Дэвид Годман - Преображающие встречи с Раманой Махарши
«Да, – ответил Бхагаван, – это стало ясно тогда. Но не беспокойся о центре в физическом теле, хотя нам и приходится его принять, чтобы объяснить функционирование человека. Пусть твое внимание вместо этого будет на источнике сознания в тебе самом. Лишь после возникновения „я“-мысли, после того, как она идентифицирует себя с телом, возникает проблема центра. Ты должен пойти к самому источнику „я“-мысли, где нет никакого ограничения „я“-мысли и никаких проблем».
Одному преданному, который считал, что этот метод приведет к разрушению ума, и, следовательно, чувствовал, что самореализация означает, что он перестанет существовать, Бхагаван однажды отметил: «Многие боятся, что с разрушением ума они сами перестанут существовать. Но манонасы (разрушения ума) нечего бояться. То, что мы теперь воспринимаем как ум, – это всего лишь комбинация раджаса и тамаса. С их устранением ум становится чистым. Такой ум – это твоя собственная сварупа (истинная природа). Действия того, чей ум был очищен вниманием к Атману, продолжат осуществляться. Он даже будет делать работу, по-видимому, с еще большим вниманием и участием. Тем не менее, он не подвергается воздействию и всегда остается в блаженстве недвойственной благодати».
Спустя четыре месяца после моего прибытия на Аруначалу, туда приехали мои родители – получить даршан Бхагавана и забрать меня домой. Они не преуспели в своем последнем намерении, но все-таки получили утешение от Бхагавана перед отъездом. Он спросил их, возможно ли отвлечь от пути такого человека, как я, преданного ему всем сердцем и душой.
Бхагаван сказал моим родителям, что с их стороны было бы правильно отговаривать меня от неверного пути, но, добавил он: «Раз путь, выбранный им, хорош по своей сути, вам не следует волноваться о том, что с ним случится».
Мой отец был кузеном Бхагавана. Хотя он был на четыре или пять лет его старше, он очень хорошо знал его как Венкатараману в те дни, когда тот еще не уехал из дома в Тируваннамалай. Во время этого первого посещения он уже слышал от других о духовном величии Бхагавана и также ознакомился с его учением по «Шри Рамана Гите». Однако он не знал, какова будет его реакция при встрече с ним. Он решил пойти к Бхагавану с открытым умом и посмотреть сам, что тот из себя представляет. В момент, когда он увидел Бхагавана в каменном мантапаме через дорогу от Шри Раманашрама, его потрясло чувство настоящего благоговения.
Он упал на колени в почитании, со словами: «В том, кого я вижу перед собой, нет ничего от того Венкатараманы, которого я когда-то хорошо знал!»
Бхагаван ответил с улыбкой: «Тот человек давным-давно навсегда исчез».
Потом мой отец объяснил, что не навещал Бхагавана прежде, потому что чувствовал, что не развил достаточного бесстрастия и непривязанности, чтобы приблизиться к такому великому мудрецу.
Бхагаван ответил: «Вот как? Ты как будто одержим заблуждением, что достигнешь этого в далеком будущем. Если ты признаешь свою истинную природу, Атман, то к чему она может быть привязана? Бесстрастие – наша истинная природа».
Поскольку здания ашрама ремонтировались, Бхагаван жил в большом каменном мантапаме через дорогу от ашрама. Туда преданные приходили к нему на даршан, но во время еды все перемещались обратно через дорогу и обедали под тенью огромного дерева манго, растущего на территории ашрама. Воду из ашрамского источника держали в больших горшках под этим деревом, так как это было самое прохладное место в окрестности. Во время еды мы наслаждались тенью дерева и милостью Бхагавана, подобно прохладному бризу рассеивающей наши сомнения.
Бхагаван посоветовал мне заниматься беспрерывной джапой, днем и ночью, кроме часов сна. Он также поощрял меня изучать его работы. Впоследствии я изучал «Шри Рамана Гиту» в его присутствии, упиваясь сутью каждого ее стиха. Кроме того, мне посчастливилось слушать, как Бхагаван разъясняет значение своих гимнов Аруначале. Это происходило в очень неформальной атмосфере. Во время его утренних и вечерних прогулок я следовал за ним и слушал, как он подробно разъясняет значение каждого вдохновенного стиха.
Однажды рано утром, когда рядом с Бхагаваном больше никого не было, он предложил мне пойти вокруг Аруначалы и вернуться прежде, чем другие смогут заметить его отсутствие. Он повел меня лесной тропинкой и предложил для обсуждения в дороге «Гимн во Славу Дакшинамурти» Шанкары. Мы шли быстро, и за три часа закончили обход. В конце мы посидели у Пандава Тиртхама, расположенного к востоку от ашрама. В первые годы Шри Раманашрама Бхагаван имел обыкновение купаться в нем.
Не скажу, что понимал все, что Бхагаван говорил, объясняя смысл гимна. Мне было достаточно того радостного духовного волнения от того, что оказался один в его компании.
Утром после сорок третьего джаянти Бхагавана мое внимание привлекла блистательная личность, выделявшаяся среди преданных. Это был, как я узнал, Кавьяканта Ганапати Муни. Я сразу же увидел, что это не просто ученый человек, но также поэт и тапасвин. Его широкий лоб, яркие глаза, орлиный нос, обаятельное лицо с бородой и мелодичный звон в его голосе – все это говорило о том, что он риши, которого можно ставить в один ряд с самыми выдающимися ведическими провидцами. Так как Бхагаван считал, что мне будет полезно у него поучиться, мне вскоре предоставился случай познакомиться с ним.
Я выучил наизусть, еще до приезда к Бхагавану, три части известной «Тайттирия-упанишады», которые в настоящее время поются каждое утро перед самадхи Бхагавана. Когда я выразил Бхагавану свое желание изучить смысл этой упанишады, он направил меня к Ганапати Муни, больше известному как Наяна, жившему тогда в пещере Дерева Манго на восточном склоне Аруначалы. В этой пещере Бхагаван жил в летнее время в ранние годы его пребывания на горе. Это было прохладное местечко, расположенное в тени большого дерева манго, и с чистым ключом немного выше. Я подошел к пещере и стал ждать. Через несколько минут вышел Муни. В его присутствии и во всей атмосфере ощущалось благоухание тапаса. Посидев перед ним в тишине несколько минут, я попросил у него объяснить отрывок из «Тайттирия-упанишады», который передает в себе опыт мудреца Трисанку. Он начинается с «Ахам врикшасья рарива» и означает «Я – сила, действующая за Древом Существования». Наяна дал настолько ясное объяснение, что я решил, что нет необходимости задавать ему дальнейшие вопросы. Каждое слово, исходящее из его уст, обладало ясностью и праведностью священных писаний.
И хотя он был великим ученым и тапасвином, он направлял к Бхагавану всех, кто приходил к нему, со словами: «Учеба у него из первых рук имеет особый эффект». И Бхагаван, со своей стороны, обычно посылал к Наяне тех, кто подходил к нему с вопросами о традиционном богослужении, поскольку тот был общепризнанным авторитетом в этом предмете. Таковы были отношения между Учителем и его именитым учеником. У меня было много возможностей убедиться в особом отношении Бхагавана к этому образованному поэту-ученику, с самой ранней юности посвятившему всю свою жизнь тапасу.
В 1929 году Наяна четыре месяца жил в небольшой постройке, крытой черепицей, находящейся перед храмом Ганапати в Палакотту. В течение этого периода у меня была редкая возможность жить с ним и служить ему. Он был очень простой человек, обходился очень немногим, так что служить ему было одно удовольствие – не требовалось вообще никакого напряжения. Обладая естественным внутренним равновесием, он всегда был расслаблен, обширные познания и острый ум не мешали этому. Все ощущали теплоту его дружелюбия и атмосферу чистоты и умиротворения вокруг него.
Было неудивительно поэтому, что Бхагаван Рамана, несмотря на его равное видение, относился к нему с особенным уважением и любовью. Выражалось это по-разному. В ранние годы Бхагаван обычно один, без помощника, совершал прогулки через Палакотту. Тогда он часто заглядывал к Наяне и проводил с ним несколько минут. Дружеское отношение, которое Бхагаван проявлял к своим близким последователям, было таким трогательным! Но в конечном счете важным было совсем не то, что он делал или говорил. Именно его великолепное присутствие, озарявшее все вокруг, притягивало всех нас к нему.
Бхагаван был против всякого расточительства или ненужных трат. «Как ты разжигаешь огонь в своей печке?» – спросил он меня однажды.
Я сказал, что использую скрученный кусочек старой ткани, который макаю в керосин. Улыбаясь, он отругал меня за то, что я впустую трачу керосин, в то время как огонь легко разжечь с помощью нескольких сухих веточек и листьев, которых много вокруг, или ненужной бумаги.
