Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная
Реновалесъ передразнилъ лакея. Такъ много! Такъ много! Онъ самъ зналъ, что много разъ писалъ портретъ жены… Внезапное любопытство погнало его вдругъ въ гостиную, гдѣ Хосефина принимала визиты. Онъ зналъ, что тамъ висѣлъ на почетномъ мѣстѣ большой портретъ жены, писанный имъ еще въ Римѣ: это была красивая женщина въ испанской кружевной мантильѣ, черной юбкѣ съ тремя воланами и съ черепаховымъ вееромъ въ маленькой рукѣ – настоящее произведеніе Гойи. Реновалесъ не могъ отвести глазъ отъ прелестнаго лица, оттѣненнаго черными кружевами и покрытаго благородною блѣдностью; темные глаза придавали ему восточный характеръ. Какъ хороша была въ то время Хосефина!
Реновалесъ открылъ окно, чтобы лучше разглядѣть портретъ, и свѣтъ разлился по темно-краснымъ обоямъ, заигравъ га золоченыхъ рамкахъ другихъ, болѣе мелкихъ картинъ.
Художникъ увидѣлъ тогда, что портретъ, похожій на произведеніе Гойи, былъ не единственный. Онъ съ удивленіемъ глядѣлъ на лицо жены, смотрѣвшее на него изо всѣхъ угловъ въ видѣ маленькихъ этюдовъ женщинъ изъ народа, или дамъ XVIII вѣка, или арабокъ, писанныхъ акварелью, или гречанокъ съ застывшею строгостью архаическихъ фигуръ Альмы Тадемы; все, что висѣло на стѣнахъ гостиной, было списано имъ съ лица Хосефины или сохраняло хоть небольшое сходство съ ея чертами, точно смутное воспоминаніе.
Онъ прошелъ въ сосѣднюю гостиную и тамъ тоже его встрѣтило написанное имъ лицо жены среди картинъ его пріятелей.
Но когда же онъ написалъ все это? Онъ самъ не помнилъ и изумлялся огромной работѣ, созданной безсознательно. Ему казалось теперь, что онъ провелъ всю жизнь, работая надъ портретами Хосефины…
И далѣе, во всѣхъ корридорахъ, во всѣхъ комнатахъ его встрѣчала жена въ самыхъ разнообразныхъ видахъ, хмурая и улыбающаяся, со свѣжимъ, красивымъ лицомъ или съ грустнымъ болѣзненнымъ выраженіемъ. Тутъ были и наброски, и простые рисунки углемъ, и неоконченные этюды головы на уголкѣ холста. Всюду встрѣчалъ Реновалесъ взоръ ея, слѣдившій за нимъ то съ тихою нѣжностью, то съ глубокимъ упрекомъ. Но гдѣ были все это время его глаза? Онъ жилъ посреди всего этого, ничего не замѣчая, проходилъ ежедневно мимо Хосёфины, не останавливая на ней взгляда. Жена его воскресла; теперь ему предстояло садиться за столъ, ложиться спать, расхаживать по дому не иначе, какъ подъ пристальнымъ взоромъ двухъ глазъ, проникавшихъ прежде въ его душу.
Покойная не умерла; она воскресла подъ его кистью и окружала его всѣмъ своимъ существомъ. Онъ не могъ сдѣлать шага безъ того, чтобы лицо ея не глядѣло на него откуда-нибудь, не привѣтствовало его у дверей, не звало его изъ глубины комнатъ.
Въ трехъ мастерскихъ изумленіе Реновалеса еще болѣе усилилось. Все его творчество, созданное либо для личнаго удовольствія, либо для упражненія, по неудержимому влеченію, не на продажу, было собрано здѣсь и служило воспоминаніемъ о покойной. Картины, ослѣплявшія посѣтителей своимъ совершенствомъ, висѣли внизу, въ предѣлахъ поля зрѣнія, или стояли на мольбертахъ среди роскошной мебели. Выше ихъ до самаго потолка тянулись этюды, воспоминанія, полотна, не вдѣланныя въ рамки, словно старыя и заброшенныя произведенія, и въ этой амальгамѣ творчества Реновалесъ узналъ съ перваго же взгляда загадочное лицо жены.
Онъ жилъ, не поднимая глазъ, привыкши ко всему окружающему; взглядъ его разсѣянно скользилъ, не останавливаясь на этихъ женщинахъ, слѣдившихъ за нимъ сверху, разныхъ по внѣшности, но одинаковыхъ по выраженію. А графиня приходила еще сюда нѣсколько разъ, ища близости съ нимъ въ одиночествѣ мастерской! И персидская ткань, наброшенная на копье надъ глубокимъ диваномъ, не могла скрыть ихъ отъ печальныхъ и проницательныхъ глазъ, которые множились наверху на стѣнахъ!
Желая заглушить въ себѣ голосъ раскаянія, Реновалесъ занялся подсчетомъ картинокъ, изображавшихъ хрупкую фигурку жены. Ихъ было такъ много, что цѣлая жизнь художника могла уйти на нихъ. Реновалесъ старался припомнить, когда и гдѣ написалъ ихъ. Въ первыя времена страстной любви у него была иотребность писать ее, неудержимое стремленіе переносить ка полотно все, что онъ видѣлъ съ наслажденіемъ, все, что онъ любилъ. Позже ему хотѣлось льстить ей, баюкать ее ласковымъ обманомъ, внушить ей увѣренность, что она – его единственное, художественное увлеченіе, и онъ писалъ съ нея портреты, мѣняя черты ея лица, слегка подурнѣвшаго отъ болѣзни, и затуманивая ихъ легкою дымкою идеализма. Онъ не могъ жить безъ работы и, подобно многимъ художникамъ, заставлялъ всѣхъ окружающихъ служить ему моделями. Дочь увезла съ собою въ новый домъ цѣлый возъ его произведеній – картинъ, набросковъ, акварелей и этюдовъ, изображавшихъ ее во всѣхъ видахъ съ тѣхъ временъ, когда она играла съ кошкою, пеленая ее въ тряпки, до того, какъ она обратилась въ красивую, смѣлую дѣвушку и принимала ухаживанье Сольдевильи и того, кто былъ теперь ея мужемъ.
Мать же осталась въ домѣ, воскресши изъ мертвыхъ, и окружала художника подавляющимъ количествомъ своихъ образовъ. Всѣ мелкія жизненныя событія послужили для Реновалеса сюжетомъ для картинъ. Онъ вспоминалъ, какой художественный восторгъ вызывалъ въ немъ обликъ жены каждый разъ, какъ онъ видѣлъ ее въ новомъ платьѣ. Цвѣтъ платья мѣнялъ ее, она становилась новой женщиной. Такъ утверждалъ онъ по крайней мѣрѣ, и жена принимала его горячія увѣренія за восторгъ и поклоненіе, тогда какъ на самомъ дѣлѣ онъ просто восхищался новою моделью.
Все существованіе Хосефины было увѣковѣчено кистью мужа. На одной картинѣ она шла въ бѣломъ платьѣ по лугу, нѣсколько напоминая поэтическій образъ Офеліи, на другомъ – въ большой шляпѣ съ перьями и вся усыпанная драгоцѣнностями, она выглядѣла, какъ солидная дама изъ буржуазной среды, сознающая свое богатство и довольство. Далѣе черныя драпировки служили фономъ для ея декольтированнаго бюста, на которомъ виднѣлись изъ подъ кружевъ слегка выдающіяся ключицы и крѣпкія и твердыя, словно два яблока, формы на груди. Еще далѣе рукава были засучены на ея слабыхъ рукахъ, и бѣлый передникъ покрывалъ всю ея фигуру отъ головы до ногъ. Между бровями ея лежала маленькая морщинка, выражавшая озабоченность, утомленіе и равнодушіе человѣка, которому некогда заботиться о своей наружности. Этотъ послѣдній портретъ относился къ тяжелому періоду ихъ совмѣстной жизни, когда Хосефина была дѣятельною хозяйкою дома, не держала прислуги, работала своими нѣжными руками на жалкомъ чердакѣ, стараясь, чтобы художникъ не зналъ недостатка ровно ни въ чемъ, и устраняя съ его пути всѣ мелкія жизненныя непріятности, которыя могли помѣшать его художественной дѣятельности.
Этотъ портретъ произвелъ на маэстро грустное впечатлѣніе, точно воспоминаніе среди полнаго довольства о пережитыхъ тяжелыхъ дняхъ. Чувство признательности къ самоотверженной подругѣ жизни снова привело его къ раскаянію.
– Ахъ, Хосефина!.. Хосефина!
Когда явился Котонеръ, онъ засталъ маэстро лежащимъ на диванѣ на животѣ; голова его покоилась на рукахъ, какъ-будто онъ спалъ. Котонеръ попробовалъ развлечь его разговорами о недавнемъ торжествѣ. Успѣхъ былъ огромный. Газеты писали о немъ и о его рѣчи, признавая за нимъ литературный талантъ и утверждая, что онъ могъ достигнуть на литературномъ поприщѣ такого же успѣха, какъ въ области живописи. Развѣ онъ не читалъ еще газетъ?
Реновалесъ отвѣтилъ ему усталымъ жестомъ. Онъ видѣлъ ихъ на столикѣ утромъ передъ уходомъ и замѣтилъ свой портретъ, окруженный столбцами съ его рѣчью, но оставилъ чтеніе похвалъ на болѣе позднее время. Онѣ ничуть не интересовали его. Голова его была занята иными мыслями… онъ былъ печаленъ.
Котонеръ сталъ тревожно разспрашивать его, опасаясь, не боленъ ли онъ, но Реновалесъ отвѣтипъ лишь вялымъ голосомъ:
– Я здоровъ. Это все только меланхолія. Мнѣ скучно отъ бездѣлія. Хочется работать, а силъ нѣтъ.
И вдругъ онъ указалъ рукою на портреты Хосефины, точно на новыя, только-что оконченныя произведенія.
Котонеръ удивился… Онъ зналъ ихъ всѣ; портреты висѣли здѣсь давно. Что это еще за новость?
Маэстро сообщилъ ему о своемъ недавнемъ открытіи. Онъ жилъ среди портретовъ, не замѣчая ихъ и открылъ ихъ существованіе только нѣсколько часовъ тому назадъ. Котонеръ засмѣялся.
– Ты не въ своемъ умѣ, Маріано. Ты живешь, не отдавая себѣ отчета въ окружающемъ. Поэтому ты не обратилъ даже вниманія на свадьбу Сольдевилья, который женился на одной очень богатой барышнѣ. Бѣдняга очень огорченъ тѣмъ, что ты – его учитель – не былъ на свадьбѣ.
Реновалесъ равнодушно пожалъ плечами. Что ему за дѣло до такой ерунды? Друзья долго молчали. Затѣмъ маэстро задумчиво и грустно поднялъ вдругъ голову, какъ-будто принялъ внезапно какоето рѣшеніе.
