Коллектив Мохова - Интернет и идеологические движения в России
Российское общество, оказавшееся в информационной изоляции, подвергнутое давлению пропаганды, с большим трудом осознает сам смысл этих санкций, точнее — их моральное и правовое значение, но это лишь дело времени. Адекватное понимание обращения к России западных стран, содержащееся в этих мерах, наступит по мере ухудшения материального положения в стране и принудительного осознания коллективной ответственности россиян за одобрение политики властей. Россия испытывает колоссальный дефицит моральной ясности в таких вопросах, отсюда возникает необходимость информационной работы, разъясняющей суть политики окружающего мира по отношению к нашей стране.
ГЛАВА 7
РОССИЯ В ПЛЕНУ ИМПЕРСКОГО СИНДРОМА: О ПРИРОДЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИНЕРЦИИ
Данная, заключительная, глава посвящена концептуальному, политологическому анализу общественно-политических процессов в современной России. В ней предпринимается попытка выделить общие факторы, которые делают возможной имперскую консолидацию различных идейных сил. Предлагаемая концепция постимперского общества позволяет взглянуть на роль прошлого и настоящего в воспроизводстве механизмов авторитарной демодернизации, охранительного национализма, а также в процессе мифологизации массового сознания. Мы помещаем современную Россию в контекст иных постимперских обществ ХХ и XXI веков, указывая на отсутствие принципиальной уникальности и «особого пути» развития российской политической системы. Затем мы анализируем два типа имперского мышления — антилиберальный национализм идеологов-«охранителей» и антинациональный либерализм «отчаявшихся» западников, развивающих идеи исторической и культурной предопределенности. Наконец, мы полагаем, что имперская модель общественно-политического развития в России практически исчерпала свои ресурсы, а для ее наименее затратного преодоления необходимы в первую очередь отказ от фатализма и переосмысление позитивной роли национально-гражданской консолидации.
Время политической реакции и нерешенные вопросы его понимания
Период 2011–2014 гг. стал временем заметных перемен в развитии российского политического режима и общества, осмысление которых является одной из важнейших задач данной книги. К концу этого периода отчетливо обозначились многие признакиполитической реакции.Под ними обычно понимаются ситуативные изменения политической системы той или иной страны в сторону противоположную от направлений, считающихся прогрессивными, и в целях «сохранения и укрепления отживших социальных порядков»489. И хотя сам вектор прогресса может пониматься неодинаково разными политическими силами — левыми и правыми, либералами и националистами, — все же некоторые общие черты политической реакции проявились в разные периоды мировой истории в различных странах мира490.
Во-первых, это всегда временные, не окончательные движения, охватывающие лишь определенный отрезок истории; во-вторых, это всегда эпоха подавления оппозиционных движений; в-третьих, время торжества традиционализма, в разных формах его проявления (клерикализм, религиозный фундаментализм, феодализм, монархизм и др.), над тенденциями политического обновления, а также время попыток традиционалистских сил навязать обществу восстановление отживших институтов (например, рабства или крепостного права, имперского порядка, инквизиции, сословных привилегий, цензуры или всевластия тайной полиции); наконец, в-четвертых, это период, когда, параллельно с доминирующей ориентацией на восстановление идеалов прошлого, общество утрачивает представления о социальных или политических перспективах развития и возникает явление, получившее название «безвременье».
Этот последний аспект эпохи реакции заслуживает особого внимания, поскольку безвременье является не только одним из признаков наступления политической реакции, но и важным механизмом ее эскалации. В публикациях многих российских экспертов термин «безвременье» стал весьма популярным определением всего периода с 2011 по 2014 г., характеризующегося полным отсутствием образа будущего не только в массовом, но и в элитарном сознании. Показательно, что такие оценки совпали у представителей разных политических взглядов: у экспертов, близких к либеральным кругам491, некоторых левых интеллектуалов492 и влиятельных экспертов, обслуживающих государственную власть493. Многие известные исследователи, обобщая тенденции трансформации российского общества и политического режима после 2011 г., указывали на неслучайный и неуникальный характер дрейфа России к безвременью и, шире — к политической реакции494. В мировой истории подобные попятные движения являются скорее правилом, чем исключением: например, непоследовательные, незавершенные, фрагментированные процессы демократизации во многих странах оборачивались реставрацией авторитарного режима (так называемыми обратными волнами демократизации495, или «дедемократизацией»496), а фаза модернизации правовой системы нередко сменялась фазой деградации конституционализма497. Те же самые волны модернизации и ретрадиционализации характерны для развития массового сознания, общественных нравов и ценностей498.
Вступление России в период безвременья, скорее всего, осознавалось и российским политическим истеблишментом, прежде всего как угроза задаче его самосохранения. Во всяком случае, в экспертных кругах, близких к власти, признавались факты не только психологического безвременья, но и растущей дезориентации общества. Например, руководитель ВЦИОМ В. Федоров констатировал в декабре 2012 г., что для массового сознания россиян характерны «разброд и шатания», рост недоверия, а также происходящее «достаточно искусственно» возвращение к ценностям «патриархального, автаркического и автократического общества», противопоставляемым ценностям модернизации499.
Ощущение безвременья всегда мучительно для общества, поскольку приводит к нарастанию проблем коллективного самоуважения, а то и к появлению чувства коллективной униженности. «Мы долго молча отступали. Досадно было, боя ждали», — писал М. Ю. Лермонтов о настроениях русских людей в начале русско-французской войны 1812 г. Вот и в начале первой декады 2000-х гг. социологи фиксировали у российского населения снижение удовлетворенности жизнью, проявления усталости от действий политической элиты и значительный спад готовности россиян гордиться свой страной. Если в 2010 г. доля тех, кто не испытывал чувства гордости за свою страну, составляла 34 %, то на конец 2013 г. она увеличилась до 40 % респондентов, опрошенных «Левада-Центром»500. Российский истеблишмент попытался преодолеть подобные настроения, активизируя патриотический энтузиазм населения. «Начиная с 2012 года тема патриотизма в России стала ведущим мотивом политического дискурса» президента и идеологов формируемого их же усилиями «путинского большинства», однако при отсутствии позитивных целей патриотизм сразу же стал подменяться шовинизмом, ксенофобией и ненавистью к «чужим»501. Именно шовинизм, не раз использовавшийся властями в российской истории последних по меньшей мере двух столетий, стал основой для негативной консолидации перед созданными образами врагов, список которых к 2013–2014 гг. быстро разросся, тогда как масштабы ксенофобии достигли небывалых размеров за всю постсоветскую историю России502.
Попыткой прорыва из застоя «снизу» со стороны общества были политические манифестации 2011–2012 гг., однако подъем политической активности российской оппозиции, названный нами в этой книге «Русской зимой», был неподготовленным, не обеспеченным реальной политической программой позитивных перемен. В результате оппозиционное движение было подавлено уже к 2013 г. Российская власть перешла в контрнаступление, используя, в том числе, и удачно для нее подоспевшие украинские события конца 2013 — начала 2014 г. По мере втягивания России в украинский кризис стало заметно, как на основе ненависти к общему врагу (к Майдану, украинским националистам и Западу), сформированной российскими средствами массовой пропаганды, и всеобщего ликования по поводу присоединения Крыма к России власти пытаются преодолеть безвременье и соорудить подобие новой политической перспективы и мобилизующей идеи. Ее суть состоит в установке на пересмотр результатов распада СССР и на его реставрацию в той или иной форме. В этом же ряду новых тенденций проявился почти весь стандартный набор индикаторов политической реакции:
агрессивная ретрадиционализация, выражающаяся не только в опоре на православно-державнические круги, но и в том, что провластный дискурс буквально переполнен мифологией мировых заговоров. Смутное время начала XVII века и революционные процессы 1917 г., крестьянские восстания и дворцовые перевороты в самодержавной России — все это объявляется единой цепью заговора Запада против России503;
