Неизвестно - Начальник
— а рядом такой же, но маленький, это дом для воды, тоже с крышей — колодец; и жить в этой тихой, нетребовательной красоте казалось начальнику, по рассеянности, много легче, возникала зависть к живущим среди нее и досада на них за то, что не могут всё устроить, как нужно.
И только скользнула неглавная мысль, что эта скорость, с которой идет мимо поезд, может, построила всем пассажирам свой дом и из этого дома посторонняя жизнь непонятна, — но мысль не осталась и скоро прошла.
С этой, лукаво осмысленной картиной природы начальник и приехал в столицу, в Москву.
8. ДЕЛО ЛУЧШИЙ ОТДЫХ
С поезда начальник поспешил в одну знакомую гостиницу, куда было можно обычно попасть, хотя и довольно неблизко от центра.
В это раннее время у вокзала, на площади стояли две очереди: одна за газетой, другая в Горсправку.
Горсправка не дремлет, уже на посту. В этот ранний час кому-то уже надобятся справки по городу.
Еще удивительней газетная очередь. Это единственный город, где с утра население окунает опухшие лица в газету. Во всех других местах страны рано утром очередь стоит лишь за пивом. Начальник встал за газетой; купил. Может, тут особые газеты, для местного центра.
«Сочинители, которых надо унять», — была статья через всю страницу. «Кого же здесь нужно так срочно унять?» — подумал начальник, но не стал читать тут же, а сложил газету и убрал в карман.
Он торопился в гостиницу. Все кругом торопились куда-то, и это было начальнику очень понятно.
— Ты смотри по сторонам, а то задавит транспортом, — сказал кто-то рядом.
Транспорт шел медленно, но настолько густо, что по его головам можно было пройти не одну остановку.
Машина едва не наехала на одного человека и страшно перепугалась, долго ехала, дрожа и виляя от страха багажником.
Троллейбус на остановке гудел всей обшивкой, еле сдерживая свое движение. Вожатый тронул какую- то ручку, и вот он бешено вырвался с остановки, приняв последних двоих на ходу, и помчался вдогонку по краю дороги, вздымая шинами странную зимнюю пыль, ночной, городской, приобочинный прах.
Все валили в метро, и начальник спустился за всеми.
— Граждане! Спускайтесь скорее! — говорила дежурная в рупор. — Становитесь по два человека на каждой ступени! Между вами свободно!
Дежурная никак не хотела, чтоб между ними было хоть немного свободно.
— Вот это да! — сказал деревенский сосед-мужичонка. — Вот это партия! Всё замечает!
Вдоль туннеля ровно дуло земляным подземным воздухом метро. Проходящие поезда, словно поршни, гнали этот воздух вперед себя из туннелей.
На платформе ловко работала женщина в красной фуражке. И это неженское, странное дело — носить на себе, на прическе, фуражку — никому не казалось тут удивительным.
Покамест поезд не тронулся, а двери были уже закрыты, она держала, как зеркальце, красный кружок. Потом, крутанув, опустила его, — поезд тронулся, набирая с жужжанием ход, и она, потеряв интерес, отвернулась к колоннам. У нее на лице выражалась холодность ко всем, не нужным сегодня ей людям.
И начальник, уносимый в темный туннель быстрым поездом, вдруг подумал — совсем непривычно: «Хорошо ли, если работник делает с наслаждением дело, к которому он приставлен? Хорошо ли это для него самого? и для других?»
Но тут же он кинулся наперерез этой мысли и дальше снова себя не пустил. Он привычно стал думать вперед, о гостинице, как он войдет в нее и получит ли номер.
Почему-то он, приходя, к примеру, в гостиницу, взрослый человек, начальник цеха, в полных своих правах, с командировкой, при паспорте, с самой нужной на сегодня национальностью, вписанной на первой странице, чтобы видно, с постоянной пропиской и всё остальное — разговаривал с администратором, конечно, не заискивающе, нет, но слишком уж мягко, предупредительно, чтобы не спугнуть возможность жить в Москве под крышей (а ведь не может быть такого окончательного случая, чтобы он остался ночевать вообще на улице).
Это был город постепенных привилегий. Тут без привилегий и по улице никому не проехать. На щите его надо начертать ступеньку. В центре города устроены главные ступени страны, а из них образован домик-кубик, где отдыхает от жизни и смерти, лежа на сухотке спины, мозг державы и диктует всем подземными путями.
Здесь, в большом, не родном ему городе, начальник снова не чувствовал себя начальником, как перед женщиной, хотя и добавил себе ощущения личности, надев толстый шарф и большие, красивые перчатки из кожи. Но здесь надо было ощущать свое значенье, а не личность.
И когда его опасения оказались пустыми, когда он легко получил себе номер, хотя бы и в этой, удаленной гостинице (ходить по центральным он даже не думал!), начальник развеселился и почувствовал себя счастливым.
«Могли бы быть огорчения, а вот ведь — не стали!» — означало его счастливое настроение.
Положив чемодан, он спустился обратно.
Он заказал в столовой обед и, пока его несли, пошел в парикмахерскую бриться. В парикмахерской он занял очередь и, покуда оставалось время, пошел звонить по телефону в Комитет. Когда позвонил, подошла его очередь. Он побрился и вернулся в столовую. Горячий суп стоял для него на столе.
Довольный от такой удачи (он всегда удивлялся, как много успевают делать люди в промежутке между заботой о своем существовании), начальник снова развернул газету. «Сочинители, которых надо унять», — было по-прежнему написано на странице.
«Ласковый враг», — называлась другая статья. «Что это за враг такой, честное слово? Где такие берутся враги? Мне бы, что ли, такого», — подумал начальник, припомнив угрюмого Жору Крёкшина. И опять у него защемило: «Ну зачем, зачем он меня не любит? Лучше бы я его не любил, я бы ему этого не показывал, а не любил бы себе, да и только».
Эти статьи он слегка просмотрел, но читать их подробно не стал. Разделение труда, считал начальник. Нужно каждому делать свое дело, и тот, у которого дело — политика, тот должен делать его и в нем ежедневно разбираться.
«Дело — лучший отдых», — прочел начальник на третьей странице. Эту статью он прочитал до конца. И сказал себе: «Верно. Вот это про нас».
Потом он доел два биточка, компот и поехал по делам в Комитет.
Все-таки он был необыкновенный человек, начальник. Он все время находился в состоянии душевных движений, в какое мы входим обычно только тогда, когда выпиваем с друзьями.
Побывать в Комитете было ему интересно. Говорили, что там все работают гораздо проворней. Там и порядок продуман такой, чтобы работали быстро и четко.
Указание было заводу выгодно, поэтому письмо задержалось присылкой. Начальник нашел его, с нужными визами, но на нем еще не было одной, главной подписи, а без подписи указание не имело хорошего смысла, даже наоборот: потому что заместитель начальника этого указания не поддержал и мог очень просто переуказать ему навстречу.
Письмо начальнику не выдали на руки, но срочно выслали с курьерами через улицу, где помещалась нужная подпись. На подпись подносит письмо референт, и пока начальник перешел через улицу, получил снова пропуск, поднимался на лифте, референт взял письмо, тут же быстро прочел и отправил обратно — для дополнительных реферативных разъяснений.
Уж вот как быстро он работал, он не мог у себя задержать документ (он тогда оказался бы бюрократ своего дела), а над документом надо было подумать.
На этом и день был сегодня закончен. Начальник уехал обратно в свой номер.
У него был номер на одного, с ванной и уборной и с телефоном.
Уж как он ходил по нему, он заперся и никуда не выглядывал полный вечер. Он пел, звонил куда придется по телефону, три раза принял ванну, валялся на кровати. Он посидел возле каждого окна, посмотрел. Голый походил по квартире, нагляделся на себя, на такого, в зеркало. Посидел за столом. Что-то там почитал.
Он объелся одиночеством с непривычки.
9. НЕРАЗВРАЩЕНЕЦ
Наутро он снова пошел к референту.
И опять повторилось такое же, как вчера. Так быстро работал этот самый референт, что опять успел сделать какое-то замечание и услать письмо назад до прихода начальника.
Начальник стоял перед ним со своими бумагами и уже не любил его, этого референта.
«И как мне не страшно его не любить? Он же чувствует, поди, как и я у себя, про Жору Крёкшина, — а мне не страшно», — удивился начальник.
Рассеянно глядя, как начальник подравнивает бумаги, референт вдруг приподнялся, принял их от него, достал, изогнувшись, из кармана две скрепки и скрепил ему письма по листам меж собой.
Так невыносимо ему было видеть нескрепленные, простоволосые документы.
— Ну, а что же теперь? — не удержался и спросил его начальник, хотя было ясно, что надо делать теперь: а опять подождать.
Референт поглядел на начальника умными глазами и задумчиво, грустно смолчал перед ним.
