Монах Юкинага - Повесть о доме Тайра
Так случилось, что слуги не только не понесли наказания, но, напротив, удостоились высочайшей похвалы.
А в годы Ангэн, когда по указанию астрологов государь нередко выезжал из дворца для счастливой перемены места, он всегда просыпался в тот ранний час, о котором сказано, что «мудрый правитель пробуждается от сна по голосу стража, возвещающего рассвет», и больше уже никогда не ложился. В одну из таких ночей ему особенно не спалось — стояли холода, землю покрыл ледяной иней, и государю вспомнилась старая быль о том, как император Дайго, правивший в годы Энги, сострадая народу, зябнущему в холодные ночи, отказался от теплой одежды в своей царской опочивальне... И вспоминая об этом, Такакура сокрушался, что сам недостаточно добродетелен.
Наступила уже глухая полночь, как вдруг откуда-то издали донесся чей-то крик. Придворные не уловили этот голос, но государь ясно его расслышал.
— Кто там кричит? Подите и узнайте, в чем дело! — приказал он.
Придворный, состоявший при государе, передал приказ воинам стражи, которые несли охрану в ту ночь. Стражники поспешили на розыск: оказалось, у какого-то перекрестка плакала бедная девочка; в руках она держала крышку от ящика для одежды.
— Что случилось? — спросили ее, и она отвечала:
— Моя хозяйка служит при дворе государя Го-Сиракавы. Недавно ей наконец удалось заказать себе парадный наряд. Это платье я ей несла, как вдруг появились какие-то люди, отняли у меня наряд госпожи и скрылись. Но без этого платья моя госпожа не может прислуживать при дворе. А оставить службу и вернуться домой ей тоже никак нельзя, ибо у нее нет никого из близких и ей не на кого опереться в жизни! Оттого я и плачу!
Стражники привели девочку во дворец и доложили обо всем, что случилось.
— Бедняжка, кто ее так обидел? — услышав их рассказ, промолвил государь. — В царствование императора Яо люди брали пример с добродетельного владыки, потому и отличались честностью нрава. А нынешний народ видит мое несовершенство, оттого и встречаются в городе злые люди, творящие преступления... Разве это не позор для меня?
— Какое же это было платье? — спросил он, и девочка отвечала — такого-то цвета. Государь послал спросить, имеется ли у государыни Кэнрэймонъин такое платье, — и был доставлен наряд, намного более прекрасный, чем похищенная одежда. Государь пожаловал его девочке.
— Час еще поздний. Как бы ни случилась с ней опять какая-нибудь беда! — соизволил сказать он и приказал проводить девочку до жилища ее хозяйки, приставив к ней стражника-самурая. Разве это не великая милость? Вот почему весь народ, вплоть до самых низкорожденных мужчин и женщин, молился — да продлится благая жизнь государя Такакуры тысячу — нет, многие тысячи лет!
3. Госпожа Аой
Особенно печальной и трогательной была история некоей девицы, служанки одной из придворных дам государыни. Ко всеобщему удивлению, эта девушка стала возлюбленной государя; и то была не минутная прихоть, как нередко случается, нет, он призывал ее постоянно, полюбил искренне и глубоко, так что хозяйка девушки и та больше не требовала от нее никаких услуг, а, напротив, обращалась с ней почтительно, словно с госпожой. Недаром поется в песне
Если сын родится,
Радоваться рано.
Если дочь родится,
Рано огорчаться.
Есть предел для сына
В полученье чина,
А дочь у трона государя
Может оказаться![457]
Да, женщина может стать царицей! Вот и с этой девушкой обращались бережно, как с принцессой или с императрицей, почитали ее, словно священную Мать страны. «Какая удача, вот счастливица!» — говорили все, и за глаза шепотом называли госпожой Аой, потому что имя ее было Аой. Однако едва лишь толки эти дошли до государя, как с того же дня он перестал ее призывать — но потому, что разлюбил, а единственно опасаясь людской хулы. Но, расставшись с Аой, он все время пребывал в задумчивости, грустил и не покидал своей опочивальни.
Услышал об этом благородный Мотофуса, бывший в ту пору канцлером.
— Это весьма прискорбно! — сказал он. — Надо его утешить! — и поспешно отправился во дворец.
— Государь, если вы так привязаны к ней, чего опасаться? Тотчас же призовите ее опять! Пусть она незнатного рода, это не имеет значения; я, Мотофуса, немедля удочерю ее! — сказал он.
— Может быть, ты и прав, — возразил ему государь. — После отречения от трона такая связь была бы самым обычным делом. Но, пока я на троне, подобным поступком я заслужил бы себе дурную славу в грядущих поколениях! — И он не внял совету канцлера. Тому не оставалось ничего другого, как удалиться, сдержав слезы сострадания. А государь вспомнил старинную песню и написал ее на бумаге темно-зеленого цвета:
Напрасно стараюсь
любовь от людей утаить[458] —
едва ли не каждый
вопросом встречает меня:
«Откуда такая печаль?»
Благородный Такафуса Рэйдзэй вручил это стихотворение той самой госпоже Аой. Смущенная, она под предлогом болезни вернулась в родительский дом, слегла и по прошествии всего лишь нескольких дней скончалась. Вот о таких-то делах и говорится:
Повелителя милость
продлилась не более дня —
И всего я лишилась,
окончена жизнь для меня...[459]
В древности, когда танский император Тайцзун хотел поселить дочь Чжэн Жэньцзи[460] у себя во дворце, Вэй Чжэн предостерег его, сказав: «Эта девушка уже просватана в семейство Лу!» — и Тайцзун не велел призывать ее во дворец. Точь-в-точь такое же благородное сердце было и у государя Такакуры!
4. Кого
Глубокая тоска завладела душой государя. Чтобы утешить его, государыня прислала к нему женщину по имени Кого. Эта Кого, Дочь тюнагона Сигэнори с улицы Сакуры, слыла первой красавицей при дворе и славилась замечательным искусством игры на Цитре. Дайнагон Такафуса Рэйдзэй — в ту пору он был младшим военачальником — влюбился в нее без памяти. Сперва он слагал Для нее стихи, непрерывно слал письма, страдал и томился, но она, казалось, вовсе не внимала его мольбам. В конце концов, однако, любовь Такафусы все же тронула сердце Кого, и она ему покорилась.
Но теперь, когда Кого состояла при особе самого государя, пришлось ей против воли расстаться с любимым, и от слез разлуки насквозь промокли рукава ее платья. А Такафуса, мечтая хоть издали, хоть одним глазком взглянуть на Кого, постоянно приезжал во дворец и то стоял словно вкопанный, то ходил взад-вперед возле покоев Кого, но она даже через людей не слала ему привета. «Как бы он ни просил, теперь я призвана государем, стало быть, нельзя мне ни говорить с ним, ни читать его писем!» — решила она в душе. А Такафуса, все еще на что-то надеясь, сложил стихотворение и бросил его за плетеную штору, за которой скрывалась Кого:
Тоскою безмерной
исполнено сердце мое —
любимая близко,
но как подступиться, не знаю.
Ах, помнишь ли прежнюю близость?..
Кого была бы рада сразу откликнуться, но, видно, подумала, что ответ означал бы измену по отношению к государю: даже не поглядев, не дотронувшись до письма, она приказала девочке-служанке поднять бумагу и выбросить в сад. Горько и больно было на душе у Такафусы, но, опасаясь нескромных взоров, он проворно схватил письмо, спрятал за ворот одежды и пошел было прочь, но затем вернулся и произнес:
Гнушаешься мною,
притронуться не пожелав
к записке любовной...
Ужели навеки былое
изгладилось в памяти сердца?
Он понял, что отныне вряд ли им снова придется встретиться в этой жизни; лучше умереть, чем жить, так страдая! — вот единственное, чего он теперь желал.
Проведал об этом Правитель-инок. «Государыня — моя дочь. Дайнагон Рзйдзэй — зять. Выходит, Кого свела с ума обоих моих зятьев, — рассудил он. — Ну нет, пока Кого жива, покоя в мире, видно, не будет!» — и приказал: «Схватить ее и убить!» Кого узнала об этом. «О своей жизни я не печалюсь, но мне страшно за государя!» — сказала она и однажды вечером, тайно покинув дворец, скрылась неизвестно куда. Не передать словами отчаяние государя! День он проводил в опочивальне, и слезы лились рекой, а ночью выходил на помост Южного павильона во дворце Небесный Чертог и искал утешения, любуясь сияньем луны. Прослышал об этом Правитель-инок. «Государь слишком много думает о Кого! — сказал он. — Хорошо же!» — и запретил даже придворным дамам прислуживать государю, с подозрением косился на царедворцев, приезжавших во дворец, так что все, боясь его гнева, перестали бывать там. Печально и мрачно стало во дворцовых покоях.
Меж тем наступила середина восьмой луны. Полная луна ярко сияла на безоблачном небосводе, но слезы туманили взор государя, и казалось ему — луна подернута дымкой. Стояла уже глубокая ночь, когда он кликнул:
