Неизвестно - Начальник
Начальник стоял перед ним со своими бумагами и уже не любил его, этого референта.
«И как мне не страшно его не любить? Он же чувствует, поди, как и я у себя, про Жору Крёкшина, — а мне не страшно», — удивился начальник.
Рассеянно глядя, как начальник подравнивает бумаги, референт вдруг приподнялся, принял их от него, достал, изогнувшись, из кармана две скрепки и скрепил ему письма по листам меж собой.
Так невыносимо ему было видеть нескрепленные, простоволосые документы.
— Ну, а что же теперь? — не удержался и спросил его начальник, хотя было ясно, что надо делать теперь: а опять подождать.
Референт поглядел на начальника умными глазами и задумчиво, грустно смолчал перед ним.
«У одних от неправды обида, у других сразу злость, у меня начинается интерес, а что же у него? — думал начальник о референте. — Нет, не знаю, у него не видать. Вот еще посмотрю: нет, опять ничего».
А может быть, у референта от неправды отросла небольшая привычка, как мозоль между пальцев от державки пера.
Начальник побежал и разыскал знакомого, который работал в этом же здании. Тот как-то взял документ на себя и отдал его референту безо всякой расписки.
И тогда референт обрадовался, стал веселее и просил прийти окончательно завтра: у него будет время сегодня подумать.
«Вот как просто! Ему не давали подумать из-за порядка, уж очень он быстро приучен работать, — понял начальник, возвращаясь к себе. — Дело все в том, как тебя направляют!»
В номере было тихо, шумная жизнь обтекала его с двух сторон, по двум улицам.
Как это можно, это совершенно невыносимо: в комнате стоит телефон и никогда не звонит. Хоть бы кто по ошибке набрал этот номер. Разве так не может быть? Вполне может быть. Но не набирает.
Меховая шапка начальника лежит на шкафу, притаившись, как кот.
Стоит начальнику тихо пожить и не выйти на улицу день или два, а где-нибудь что-нибудь может случиться, в чем он мог очень просто бы быть соучастником.
Он вскочил разом на ноги, бросился в маленькую комнатку, задвигался там и вдруг излил из себя громадное количество воды.
Потом он оделся и вышел на улицу.
По тихой улице гуляли старухи с собаками, и аккуратные, как люди, собаки садились, если нужно, над сточными люками.
На углу, против парикмахерской «Мать и дитя», то и дело свистел милиционер возле перехода. Свисток у него был плохой, почти без государственного раската, и многие не оборачивались, будто он свистел не от милиции, а лично от себя.
— Не ленитесь пройти до перехода! Лень... не украшает... Нашу молодежь не украшает ее лень! — кричал он в свой рупор.
Он всех направлял, разных сложных людей, направлял грубовато, но верно.
«Вот и я, видно так, — вдруг подумал начальник, — хоть я понимаю про сложность людей, все же я при своем понимании верю, что можно этих сложных людей направлять по куда более грубой системе, которая многого из сложности их не учтет — и это не только не будет обидным, но даже окажется верным в итоге, даже позволит человечеству развивать свою жизнь — и даже, может, развивать в лучшую сторону».
Начальник немного стыдился, что позволил так себе думать, так не полагается думать, он знал; так, наверно, не прогрессивно.
«Но что же мне делать в конце-то концов, если оказывается, что я так считаю?» — думал он. Начальник чувствовал, что в среде человечества уже появлялись его предшественники: начальники, которые думали так же.
Он остановился, глядя на женщину с маленькой девочкой, медленно входившую на тротуар с перехода.
Она улыбалась, и при этой слабой, медленно разворачивающейся улыбке — будто сквозь неловкость — у нее к губе приставал крошечный пузырик слюны.
Столько в ней было живой красоты — в ней и в дочке, и начальнику неожиданно захотелось сказать ей какое-то слово, которого ему не полагалось говорить, как прохожему.
Но женщина вдруг покраснела от стыда за него и ушла.
«Как он мог пожелать ее, женщину, идущую к дому с красивым, любимым ею ребенком, вовсю выражающую собой семейность? Ну хотя б час назад!» — думалось ей. Ей никак не понять его нестоличного желания входить в отношение со встреченным человеком.
Как легко человеку получать часто то, что он хочет! Скажем, одинокому надо выйти на улицу и подойти к другому такому же одинокому (а таких сразу видно, и они, в общем, есть). Но нет, большинство не сделает этого шага — и не только из робости. Видно, это не задача нормальному человеку — получать, что он хочет. Да, видимо, не задача.
Начальник прошел еще несколько улиц. На пути ему встретились разные люди, дома и учреждения.
Ему встретилось бюро жалоб Министерства торговли. Там на полках стояли аккуратно переплетенные жалобы со всех концов необъятного государства.Начальнику встретилась постоянная, хорошо оформленная витрина под названием: «Они позорят наш двор», рассчитанная, чтобы никогда не пустовать.
Над этим надо бы подумать, но начальник заспешил назад в гостиницу и думать не стал. Когда он хотел избежать, чтобы думать, он заторапливался, и все проходило.
Возле его номера был столик дежурной. Там собрались и о чем-то спорили горничные с этажей.
«Ведь можно исходить из неверных представлений о людях, — подумал начальник почему-то опять, — а выводы о том, как им надо поступать в обстоятельствах, в конце концов будут верными. Как же это так?»
Даже сплетницы, которых начальник никак не любил, часто оказываются правы; конечно, лишь в схеме, но — в схеме-то все-таки часто правы?
«Чтожемнеделать — когда я так думаю?» — все чаще среди этих мыслей проносилось у начальника в голове, проносилось и налаживало нужный покой.
День кончался, пора было спать.
Он ложился один, но всегда здесь стелил как бы на двоих, разложив рядом две большие подушки, на которых ночью он поочередно полежит.
В голове было трудно представить жену, а руки очень помнили ее, и это удивляло.
Вот начальник заснул, и макушка его холодеет в одиноком, гостиничном сне на всю ночь.
10. НАЗАД К ПРОДУКЦИИ
С утра референт колебался часок, а потом решился и сходил к замначальства; замначальства, конечно же, подпись отдал.
Начальник с жаром поблагодарил референта, чтобы тот почувствовал его благодарность.
— Не ждал... честно не ждал, что так просто! — сказал начальник.
— Пустяки, — отвечал референт, слегка довольный своей добротой и вниманием вниз. — Привет от нас Питеру!
На том и расстались.
«Мало ли когда еще придется обращаться», — думал начальник не вполне простодушно, то и дело щупая в кармане бланк письма. Вряд ли он когда-нибудь еще сюда приедет, не его это дело — посещать Комитет, но ему хотелось улестить счастливый сегодняшний случай, только он стеснялся приоткрыть себе это и объяснил благодарность по-другому, практичней.
Он заторопился, как уже не торопился здесь три дня, и помчался на вокзал, желая сразу же уехать, на дневном курьерском поезде — обратно на завод.
На дневной скорый поезд билеты уже все купили.
— Ну и пусть! Пускай им будет хуже, я тогда не поеду, дожидайтесь меня! — подумал начальник о каком-то верховном начальстве, которое не устроило такого порядка, чтобы он смог уехать, когда стало нужно. Ведь кого-то, конечно, должно беспокоить, чтобы все совершалось разумно и с конечною пользой — так представлял себе смутно начальник, так как верил, что все развивается к лучшему.
— Погодите, — сказала начальнику кассирша в окне. Она на время закрыла кассу и куда-то ушла. Продолжение очереди было им недовольно.
Походив где-то там, в глубине помещений, она ему вынесла все же билет и так была рада — хотя и не рассказала, в чем дело — будто с трудом и отвагой нашла его там.
Одинокий лишний рубль, что оставил начальник, должен был бы сгореть от стыда перед этим усилием.
«Хорошо ли, если работник делает с наслаждением дело, к которому он приставлен?» — думал начальник, уже сидя в поезде.
«Да, это очень хорошо, — наконец он додумал эту мысль, словно он прорвался, — но только в том случае, если дело его безусловно полезно, — в каждой стадии очень полезно и не может вдруг перейти в свою полную противоположность в результатах».
От нехватки дела, от малой загрузки он слишком много размышлял там, в Москве, размышлял не про то, о чем привык обычно думать: про будничную жизнь, про толкучку на улице, про людей, про домашнее их, бытовое житье.
«Нахожусь в остановке по поводу сегодняшней жизни», — так понимал это время начальник и очень был рад, что оно прекратилось.
И опять разворачивалась перед ним небогатая красота, проносясь на ответной скорости мимо вагонов: стожки, подрубленные сбоку под корень, со светлым сеном в выеденных местах; железный перекрещенный мост, а за ним — запасные, огромные части к нему, сложенные возле речки на случай; старик несет за плечом три плетеных ярко-желтых корзины — куда несет? для чего? непонятно; едет старый грузовик с грязным кузовом — тихая техника негородского прогресса.
