Дима - o f2ea2a4db566d77d
А вы откуда знаете, что мы в лесу были?
-
Я следила, - просто ответила девушка.
124
-
Не завидую, - снова ухмыльнулась Наталья.
Яблочкина покраснела ещё гуще.
- Врёте вы! Тогда бы вас тоже комары искусали, их там море прилетело, природный
катаклизм!
- Это он комаров привлёк, - Вика невозмутимо указала в сторону Ильи. – Он там тоже
был. Так что ты ручки-то свои ловкие убери от моего парня, он твои голые телеса уже видел.
- Извращенка! – взвизгнула Яблочкина и, резко подпрыгнув с пола, убежала из
комнаты.
Продавщица с кривой улыбкой налила Вике и себе ещё водки. На этот раз они чокнулись
сами и с большим проворством в движениях.
- Они реально пытались задобрить лес, - объяснила продавщица, опрокинув в себя
новую стопку. – Ну решили, если принести лесу дары в ночь на Ивана Купалу, потанцевать
там, духи леса успокоятся.
-
Вы верите в духов?
-
А почему бы и нет? Карельский лес очень живой. Мы это ещё с детских сказок
впитали.
-
А зачем успокаивать?
-
Ну ты сама про зомби сказала.
- Вы его видели? – Вика даже подалась вперёд.
- Многие видели, и не одного. Не в этих местах, но в районе. Говорят, на ребёнка
напали, вроде курятник разворовали, прямо живых кур сожрали.
-
Где это было?
-
Не знаю точно. Это всё слухи. А местным тут в лесу ещё что-то чудится.
-
Что?
- Ну духи. Леший какой-то. Может, это тот же зомби. Ещё про странных зверей
рассказывают. Якобы животные на ходулях ходят. Ну и Галька свою женщину-кошку
видела.
-
Чего?
-
Ну почему они голые-то танцевать собрались. Подружку нашу, массажистку из дома
отдыха, недавно проглючило. Увидела в лесу на дереве голую девицу, как она сказала, та
больше напоминала не человека, а зверя. Уж не знаю, чего ей привиделось. Но наши потом
решили, что это дух леса, надо, видите ли, голыми танцевать вокруг того дерева, где дух
сидел. Но ты ж понимаешь, личную свою жизнь многие тоже планировали наладить.
Продавщица гоготнула.
- А тебе-то наш упырь зачем? – спросила она Вику.
-
Это личное.
-
Ну как знаешь. Места у нас невесёлые. Рассказывают всякое. В соседней деревне,
говорят, даже бобров в жертву лесу приносят. Мы до такого пока не дошли.
-
Зачем бобров?
- Ящур. Из Финляндии эпидемию принесло, суеверные старики думают
жертвоприношениями уберечь своих коров. У них ничего другого нет. Лес примет бобра, а
корову отпустит. На то и надеются.
-
А что о нас говорят? – не выдержал Илья, приподнимаясь на локте.
- Ну ты сам подумай, - снова ухмыльнулась Наталья. – Приехала странная парочка из
Москвы, ни с кем не общаетесь, дети тебя в школе не любят, а её – боятся. Дамочка твоя чуть
что мужиков одним ударом вырубает. Да и смотритесь вы вместе – по-идиотски.
Илья обиженно насупился. Лёг обратно на пол и закрыл глаза мокрой тряпицей.
Габи повела Бориса в соседнее с холлом помещение. Здесь за стеклянной стеной
располагался бассейн. Они стояли выше – на смотровом балконе. Девушку не смутила
духота и сильный запах хлорки, она оперлась о балконные перила и стала наблюдать за
125
единственным человеком, который плавал здесь в этот час. Его туша, медленно скользившая
по поверхности воды, широкая, коротконогая, напоминала в приглушённом свете зала,
жабью. А на стенах колыхались многочисленные полоски теней от водной ряби.
Немного помолчав, Габи вернулась к прежней теме:
- На самом деле я так запросто употребляю слово «интеллигенция», даже не провожу
разницы между интеллигентом и интеллектуалом, всё потому, что сегодня уже нет единого
мнения, существует ли по-прежнему интеллигенция в России.
- А кто сомневается?
- Не помню точно, кто выдвинул эту теорию. Кажется, так называемая Корпорация
социального дизайна. Неважно. Мы так привыкли к тому, что интеллигенция есть, хотя это
часть советского дискурса, а сегодня мы существуем в иных условиях. По-моему,
естественно ставить под сомнение существование устоявшихся понятий. Тогда, может быть,
не зажиреешь.
-
Ставить под сомнение – отчасти задача интеллигенции.
- Верно, но идея в том, что интеллигенция перестала выполнять функцию чистой
работы со смыслами, создания новых и корректировки старых при необходимости. По
аналогии с деятельностью интеллектуалов на западе она превратилась в интеллектуальный
класс производителей, попросту говоря, креативщиков. Теперь интеллектуалы не
отличаются от всех остальных производителей в обществе, создают интеллектуальный товар
в рыночной структуре, хочешь – покупай, не хочешь – не покупай. Но идеологическим
ориентиром для всего общества в такой ситуации интеллектуалы служить не могут, для
этого, насколько я понимаю, нужна организованная и при этом постоянно рефлектирующая
сила. А не это разобщённое и само по себе дезориентированное нечто, которое мы имеем
сейчас. Кто знает, возможно, современная ситуация в стране во многом на совести
интеллигенции. Она восприняла 90-е годы как возможность устроить собственное хозяйство,
оказалась на базаре вместе со всеми и ориентиром быть перестала – не знаю, можно ли
урвать себе и при этом сохранить хорошую мину. А теперь она, возможно, слишком боится
расстаться с тем, что накопила, и не рискует выступать. Есть и другая сторона проблемы –
как отражается современная позиция интеллигенции непосредственно на том, что она
создаёт: на искусстве, литературе, философии, науках и прочем. Возможно ли их развитие в
таких условиях, возможен ли прорыв в этих областях?
- Новые условия требуют нового распределения ролей, это естественный процесс. Один
класс не может законсервироваться и перейти в новый режим без изменений, это абсурд,
утопия. Чего вы хотите от интеллигенции, чтобы она организованно отказалась от участия в
рыночной игре? Отошла в сторонку и благородно умерла от голода?
- Я знаю, куда вы клоните. Но тут позволю себе категоричное заявление. Зло неизбежно,
пока существует культ частной собственности. Сейчас объясню. Он приводит к порочному
выбору: моё благополучие или чужое благополучие, и выбор, как правило, делается в пользу
частного. Я однажды брала интервью у австралийского писателя, он выступал против
общества потребления с его понятиями статусности и готовностью идти по трупам людей
для достижения своих целей. Собственно, это и была основная тема его произведений. Тогда
я спросила его, оправданы ли эти преступления, если они, например, совершаются отцом
ради благополучия его собственного сына? И он ответил – однозначно да, оправданы. Я
совершенно этого не понимаю, возможно, суть проблемы именно здесь, хоть это и переводит
её в ранг утопической, как вы выражаетесь. Не должно быть выбора между благополучием
моего ребенка и чужого, жизнью моих стариков и чужих, счастьем моей нации или чужой.
Этот выбор глубоко аморален, сам факт существования этого выбора в сознании людей и то,
что кто-то допустил укоренение идеи такого выбора в головах миллионов. Нет «моих» и
«чужих» детей – есть дети, нет «моих» и «чужих» стариков – есть немощные люди, нет
«моих» и «чужих» – есть просто люди вне зависимости от своих различий. Культ частной
собственности – один из факторов, поддерживающих, усугубляющих этот выбор. Сюда же
126
вопрос – оправданы ли действия матери, идущей на всё ради благополучия своего ребенка?
Нет, не оправданы – если от этих действий страдают другие дети. Моё – это порочная
установка. Гипотетически человек, в сознании которого нет этой установки, становится в
несколько крат сильнее, могущественнее. Мать, заражённая выбором, физически сможет
спасти только собственного ребёнка. Мать, для которой не существует этого выбора,
постарается спасти и своего, и чужих детей – в ней достаточно сил для этого, её разум
могущественней. Человек с понятием «моё» – слабый и ограниченный в прямом смысле, его
кругозор максимально сужен. Похоже… похоже, я мечтаю об обществе сильных людей…
- Это, Габи, не утопия, а чистой воды максимализм. В африканских племенах,
например, родители считают, что два ребёнка – это предел, третьего при опасности они не
смогут унести в руках, так что предпочитают сами убить его еще в младенчестве, как
котенка, чтобы он не страдал в дальнейшем.
- Вы говорите о неразвитом обществе. Должна же быть хоть какая-то эволюция, зачем
