Френсис Фицджеральд - Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник)
Так у нас проходили и этот вечер, и все остальные вечера; я уходил обратно в лагерь, вспоминая запах цветов магнолии и чувствуя легкое неудовлетворение. Я так ее и не поцеловал. Я водил ее на водевили, а субботними вечерами мы с ней ездили в загородный клуб, где она редко танцевала хотя бы десяток тактов с одним и тем же мужчиной; она приглашала меня на барбекю и на буйные арбузные вечеринки, и ей никогда не приходило в голову, что наши с ней отношения стоило бы развить до романа. Теперь мне ясно, что это было бы совсем не сложно, но она была мудрой в свои девятнадцать лет и видела, что эмоционально мы с ней несовместимы. Поэтому вместо любовника я стал ее наперсником.
Мы разговаривали о Билле Ноулзе. К Биллу она относилась серьезно, поскольку, хотя она сама никогда бы в этом не призналась, один учебный год, проведенный в школе в Нью-Йорке, а также студенческий бал в Йеле заставили ее обратить взор на север. Она говорила, что вряд ли выйдет замуж за южанина. А я постепенно стал замечать, что она сознательно и нарочно старалась отличаться от других девушек, певших негритянские песни и резавшихся в кости за столами в баре загородного клуба. Вот почему и Билла, и меня, и всех остальных к ней так тянуло. Мы узнавали в ней «свою».
Весь июнь и июль, пока до нас доходили слабые и бесплодные слухи о сражениях и ужасах, творившихся в Европе, взгляд Эйли блуждал по залу загородного клуба, ища чего-то то здесь, то там, среди высоких молодых офицеров. Нескольких она приблизила к себе, выбирая с неизменной проницательностью – за исключением лейтенанта Кэнби, которого она, как говорила, «презирала», но при этом в свиданиях не отказывала, «потому что он такой искренний», – так что все лето мы все по очереди проводили с ней вечера.
Как-то раз она отменила все назначенные свидания: Билл Ноулз получил увольнение и должен был приехать. Об этом событии мы говорили с беспристрастностью ученых: сможет ли он сподвигнуть ее принять решение? Лейтенант Кэнби, наоборот, утратил всякую беспристрастность и надоел буквально всем. Он объявил ей, что если она выйдет замуж за Ноулза, то он поднимется на аэроплане на шесть тысяч футов, заглушит мотор и рухнет вниз. Он ее испугал: мне пришлось уступить ему мое последнее свидание накануне приезда Билла.
В субботу вечером она пришла в загородный клуб с Биллом Ноулзом. Они так хорошо смотрелись вместе, что я вновь почувствовал зависть и печаль. Они вышли танцевать, и оркестр-трио заиграл «Когда ты ушел»; я никогда не забуду, как мучительно-неполно звучала песня в том исполнении, словно каждый аккорд выцеживал по капле драгоценную минуту того вечера. К тому времени я уже полюбил Тарлтон и стал почти в панике оглядываться, не появится ли какое-нибудь лицо и для меня из теплой, поющей окружающей тьмы, откуда возникали пара за парой в серебристом органди и в коричневой униформе. Это было время молодости, военное время – и никогда вокруг меня не было так много любви.
Мы танцевали с Эйли, и вдруг она предложила выйти на улицу, к машине. Ей хотелось знать, отчего это сегодня никто не «перехватывает» ее во время танца. Они все что, решили, что она уже вышла замуж?
– А ты собираешься?
– Не знаю, Энди; иногда он обращается со мной как со святыней, и меня дрожь пробирает. – Ее приглушенный голос, казалось, доносился издалека. – А затем…
Она рассмеялась. Ее тело, столь хрупкое и нежное, касалось меня, она смотрела мне прямо в глаза – и вдруг, несмотря на Билла Ноулза в десяти ярдах от нас, я наконец-то получил возможность ее поцеловать. Наши губы соприкоснулись, будто на пробу; но из-за ближайшего к нам угла веранды появился какой-то авиатор, вгляделся во тьму и застыл.
– Эйли!
– Да.
– Ты слышала, что случилось сегодня вечером?
– А что? – Она вытянулась вперед; в ее голосе тут же послышалось напряжение.
– Гораций Кэнби разбился. Насмерть.
Она медленно встала и шагнула из машины.
– Ты хочешь сказать, что он умер? – переспросила она.
– Да. Никто не знает, в чем причина. Его самолет…
– Ах! – Режущий ухо шепот донесся сквозь руки, которыми она вдруг закрыла лицо.
Мы беспомощно смотрели, как она прислонилась щекой к машине, давясь и утирая слезы. Спустя минуту я пошел за Биллом, который стоял у стенки, взволнованно ища ее глазами, и сказал ему, что она хочет ехать домой.
Я присел на ступеньках крыльца. Кэнби я не любил, однако его ужасная, бессмысленная смерть была для меня более реальной, нежели ежедневные тысячные потери войск во Франции. Через несколько минут на улицу вышли Эйли и Билл. Эйли чуть всхлипывала, но, увидев меня, взяла себя в руки и подошла ко мне быстрым шагом.
– Энди, – тут же негромко сказала она, – само собой, ты не должен никому рассказывать о том, что я рассказала тебе вчера про наш разговор с Кэнби. Никому не говори, что он мне сказал!
– Ну, разумеется, не расскажу.
Она еще секунду смотрела на меня пристально, как бы спрашивая, можно ли мне верить. В конце концов, она решила, что можно. Затем странно вздохнула – так тихо, что я подумал, будто мне это показалось, – а на ее лице появилось выражение, которое можно было описать лишь как шуточное отчаяние.
– Эн-ди!
Мне стало неловко, и я уставился в землю, понимая, что она пытается привлечь мое внимание к непроизвольному и гибельному действию ее чар на мужчин.
– Доброй ночи, Энди! – крикнул Билл, когда они садились в такси.
– Доброй ночи! – ответил я, едва не добавив вслух: «Дурак ты несчастный!»
IIКонечно, мне следовало бы принять одно из тех высокоморальных решений, которые обычно принимают в таких ситуациях персонажи книг; я должен был тут же начать ее презирать. Но на деле я, без всяких сомнений, был готов бежать за ней хоть на край света, стоило ей лишь поманить меня пальцем!
Через пару дней она все объяснила, задумчиво сказав: «Знаю, о чем ты подумал: как ужасно было думать о себе в тот момент; но ведь для меня-то это совпадение было просто кошмарным!»
В свои двадцать три я был убежден лишь в одном: что есть люди сильные и привлекательные, которые могут делать все, что пожелают, и остальные люди – ущемленные и никому не нужные. Я надеялся, что я был из первых, и был уверен, что к ним принадлежала и Эйли.
Другие мои умозаключения по поводу нее мне пришлось пересмотреть. В процессе долгого разговора о поцелуях с одной девушкой – в те времена поцелуи были все еще темой для разговора, а не обычным развлечением – я упомянул о том факте, что Эйли целовалась лишь с двумя-тремя мужчинами, и лишь потому, что думала, что была в них влюблена. К моему немалому замешательству, девушка буквально чуть не надорвалась от смеха.
– Но ведь это правда! – уверял ее я, внезапно уверившись, что это не так. – Она сама мне сказала!
– Эйли Калхоун? О, боги, боги! Да в прошлом году, весной, на вечеринке у одного парня из Технологического института она…
Разговор происходил в сентябре. Вот уже несколько недель мы находились в ожидании срочной переброски в Европу, и к нам прислали последнюю партию офицеров из четвертого тренировочного лагеря, чтобы укомплектовать часть. Четвертый тренировочный был совсем не похож на первые три: все офицеры в нем были из низших чинов, а некоторые даже служили по призыву. У них у всех были имена, в которых начисто отсутствовали гласные, так что, за исключением нескольких свежеиспеченных офицеров из Национальной гвардии, про остальных можно было с уверенностью сказать, что это люди «из ниоткуда». К нашей роте был приписан лейтенант Эрл Шоен, родом из Нью-Бедфорда, штат Массачусетс; мне еще не доводилось видеть столь великолепно сложенного в физическом плане человеческого экземпляра. Ростом он был шесть футов три дюйма, брюнет, с ярким румянцем и блестящими темно-карими глазами. Не слишком толковый, явный невежда, он был хорошим офицером, в высшей степени сдержанным с подчиненными и умеющим приказывать, обладая при этом подобающей толикой тщеславия, которое так идет военным. Я сразу подумал, что Нью-Бедфорд располагается где-то в сельской глуши – вот чему он был обязан своей чрезмерной самоуверенностью.
Нас всех уплотнили, и его подселили в мою комнату в казарме. Не прошло и недели, как на стене нашей хижины появилась грубо прибитая гвоздем картонная фотокарточка какой-то тарлтонской девицы.
– Это тебе не какая-то деваха, ничего подобного! Она из общества, вращается тут в самых лучших кругах.
В следующее воскресенье, вечером, я смог лично познакомиться с этой дамой в небольшом бассейне, располагавшемся за городом. Когда мы с Эйли вошли, мускулистое тело Шоена в купальном костюме уже вздымало волны в дальнем конце бассейна.
– Привет, лейтенант!
Я помахал рукой ему в ответ, а он осклабился и подмигнул, кивнув головой в сторону девушки рядом с ним. Затем, легко ткнув ее под ребро, он кивнул, указав ей на меня. Вот так мы были представлены.
