскочил на кровати, осмотрелся и облегченно вздохнул. Голова не
болела, зрение вернулось. Была глубокая ночь. Занавески на окнах были
аккуратно задернуты, фосфоресцирующие стрелки настенных часов
сложились в острый уголок – четверть третьего. Он почувствовал, что хочет
пить. Поднялся, прошел на кухню, набрал полный литровый ковш воды и
жадно, в несколько крупных глотков выпил. Стало совсем хорошо. Вернулся
в комнату и снова уснул. На этот раз без сновидений…
Увы, наш рассказ прерывает его уже повзрослевший герой. Просыпается он
не от того, что выспался, нет. Спал он всего шесть часов, как мы и
предполагали. Но тот безотказный механизм похмельного пробуждения, что
тысячелетиями карает приверженцев неумеренных возлияний, срабатывает и
сейчас. И волей-неволей Добряков просыпается.
