Саймон Лелич - Разрыв
Люсия не обернулась.
— Ты бы смазал чем-нибудь руку, — сказала она.
— Да ничего, — Гарри встал, сунул ошпаренную ладонь в карман. В левой руке он держал останки кофейника. — Пойду, выброшу эту дрянь.
Люсия тоже распрямилась, бросила полотенца в мусорную корзину у стола Уолтера, и повернулась, собираясь последовать за Гарри.
— Не поступай так со мной, Лулу. Не подвергай меня бойкоту.
Ей следовало просто уйти. Оставить Уолтера наедине с его самомнением. Но она даже спиной ощущала его плотоядную ухмылку и почти видела, как он сидит, развалившись в кресле. Остальные просто наблюдали за ними — готовые выслушать ее отповедь, но в той же мере готовые и захохотать, если она промолчит.
И она повернулась к нему.
— В чем дело, Уолтер? Что ты мне хочешь сказать?
— Дело в нас с тобой, Лулу. В тебе и во мне. И в моей подружке. По-моему, она обо всем догадывается.
— В подружке? — переспросила Люсия. — Разве ты ее еще не расплющил?
Смех. Над перегородками офиса появились новые головы. Несколько телефонных трубок легло на аппараты. Плотоядная ухмылка Уолтера была заразной. И уже успела передаться всем в офисе.
— Я серьезно, Лулу. Нам пора покончить с этим. Довольно.
— Ты разбиваешь мне сердце, Уолтер. Честное слово, просто разбиваешь мне сердце.
— Знаешь что? — он обвел взглядом лица смотревших на него и на Люсию людей, потом взглянул на дверь, из которой она только что вышла. — Коул уйдет в шесть. Давай-ка мы с тобой уединимся в его кабинете, погасим свет и скажем его кушетке последнее прости.
Люсия вгляделась в самодовольную ухмылку Уолтера, в пятнышки на его подбородке и смогла только покачать головой. А затем, понимая, что делать этого не следует, но не совладав с собой, произнесла единственное, что пришло ей в голову:
— Ты просто мудак, Уолтер. Задроченный мудак.
Открывая дверь своей квартиры, она в который раз пожалела, что у нее нет собаки.
Может, и стоит завести ее. Не слишком большую, но и не с крысу величиной. Спаниеля, к примеру. Бигля. Она назвала бы его Говардом, кормила бы со своей тарелки, позволяла ему спать рядом с ней на кровати. И научила бы бросаться на жирных мужиков, носящих имя Уолтер, и на главных инспекторов, у которых пахнет изо рта, — но прежде всего на Уолтеров.
В квартире было жарко. Воздух в ней казался уже использованным, как будто сотня пар легких вдохнула его, согрела, высосала из него весь кислород и выдохнула в эту коробку, которую она так и не научилась называть своим домом.
Она повесила сумку на дверь. Проверила телефон, помыла руки, ополоснула лицо. В холодильнике лежало яблоко, она сгрызла его, не обращая внимания на помятости и поеживаясь от кислого вкуса. Потом вытащила оттуда же два ломтика хлеба и уронила их в тостер, однако, пока она смотрела, ни о чем не думая, в стену, хлеб успел сгореть. Она выбросила его и налила в стакан для виски немного красного вина.
Войдя в гостиную, она подняла оконную раму. Ни дуновения, да и температура снаружи такая же, как внутри. У нее где-то валялся вентилятор, впрочем, какая разница — где, все равно он сломан. Ладно, зато есть фен для волос. Если не ставить его на нагрев, тот же самый вентилятор и получится.
Только гостиная ей в этой квартире и нравилась. Кухня тесная, в ванной комнате завелась плесень, спальня темна, к тому же в ней все вверх дном. А здесь имелся ковер, телевизор и, если высунуться из поднятого окна, можно увидеть кусочек выгона. Софа отливала под пледами раздражающей зеленью, но сидеть на ней было одно удовольствие — она не то, чтобы заключала тебя в объятия, но словно бы ласково опускала руку на плечи. Хотя временами, в дни подобные этому, например, объятие тоже не помешало бы.
Именно в гостиной она и держала свои книги. Читала она много. Главным образом, детективы, но и книги по истории тоже, когда чувствовала, что уже по горло сыта инспектором Ребусом[2]. Книги заполняли полки, оставленные ей домовладельцем, и шкаф, который она купила в IKEA. Ей нравилось пробегаться взглядом по их корешкам. Нравилось определять, какая из них какая, издалека, не различая названий. Потрепанные уголки обложек, трещинки на них, — все это были знаки близкого знакомства. Знаки уюта.
Но сегодня она читать не стала. Начатая книга так и лежала там, где она оставила ее в ночь перед пальбой в школе. Она подцепила книгу за корешок и положила на пол, обложкой вниз, будто это способно было сделать ее более уступчивой, податливой, требующей меньших усилий. Книга рассказывала о Сталинграде — о боях, об осаде. И легкого чтения с самого начала не обещала. Главная беда состояла в том, что Люсия уже довольно далеко углубилась в книгу, но конца так пока видно и не было. Добралась до сто сорок третьей страницы, а в Сталинграде еще и зима не началась.
Она взяла телевизионный пульт и снова положила его. Она неизменно просматривала программы передач и неизменно не обнаруживала ничего, что ей хотелось бы посмотреть. Кто-то посоветовал ей обзавестись спутниковой антенной, и она согласилась с тем, что попробовать, наверное, стоит, но дальше этого дело у нее не пошло.
Она постояла немного, подошла к окну. Высунулась, взглянула на выгон, опустилась на колени, облокотилась о подоконник и подперла подбородок ладонями, а постояв так, поднялась и налила себе еще вина. Кончилось тем, что она забрала с рабочего стола свои заметки по делу и села с ними на софу. Вытянула наугад один из листков. Это была запись разговора со школьниками. Не ее разговора, констебля. Она уже читала эту запись и, хоть содержания ее и не запомнила, знала, что ничего существенного в ней нет. Ничего. Боль, горе, потрясение, снова боль, но с ее точки зрения, с профессиональной, ничего.
Она снова взяла пульт и на этот раз включила телевизор. Убрав звук, смотрела на экран и думала о Зайковски, о детях, о перевернутых стульях в актовом зале. И, наконец, решила, что хватит. Велела себе думать о чем-нибудь другом. Сначала в голову ничего не приходило, а потом она вспомнила то, что сказала главному инспектору о выходных, о своих планах на выходные, и погадала, поверил ли он ей.
Ну да, мы с ним не ладили. И что? Это ни для кого секретом не было. И преступления тут никакого нет. Получается, я просто-напросто был первым, кто его раскусил, правильно?
Физическое воспитание, если вам так уж хочется знать. У меня диплом университета Лафборо по спорту и организации досуга. Лучший университет страны — по этой части. Поступить в него трудно. А доучиться до конца так даже и труднее. Я там семь потов пролил, потому что еще и в соревнованиях участвовал. Триатлон — «Железный человек»[3], знаете? Иногда марафоны бегал. Колени меня подвели. Колени и ахилл.
Физическое воспитание — это целая наука. Когда я сам в школе учился, там все сводилось к забегам по пересеченной местности, в одних трусах. Плюс регби для мальчиков и хоккей для девочек. Ни дисциплины, ни организации, ни специализации. А занимался всем этим директор нашей школы. Выгонял нас на футбольное поле и судил матч из окна своего кабинета. Судил. Ха! Газетку он там читал. Ну, если слышал какой крик, то отрывался от нее, а так, предоставлял нас самим себе. И когда ты вырубал противника, делать это следовало тихо. Чтобы он и не пикнул.
В этом тоже свои плюсы были. Дарвиновский подход к спорту. Вы ведь слышали про Дарвина, верно? Но теперь такое уже не проходит. Теперь это наука, я уже говорил. Стало наукой. Мы прививаем детям спортивное мастерство, навыки всякие — навыки широкого применения, так мы их называем, — правильное питание и прочее. Да вот на прошлой неделе потратили целый урок на пластику. Я и слова-то такого раньше не слышал. Пластика. Это ж надо.
Многие думают, это легко. Вообще к моей работе люди предвзято относятся. Тот же Зайковски — отличный пример.
Обычно мы все приезжаем в школу за неделю до конца каникул. Директор, учителя — готовимся, семинары всякие проводим. Херня, по преимуществу, пустая трата времени. Но тут есть социальный момент. Мы заново притираемся друг к другу, знакомимся с новичками, в этом роде.
Ну вот. В последнем терме новичков было двое. Одна — Матильда Мур, учительница химии. Тихая такая девушка, но довольно милая. Спортом не занимается, однако разбирается в нем. Не невежда. А другим, разумеется, Сэм Зайковски. Сэм «Меня-Зовут-Сэмюэл» Зайковски.
В общем, под конец дня собирались мы в вестибюле, директор закуску выставил. Знаете, сэндвичи без корочки, пирожки с мясом, хрустящая картошка. Попиваем вино, сок фруктовый, кто что, все довольны. Директор вот тут стоит, Матильда вон там, остальные разбились на группки, болтают. Малость вяловато все на мой вкус, не шибко весело, но ничего не попишешь, верно?
Ну и вижу, стоит этот Зайковски в сторонке, а я с ним, хотя директор его нам и представил, еще не поздоровался. И направляюсь к нему. Человек он здесь новый, думаю. Стоит один. Надо постараться, чтобы почувствовал себя как дома.
